Он не обратил на это внимания.
– Пожалуйста, приезжай домой, Роуэн, – продолжала мать. – Нам так тебя не хватает!
Странно, ничего такого не было, пока он был учеником. В такой большой семье, как его семья, Роуэна обычно едва замечали. Может быть, все изменил уход отца? Они почувствовали себя уязвимыми и стали больше ценить друг друга.
– Я не могу вернуться, – сказал Роуэн. – И, пожалуйста, не спрашивай о причинах. Это все сделает только хуже. Но я хочу, чтобы ты знала, что я люблю вас всех… и буду держать связь, если получится.
И повесил трубку, не дав матери сказать и слова.
Слезы заслонили его взор, и он вновь ударил кулаком по приборной доске, словно пытался физической болью заглушить боль душевную.
Машина немедленно затормозила, подрулила к обочине и открыла дверь.
– Прошу вас покинуть транспортное средство, – произнес встроенный динамик. – Вы удаляетесь из машины за нарушение порядка и совершение акта вандализма. Кроме того, вам запрещается пользоваться общественным транспортом ближайшие шестьдесят минут.
– Подожди минуту, – попросил Роуэн. Ему нужно было подумать.
Перед ним лежали две дороги. Роуэн знал, что сообщество жнецов активно пытается предотвратить новое нападение на Ситру и Жнеца Кюри, но не верил, что у них это получится. Шансы Роуэна были не лучше, но ради Ситры он все-таки рискнет. С другой стороны, ему нужно исправить свою ошибку и уничтожить Жнеца Брамса. Какая-то темная сила внутри взывала к немедленной мести… Но он не поддался ей. Сначала – Ситра, и только потом, может быть…
– Прошу вас, покиньте транспортное средство!
Роуэн вышел, а машина уехала, оставив его посередине темного квартала. И целый час, погруженный в мысли, раздиравшие его душу на части, Роуэн шел пешком по пустому городу.
Грейсон Толливер заперся в своей квартире, открыл окна, чтобы впустить холодный ночной воздух, и лег в постель, забравшись с головой под тяжелое одеяло. Именно так он делал в детстве, когда мир показывал ему свои зубы. Надежно укрывшись, он защищался от холода жизни. Много лет прошло с тех пор, когда он в последний раз спасался в этой зоне безопасности. Но теперь ему было крайне необходимо послать мир подальше, хотя бы и на несколько минут.
В прошлом в такие минуты с ним разговаривало «Гипероблако» – пусть и совсем недолго. Тихим голосом оно спрашивало: Грейсон, что тебя беспокоит? Хочешь поговорить? Сперва он отказывался, но дело все равно заканчивалось беседой, после которой Грейсон чувствовал себя намного спокойнее и увереннее в себе. Потому что «Гипероблако» знало его лучше, чем кто бы то ни было.
Но теперь его реальная жизнь была перечеркнута, стерта из всех файлов и заменена историей похождений Слейда Моста. Что из этого известно «Гипероблаку»? Узнает ли оно его когда-нибудь? А вдруг переписано все, что о Грейсоне Толливере содержалось в памяти самого «Гипероблака»? И может быть, как и весь остальной мир, оно поверило в его придуманную жизнь? И теперь думает, что этот неисправимый фрик действительно получает удовольствие, убивая людей? Как было бы здорово, если бы «Гипероблако» взяло и полностью переписало его личность! Тогда исчезли бы и Грейсон Толливер, и Слейд Мост, и никто – даже «Гипероблако» – уже не вспоминал бы о них. Разве это было бы так уж плохо?
Грейсон принял решение: его личная судьба уже не имеет значения. Он, если нужно, прыгнет с этого моста, когда придет время. Все, что имело теперь значение – это судьба двух жнецов. И Лилия. Ее тоже нужно было каким-то образом защитить.
И все-таки – как трудно быть одному! Больше, чем когда-либо, он чувствовал себя в изоляции от мира и живущих в нем людей.
Грейсон знал, что в его квартире установлены камеры. «Гипероблако» наблюдает за ним, не выказывая никаких суждений. Наблюдает, как и за всеми прочими. Благосклонное, готовое прийти на помощь любому гражданину мира. «Гипероблако» смотрит, слушает, помнит. Следовательно, ему известно не только то, что записано в истории жизни Слейда Моста!
Грейсон выбрался из-под одеяла и спросил, обращаясь к пустой комнате, заполненной ночным холодным воздухом:
– Ты здесь? Слышишь меня? Помнишь ли меня? Того, кем я был когда-то? Ты помнишь, кем я хотел стать, пока ты не объявило меня «замечательным парнем»?
Грейсон даже не знал, где находятся камеры. «Гипероблако» твердо придерживалось правила не вторгаться в частную жизнь, но Грейсон знал, что в его квартире камеры есть.
– Ты все еще узнаешь меня, «Гипероблако»?
Ответа, увы, не последовало. Да и не могло последовать. «Гипероблако» свято соблюдало законы. Слейд Мост был фриком. Даже если бы «Гипероблако» захотело, оно не могло бы прервать молчания.
Я не слепо в отношении того, что делают фрики. Я просто молчу. В делах жнецов, конечно, для меня есть слепые зоны, но я восполняю недостающую информацию логически. Вход на их конклавы для меня закрыт, но я слушаю их разговоры о том, что там происходило. Мне трудно судить о том, что жнецы делают, оставшись наедине с собой или с другими жнецами, но я могу делать выводы об этом по тому, как они ведут себя на публике. Кроме того, для меня полностью закрыт остров Стоя.
Но, несмотря на это, я вижу и их достойные, и позорные деяния, причем последних становится все больше. И, как только какой-нибудь коррумпированный жнец совершает акт особой жестокости, я нагоняю на небо тучи и вызываю дождь. Потому что дождь так похож на слезы!
Глава 23Маленький гнусный Реквием
РОУЭН НЕ СМОГ найти Ситру. А это означало, что помочь ей он не в состоянии. Как он ругал себя за то, что не заставил Ксенократа раскрыть ее местонахождение! Глупец! Да еще и самонадеянный. Думал, что отыщет ее без посторонней помощи. В конце концов, получилось же у него отыскать всех жнецов, которых он прикончил. Правда, те жнецы претендовали на роль публичных фигур и, напоказ выставляя свои силу и влияние, купались в собственной дурной славе. Видно их было так же хорошо, как зрачок в бычьем глазу. Ситра же, вместе со Жнецом Кюри, отключилась от сети; а найти жнеца вне сети почти невозможно. Как сильно ни желал Роуэн помочь в спасении Ситры и Жнеца Кюри, ничего поделать он не мог.
А потому его мысли возвращались к тому, что он мог…
Роуэн всегда гордился своей сдержанностью. В нем не было злости даже тогда, когда он убивал жнецов, и самых отвратительных из них он уничтожал без всякой жестокости – как то предписывала вторая заповедь. Но сейчас ему трудно было сдержать свою ярость. Когда он думал о Жнеце Брамсе, его гнев вздувался как парус, поймавший свежий ветер.
Жнец Брамс был человеком недалекого ума и провинциальных привычек. Его «бычий глаз» составлял всего двадцать миль в диаметре. Иными словами, жатву свою он проводил, далеко не удаляясь от собственного дома в Омахе. Роуэну в тот первый раз не составило никакого труда отыскать следы этого человека – настолько тот был предсказуем. Каждое утро он шел со своей брехливой собачонкой к одному и тому же ресторану, где завтракал. Там же он наделял иммунитетом родственников тех людей, которых накануне подверг жатве. Он никогда не вставал со своего кресла, а только протягивал палец с кольцом для поцелуя, после чего возвращался к своему омлету с таким видом, будто эти люди раздражали его сверх всякой меры и отвлекали от более важных дел, чем смерть их родственника. Более ленивого жнеца представить себе было трудно. Наверняка он чувствовал себя совершенно выбитым из колеи, когда решил прервать жизнь отца Роуэна, – ведь для этого ему нужно было пересечь половину Мидмерики.
В понедельник утром, пока Брамс завтракал, Роуэн добрался до его дома. В этот раз он впервые надел черную мантию при свете дня. Пусть люди увидят его. Пусть пойдут слухи! Должна же широкая публика увериться в существовании Жнеца Люцифера!
Множество тайных карманов в складках мантии Роуэна были наполнены разным оружием. Оружия было гораздо больше, чем необходимо, но Роуэн пока не знал, каким из них он убьет Брамса. Может быть, использует все виды поочередно, чтобы жертва наблюдала, как постепенно, но неотвратимо жизнь покидает ее тело?
Пропустить дом Брамса было невозможно. Это был типичный, как его описывают в книжках, викторианский особняк, покрашенный в желто-оранжевый цвет с бледно-голубым декором – ровно в тон цветам мантии его владельца. План Роуэна состоял в том, чтобы проникнуть в дом через боковое окно и подождать возвращения Брамса внутри, прикончив его в его собственном доме. По мере того как Роуэн приближался, ярость его росла, и, когда она достигла своего пика, на ум ему пришли сказанные когда-то Фарадеем слова: «Никогда во время жатвы не поддавайся ярости. Хотя ярость возвышает чувства, она же затемняет рассудок, а разум жнеца всегда должен быть ясным».
Учти Роуэн слова учителя, все этим утром повернулось бы иначе.
Жнец Брамс позволял своей мальтийской болонке делать свое дело на газонах соседей и не утруждал себя уборкой. Зачем? Никто же не возмущается! На этот раз собака оказалась чересчур разборчивой, и Брамсу пришлось пройти лишний квартал, пока его Реквием не выбрал для посадки покрытый снегом газон семейства Томпсонов.
Оставив перед их домом свой подарочек, Брамс прошел в свой дом и в гостиной обнаружил сюрприз для себя.
– Мы поймали его, когда он пытался проникнуть в окно, ваша честь, – сказал вошедшему Брамсу один из охранников. – Мы его вырубили.
Роуэн лежал на полу, связанный и с кляпом во рту, уже пришедший в сознание, но все еще ошеломленный. Он не мог поверить, что был настолько глуп, чтобы попасться. После последней встречи с Брамсом он просто обязан был предположить, что у жнеца появится охрана. Шишка на голове в том месте, куда его ударил охранник, перестала болеть и постепенно начала спадать. Роуэн настроил свои болеутоляющие наночастицы на достаточно низкий уровень, но они все еще выбрасывали в кровь седативы, отчего он чувствовал себя в несколько взвешенном состоянии. Впрочем, это могли быть и последствия сотрясения мозга. Хуже всего было то, что маленькая гнусная мальтийка не переставая лаяла, наскакивала на Роуэна и тут же трусливо отбегала. Роуэн любил собак, но теперь он жалел, что не существует собачьих жнецов.