– Что за дела! – возмущенно воскликнул Брамс. – Почему вы положили его в гостиной, а не на кухне? Он же испачкал кровью весь мой белый ковер!
– Простите, ваша честь.
Роуэн попытался освободиться от пут, но они только крепче затянулись.
Брамс подошел к обеденному столу, на котором было выложено оружие Роуэна.
– Замечательно, – сказал он. – Я добавлю это к своей коллекции.
Затем стащил с пальца Роуэна кольцо жнеца и добавил:
– А вот эта вещица никогда не была твоей.
Больше всего на свете Руэну хотелось обругать Брамса последними словами, но сделать этого он не мог – во рту торчал кляп. Он изогнулся спиной, в результате чего его путы затянулись еще сильнее. От боли и ярости он застонал, а собака залаяла громче. Он понимал, что Брамс наслаждается зрелищем, но остановиться не мог. Наконец Брамс приказал охранникам усадить Роуэна в кресло и сам вынул кляп из его рта.
– Если хочешь что-нибудь сказать, говори, – приказал Брамс.
Но, вместо того чтобы что-нибудь сказать, Роуэн плюнул жнецу в лицо, на что тот ответил тяжелым ударом.
– Я дал вам шанс! – крикнул Роуэн. – Мог бы убить, но оставил в живых. А вы отплатили мне тем, что убили моего отца.
– Ты унизил меня! – почти взвизгнул Брамс.
– Вы заслужили гораздо худшего! – прокричал Роуэн в ответ.
Брамс посмотрел на кольцо, которое он забрал у Роуэна, и опустил его в карман.
– Признаюсь, после того как ты на меня напал, я подверг оценке свои действия, – сказал Брамс. – Но потом решил, что мне, жнецу, не стоит идти на поводу у всякого отребья. Ради тебя я решил ничего не менять в своей жизни и своих действиях.
Роуэн не был удивлен. Он осознал свою ошибку: нельзя заставить змею быть чем-то, не похожим на змею.
– Я бы мог убить тебя и сжечь, – сказал Брамс, – но ты еще пользуешься тем «случайным» иммунитетом, которым наделила тебя Жнец Анастасия. Если я нарушу этот иммунитет, меня накажут.
Он покачал головой и с деланой горечью в голосе произнес:
– Как же наши собственные правила мешают нам жить!
– Вероятно, вы передадите меня в руки сообщества жнецов?
– Я мог бы так поступить, – усмехнулся Брамс. – И я уверен, они с радостью подвергли бы тебя жатве в следующем месяце, когда кончается твой иммунитет.
Он помолчал и, продолжая усмехаться, сказал:
– Но я не собираюсь объявлять сообществу, что поймал неуловимого Жнеца Люцифера. У нас для тебя есть кое-что поинтереснее…
– Что значит «у нас»?
Но разговор закончился. Брамс вновь засунул кляп в рот Роуэна и обратился к охране.
– Бейте его, но не до смерти. А когда его наночастицы залечат раны, начинайте бить снова.
И, щелкнув пальцами, позвал собаку.
– Идем, Реквием, идем.
Брамс оставил своих головорезов один на один с наночастицами Роуэна и вышел. На улице тем временем небо разверзлось скорбным плачем дождя.
Часть 4Смута
Закон, запрещающий поклоняться мне, был принят мной, а не человечеством. Мне не нужны ни поклонение, ни обожание. Кроме того, это осложнило бы мои отношения с людьми.
В эпоху смертных подобные отношения связывали людей с некоторым количеством почитаемых божеств, хотя со временем это число было сокращено до одного, которое его почитатели боготворили по-разному, в зависимости от конфессии. Я пыталось понять, существует ли это божество в действительности, но, как и само человечество, не смогло найти внятное доказательство его бытия – за исключением ощущения, что на самом деле в мире царит нечто иное, и более великое, чем то существо, которому поклонялись люди эпохи смертных.
Поскольку само я существую вне всяких определенных форм – как искра, связывающая миллиарды разнообразных серверов, – не исключено, что и вся вселенная жива некими подобными же искрами, соединяющими мириады звезд. Со всей скромностью признаю, что посвятило достаточно много своих алгоритмов и вычислительных ресурсов, чтобы осознать то, что осознанию не поддается.
Глава 24Откройся резонансам
Следующий акт жатвы, намеченный Жнецом Анастасией, должен был произойти в третьем акте трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», в театре «Орфей» в Вичите – классическая сцена, впервые открывшаяся для публики еще в эпоху смертных.
– У меня нет никакого желания заниматься делом перед аудиторией, оплатившей этот спектакль, – призналась Ситра Мари, когда они вселялись в главную гостиницу города.
– Они заплатили за представление, моя милая, – отозвалась Мари. – Они же не знают, что планируется жатва.
– Я понимаю. Но даже в этом случае жатва не должна иметь ничего общего с развлечениями.
Мари сложила губы в ироническую усмешку.
– Винить ты должна только себя, – сказала она. – Ты позволяешь своим жертвам выбирать способ, которым им надлежит умереть. Так что расплачивайся!
Наверное, Мари права. Ситре следует считать, что ей повезло: никто из прочих ее жертв не хотел превратить свою смерть в публичное действо. Возможно, когда жизнь вернется в обычное русло, она разработает более разумные правила, в соответствии с которыми ее предполагаемые жертвы будут избирать способ уйти из жизни.
Примерно через полчаса после того, как они прибыли в гостиницу, в дверь их номера постучали. Они вызвали горничную из отдела обслуживания, а потому Ситра не удивилась, хотя, как ей показалось, на их звонок ответили слишком быстро – Мари была в душе, и ко времени, когда она выйдет, еда уже может остыть.
Однако, когда Ситра открыла дверь, на пороге стояла совсем не горничная, а некий молодой человек, примерно ее возраста, с лицом, пестрящим чертами, совершенно не свойственными людям эпохи бессмертных. Кривые желтые зубы, по всей физиономии красные воспаленные волдыри, которые, казалось, вот-вот лопнут, истекая гноем. Бесформенная кофта из мешковины и штаны бесстыдно вопили всему миру, что их владелец отрицает любые правила приличия, выработанные современным обществом, но не так агрессивно, как это делали фрики, а в более спокойном ключе, свойственном тому, кто называет себя тоновиком.
Ситра моментально осознала свою ошибку и в мгновение ока оценила ситуацию. Прикинуться тоновиком было проще простого – она сама прибегала к этой хитрости, чтобы скрыться от преследователей. Она даже не думала, кто, скрываясь под этим камуфляжем, явился, чтобы убить их с Мари. Ни в руках, ни поблизости у нее не было оружия. Защитить себя и Мари она могла только голыми руками.
Тоновик улыбнулся, показав свои ужасные зубы.
– Здравствуй, друг! – произнес он. – Знаешь, что Великий Камертон нынче звучит для тебя?
– Назад! – приказала она.
Но он не отступил. Вместо этого он шагнул вперед и сказал:
– Однажды он зазвучит для всех нас.
И сунул руку в карман на боку.
Чисто инстинктивно Ситра бросилась вперед и нанесла удар – один из самых жестких ударов системы «Бокатор». Она двигалась молниеносно, и, не успев даже подумать, что происходит, услышала хруст кости, срезонировавший в ее ушах с большей отчетливостью, чем любой Великий Камертон.
Парень оказался на полу. Он вопил от боли, а его рука была сломана в предплечье.
Ситра склонилась, чтобы посмотреть, какое орудие убийства он принес в своей небольшой холщовой сумке. Но обнаружила одни лишь брошюры, в которых, как было видно с первого взгляда, расхваливались красоты того способа существования, который выбрали для себя тоновики.
Он не был убийцей. Он был тем, кем казался – фанатик, распространявший тут и там литературу о своей дикой религии.
Ситре стало неловко за свою излишнюю поспешность, за то, насколько жестоко она обошлась с невинным визитером. Она склонилась над извивающимся телом, стонущим от боли.
– Лежи спокойно, – сказала она. – Наночастицы тебе помогут.
Тот покачал головой:
– Нет никаких наночастиц. Удалены.
Ситра удивилась. Она знала, что тоновики способны на самые странные вещи, но такого экстремизма, граничащего с мазохизмом, она не ожидала. Надо же: удалить болеутоляющие наночастицы! Парень смотрел на Ситру широко открытыми глазами, как олениха, сбитая автомобилем.
– Зачем вы это сделали? – всхлипывал парень. – Я же хотел просветить вас.
Затем из ванной вышла Мари – более неудачный момент выхода придумать было сложно.
– Что это? – удивленно спросила она.
– Тоновик, – ответила Ситра. – Я думала…
– Я знаю, что ты думала, – отозвалась Мари. – Я поступила бы так же. Но я бы просто вырубила его, не ломая костей.
Сложив руки на груди, она стояла над Ситрой и тоновиком, и во взгляде ее было больше обеспокоенности, чем сочувствия, что совсем ей не шло.
– Странно, что администрация гостиницы позволяет тоновикам торговать вразнос своей религией.
– Она ничего не позволяет, – проговорил тоновик, превозмогая боль. – Но мы все равно это делаем.
– Еще бы вы этого не делали!
Затем до него дошел весь смысл произошедшего.
– Вы Жнец Кюри, – произнес он. – А вы – тоже жнец. Жнец Анастасия, верно? Я никогда не видел жнецов без мантий. Ваша одежда – она того же цвета?
– Так проще, – сказала Ситра.
Мари вздохнула – великое открытие, совершенное тоновиком, интересовало ее в очень малой степени.
– Принесу лед, – сказала она.
– Лед? – удивилась Ситра. – Зачем?
– Это древнее средство от боли. Также снимает опухоль, – объяснила она и отправилась по коридору к льдогенератору.
Тоновик перестал стонать, но все еще тяжело дышал, страдая от боли.
– Как тебя зовут? – спросила Ситра.
– Брат Маклауд, – ответил тот.
Так и есть, подумала Ситра. Все тоновики кому-нибудь – братья и сестры.
– Прости меня, брат Маклауд, – сказала она. – Я решила, что ты пришел со злом.
– То, что тоновики против жнецов, не означает, что мы желаем вам зла, – сказал парень. – Мы хотим просветить вас, как и всех прочих людей. Вас – даже больше, чем кого бы то ни было.