Но если мне удастся найти эту формулу и я смогу совершить путешествие к началу времен, последствия будут ошеломляющими. Я смогу стать самим Создателем. По сути – Богом.
Человечество, желая иметь Бога, создает его. Сколько иронии и одновременно сколько поэзии в этой истории. Человек создает Бога, который затем создает человека. Сколь совершенен этот круг бытия! Но если это так, кто у кого заимствует образ?
Глава 26«Олимп ты сдвинуть хочешь?»
– МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, зачем мы это делаем, – спросил Грейсон Лилию за два дня до операции по уничтожению жнецов.
– Ты делаешь это ради самого себя, – ответила она. – Потому что хочешь насолить этому миру, как и я.
Но этот ответ лишь подогрел его злость.
– Если нас поймают, – сказал он, – то нам сделают пересадку сознания. Ты что, не знаешь?
Она ласково улыбнулась.
– Чем выше степень риска, тем интереснее!
Грейсону захотелось наорать на нее, трясти за плечи до тех пор, пока она не поймет, как все это неправильно, но он знал, что из-за этого она станет относиться к нему с подозрением. А этого он не мог допустить. Ее доверие – превыше всего! Даже если это доверие зиждется на совершенно ложных основаниях.
– Послушай, – сказал он настолько спокойно, насколько смог. – Ясно ведь: те, кто хочет уничтожить этих жнецов, подставляют нас, а не себя. Самое малое, что мне нужно – это знать, на кого мы работаем.
Лилия всплеснула руками и повернулась к нему:
– А какая разница? Если не хочешь идти со мной, не ходи. Ты мне особо и не нужен.
Эти слова уязвили Грейсона больше, чем он ожидал.
– Не говори так, – попросил он. – Но если я не знаю, для кого мы это делаем, получается, что меня просто используют. С другой стороны, если я буду знать и все равно делать то, что мы решили сделать, получается, что я сам использую того, кто использует нас.
Лилия задумалась. Логика была так себе. Грейсон понимал это, но он ставил на то, что Лилия никогда не пользовалась логикой. Ею управляли импульсы и хаос. И в этом было ее очарование.
Наконец она сказала:
– Я делаю это для фрика, которого зовут Мандж.
– Мандж? Вышибала из «Склепа»?
– Именно.
– Ты шутишь? – спросил Грейсон. – Он же никто, пустое место.
– Ты прав. Но он получил задание от другого фрика, который, вероятно, тоже от кого-то получил задание. Разве ты не понимаешь? Вся эта история – зеркальный лабиринт. Никто не знает, кто стоит в начале и отражается в самом первом зеркале. Поэтому либо получай удовольствие, либо вали.
Лицо ее посерьезнело.
– Ну как, Слейд? – спросила она. – Ты в деле или нет?
Грейсон глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Именно это он и хотел у нее выведать: она знала не больше, чем он сам, и ей было все равно. Лилия ввязалась в эту авантюру ради острых ощущений, просто ради того, чтобы насолить всему миру. Ей было все равно, чьим целям она служит, лишь бы то, чем она занимается, служило ее целям.
– Конечно, в деле, – отозвался он. – На сто процентов.
Она игриво ущипнула Грейсона за руку.
– Могу сказать тебе больше, – произнесла она. – Можно догадаться, чье отражение является первым с твоей стороны.
– С моей стороны? Что ты имеешь в виду?
– Как думаешь, кто помог тебе избавиться от твоего занудного агента Нимбуса? – спросила она.
Грейсон первым делом подумал, что это шутка, но, взглянув на Лилию, понял, что это не так.
– Что ты сказала?
Лилия пожала плечами, словно речь шла о пустяках, и ответила:
– Я по цепочке передала наверх словечко, что тебя нужно поддержать.
Потом склонилась к нему и прошептала:
– И тебя поддержали.
Не успел Грейсон ответить, как Лилия обвила его руками, и ему показалось, что кости его растворились, а плоть превратилась в желе. Позже он вспомнит это ощущение как некоего рода предостережение.
Если Лилия была вовлечена в первое покушение на Жнеца Кюри и Жнеца Анастасию, она об этом не говорила, а Грейсон не спрашивал, справедливо полагая, что такие вопросы сорвут с него всю маскировку.
Только Мандж и Лилия располагали деталями нового покушения – потому что Мандж вел это дело, а сама Лилия придумала план.
– Мне пришла эта мысль во время нашего первого свидания, – сказала она, не объясняя, что имеет в виду. Собиралась ли она, перед тем как убить жнецов, захватить их в плен? Это ли она имела в виду? Пока Грейсон не знал ни места, ни самого плана покушения, его возможности помешать убийству были ограниченны. Тем более что помешать он должен был так, чтобы после неудачного покушения они с Лилией смогли скрыться и она бы не догадалась, что саботажник – именно он.
Накануне покушения, деталей и места которого он так и не узнал, Грейсон сделал анонимный звонок в Управление сообщества жнецов.
– Завтра на Жнецов Анастасию и Кюри будет совершено покушение, – проговорил он сквозь искажающий его голос фильтр, – примите все необходимые меры предосторожности.
Отключившись, Грейсон выбросил телефон, украденный накануне. Если «Гипероблако» было способно моментально определить, кто и откуда делает звонок, то жнецы не имели такого продвинутого оборудования. Ведь до самого последнего времени они были в положении хищников, не имеющих естественных врагов, и только недавно они, словно очнувшись, задумались о том, как им противостоять направленной на них агрессии.
Наутро дня покушения Грейсону сообщили, что операция назначена в театре, в Вичите. Оказалось, что они с Лилией являются членами более крупной организации. Ну разумеется, не было смысла поручать столь серьезное дело двоим сомнительным фрикам. Гораздо надежнее было нанять десять сомнительных фриков. Грейсон не знал имен других участников, и это, по условиям операции, не требовалось. К тому же он и не хотел их знать.
Но была кое-какая информация, которой он располагал.
Хотя Лилия точно не знала, на кого они работают, она, сама того не ведая, сообщила Грейсону нечто невероятно ценное, нечто принципиальное. Агент Трэкслер был бы счастлив получить такие сведения. Ирония состояла в том, что эту информацию Грейсон вычислил благодаря смерти самого Трэкслера. Ведь если именно Лилия организовала жатву агента Нимбуса Трэкслера, то за нападениями на Жнецов Анастасию и Кюри стояли не обычные граждане, а жнецы. И новое покушение организовывал не кто иной, как жнец.
Жнец Анастасия была готова к спектаклю. К счастью, ее участие сводилось к одной маленькой мизансцене. Там Цезаря должны были пронзить кинжалами восемь заговорщиков, из них Ситра была восьмой. У первых семи кинжалы были с убирающимися в рукоятку лезвиями и фальшивой кровью. У нее же кинжал был настоящий.
К ее неудовольствию, Мари захотела пойти на спектакль.
– Мне будет жаль, если я пропущу театральный дебют моей протеже, – сказала она с улыбкой, хотя Ситра знала настоящую причину. По той же причине Жнец Кюри присутствовала на двух предыдущих эпизодах жатвы, которые провела Жнец Анастасия. Мари не верила, что Жнец Константин способен защитить их. Правда, в этот вечер он вынужден был сбросить с себя свою обычную маску надменности, поскольку, чтобы смешаться с толпой в зале, должен был сменить мантию на смокинг.
Увы, полностью расстаться со своей персоной он не смог – его галстук-бабочка был того же алого цвета, что и его мантия. Жнец Кюри, напротив, наотрез отказалась прийти в театр без своей бледно-лиловой мантии, чем взбесила Жнеца Константина.
– Вам нельзя быть в зале, – сказал он, едва сдерживаясь. – Если вы хотите присутствовать, оставайтесь за сценой.
– Успокойтесь! – сказала Жнец Кюри Константину. – Две мишени лучше, чем одна. Если в переполненном зале им удастся меня убить, то полностью меня уничтожить у них не получится. Для этого нужно будет сжечь дотла весь театр, а это, учитывая присутствие ваших сил безопасности, невозможно.
Смысл в словах Жнеца Кюри был. Если Цезарь мог быть навеки лишен жизни, то жнецы – нет. Кинжал, пуля, грубая сила, яд – это могло их убить, но лишь на время. Через пару дней их восстановят, причем – с ясным портретом нападавшего в памяти. В этом смысле временная смерть могла быть отличным инструментом поимки злоумышленников.
Затем Жнец Константин раскрыл причины своего крайнего беспокойства.
– Мы получили предупреждение, что сегодня вечером на вас будет совершено покушение, – сказал он, когда публика начала заполнять зал.
– Предупреждение? – спросила Жнец Кюри. – От кого?
– Мы не знаем. Но мы отнеслись к нему со всей возможной серьезностью.
– И как мне поступить? – спросила Ситра.
– Делайте свое дело. Но будьте готовы защитить себя.
Цезарю предстояло умереть в первой сцене третьего акта трагедии. В самой пьесе было пять актов, и на протяжении оставшихся двух призраку убитого императора давалась возможность являться его убийцам и хорошенько терзать их. Хотя, чтобы играть роль призрака, был нанят другой актер, сэр Олбин Олдрич чувствовал, что это снизит эффект от его действительной смерти на сцене. А потому было решено, что трагедия закончится вскоре после смерти Цезаря, а Брут, соответственно, лишится возможности произнести свое знаменитое «Римляне, сограждане и друзья!», отчего актер, игравший друга и убийцу Цезаря, впал в злобную ипохондрию.
Никто на сцене не станет сеять смуту и выпускать на свободу псов войны. Вместо этого прожектора обратятся на пораженную зрелищем публику, при этом занавес не упадет, а мертвое тело Цезаря останется лежать на сцене до того момента, когда последний зритель покинет зал. Таким образом, последнее мгновение актерской судьбы сэра Олбина станет одновременно и знаком того, что никогда уже ему более не взойти на сцену.
– Вы можете отнять у меня мое физическое бессмертие, – сказал он Жнецу Анастасии, – но это мое последнее представление навсегда сохранится в анналах театра.
Когда театр заполнили зрители, Жнец Константин подошел к Ситре в кулисах и встал позади нее.