– Не бойтесь ничего, – сказал он. – Мы здесь, и мы вас защитим.
– Я не боюсь, – отозвалась Ситра.
По правде говоря, она боялась, но страх был вытеснен злостью, которая все более овладевала ею – Ситру вверг в ярость сам факт того, что кто-то рискнул избрать ее в качестве мишени. Немного она боялась и сцены – как любой начинающий актер. Но этот страх она посчитала глупым, хотя и знала, что ей от него не избавиться. Играть на сцене! Какие только ужасы не приходится переживать, работая жнецом!
Зал был полон, и, хотя об этом никто не знал, среди публики находились около двадцати переодетых охранников, принадлежавших сообществу жнецов. В программке говорилось, что зрители увидят нечто, никогда прежде не происходившее на сценах театров Мидмерики, и хотя многие выражали сомнение в том, что их чем-то можно удивить, прочих разбирало любопытство.
Пока Жнец Анастасия ждала своего выхода за сценой, Жнец Кюри заняла место возле прохода в пятом ряду. Кресло было маленьким и неудобным. Кюри была высока ростом, а потому ее колени упирались в спинку впереди стоящего кресла. Сидящие вокруг нее зрители мертвой хваткой вцепились в свои программки, испуганные перспективой провести вечерок в соседстве жнеца, который, как они полагали, явился, чтобы прикончить одного из них. Исключение составлял непосредственный сосед Жнеца Кюри, который был не только общителен, но и болтлив. У него были пышные усы, забавно подергивающиеся, когда он говорил, и Жнец Кюри с трудом удерживалась от смеха.
– Какая честь для меня находиться в обществе самой Госпожи Смерть, – говорил он перед тем, как погас свет. – Надеюсь, ваша честь, вы не возражаете против того, чтобы я вас так называл. Очень немногие жнецы в Мидмерике, да даже и во всем мире, столь знамениты, как вы, и нет ничего удивительного в том, что вы покровительствуете театру эпохи смертных. Только наиболее просвещенные из жнецов делают это.
Жнец Кюри подумала – а не подослали ли этого человека, чтобы он своей лестью довел ее до смерти.
Жнец Анастасия смотрела спектакль из-за кулис. Как правило, она, как и большинство людей, не понимала сути развлечений, которыми услаждали себя люди эпохи смертных. Страсти и страхи, триумфы и утраты – все это не имело смысла в мире, где не было нужды, алчности и естественной смерти. Но, будучи жнецом, она в большей степени, чем ее современники, могла проникнуться духом древнего мира. А еще, конечно, ей открылась суть жадности и властолюбия. Эти вещи отсутствовали в жизни обычного человека, но проросли сорной травой в сообществе жнецов, из темнейших закоулков проникая в самый центр его жизни.
Занавес взлетел, и спектакль начался. Хотя язык шекспировской пьесы Жнецу Анастасии был понятен лишь наполовину, разыгрываемые на сцене интриги властолюбцев заворожили ее. Но не настолько, чтобы она утратила бдительность. Каждое движение за сценой, каждый звук казался ей тектоническим толчком. Если за сценой и появится кто-нибудь, кто собирался покончить с ней, о его появлении она узнает задолго до того, как он сделает первое движение в ее направлении.
– Нам следует держать «Гипероблако» в неведении как можно дольше, – сказала Лилия. – Пусть узнает про все, когда операция завершится.
Но Лилия собиралась держать в неведении не только «Гипероблако», но и Грейсона.
– Ты участвуешь, – сказала она. – И это все, что тебе следует знать.
Она говорила, что чем меньше людей в курсе всей картины покушения, тем меньше возможность провала.
Роль Грейсона была оскорбительно проста. Его задача состояла в том, чтобы создать сутолоку в начале переулка, ведущего к театру, и, таким образом, отвлечь внимание трех висящих там камер «Гипероблака», временно создав в переулке слепую зону. Этим воспользуются Лилия и несколько прочих членов банды, которые проскользнут в театр через боковую дверь. Все остальное было для Грейсона тайной.
Если бы он видел общую картину, понимал, что должны будут сделать Лилия и ее сообщники, он бы представлял, как предотвратить покушение и спасти Лилию, если она окажется в опасности. Но, не зная плана, все, что он мог делать, так это ждать результата, чтобы каким-то непостижимым образом снизить меру опасности для Лилии.
– Ты нервничаешь, Слейд, – заметила Лилия, когда они вечером покидали ее квартиру. Она была вооружена лишь телефоном, не подключенным к сети, да кухонным ножом – но не против жнецов, а против любого, кто встанет на ее пути.
– А ты что, не нервничаешь? – парировал Грейсон.
Лилия покачала головой и улыбнулась.
– Скорее я возбуждена, – ответила она. – По всей коже как будто иголками колют. Обожаю это чувство.
– Это просто твои наночастицы пытаются сбить уровень адреналина.
– Пусть пытаются!
Лилия дала понять Грейсону, что полностью доверяет ему и уверена, что он справится со своей задачей. С другой стороны, есть запасные варианты, а, кроме того, работать они будут под контролем.
– Запомни! – сказала Лилия. – Мандж будет следить за ходом операции с крыши. Что бы ты ни делал на своем месте, ты обязан привлечь внимание как можно большего количества людей, чтобы за тобой следили все три камеры. Если у тебя не получится, Мандж поможет.
Оказалось, что Мандж мастерски владеет рогаткой – тренировался более полувека. Сначала Грейсон подумал, что тот просто выведет из строя камеры, если они не повернутся в сторону Грейсона, но оказалось, что этого делать нельзя, потому что «Гипероблако» заподозрит неладное. Нет, в запасном варианте целью станет сам Грейсон.
– Если ты не справишься, Мандж пробьет тебе голову здоровенным куском речной гальки, – сказала Лилия скорее с удовольствием, чем с сожалением. – Кровь и суматоха сделают свое дело, все камеры станут разглядывать тебя.
Этот вариант Грейсона совсем не устраивал: проснуться через три дня в восстановительном центре и узнать, что Жнец Анастасия и Жнец Кюри погибли?
За несколько кварталов до театра они разошлись в разные стороны, и Грейсон отправился в то место, где он должен был разыграть спектакль перед камерами «Гипероблака». Двигаясь в нужном направлении, Грейсон не торопился – если он придет слишком рано и будет без дела болтаться перед театром, может возбудить подозрения. Бродя по улицам поблизости от театра, он напряженно размышлял о том, что ему делать. Прохожие либо избегали его, либо делали вид, что не замечают. Он привык к этому с тех пор, как надел маску фрика, и ему было все равно. Но сегодня он остро ощущал присутствие чужих глаз. Не только людских, но и электронных. Они были повсюду. Камеры «Гипероблака» были незаметны и ненавязчивы в домах и офисах, но на улице спрятаться от их всевидящего ока было невозможно. Они поворачивались, следя за вашими передвижениями, они смотрели налево и направо, меняя фокус и масштаб. Некоторые, обратившись к небесам, застывали в неподвижности, словно медитируя. Огромное количество информации уходило в «Гипероблако», и «Гипероблаку» ее нужно было немедленно обработать, что оно успешно и делало. Как это происходило – вряд ли удалось бы постичь человеческому разуму.
Когда до условленного времени оставалась минута, Грейсон развернулся и пошел к театру. Когда он проходил мимо входа в кафе, одна из камер повернулась в его сторону и принялась рассматривать, но Грейсон отвернулся. Ему не хотелось встречаться взглядом с «Гипероблаком» – было стыдно за все, в чем он потерпел неудачу.
Гэвин Блодгетт редко запоминал то, что происходило на его пути с работы домой – просто потому, что ничего особенного не происходило. Как и многие другие, он был жертвой привычек и, не напрягаясь, жил обычной жизнью, которая не демонстрировала признаков изменения, наверное, уже несколько столетий. И это было хорошо. В конце концов, дни его были совершенны, вечера наполнены радостью, а сны – приятны. Гэвину было тридцать два, и каждый год, в свой день рождения, сделав разворот, он возвращался к этому возрасту. Ему не хотелось становиться старше, ему не хотелось быть моложе. Гэвин был в самом расцвете сил и собирался оставаться таким вечно. Все, что отвлекало его от привычного распорядка жизни, было ему ненавистно, и, когда Гэвин увидел, что его пристально разглядывает какой-то фрик, он наддал шагу, намереваясь как можно быстрее пройти мимо. Но у фрика были иные планы.
– У тебя что, проблемы? – спросил фрик, встав перед Гэвином.
– Никаких проблем, – отозвался Гэвин и сделал то, что делал обычно, оказываясь в щекотливых ситуациях.
Улыбнулся и залепетал:
– Я просто обратил внимание на ваши волосы. Никогда не видел такого черного цвета. Это впечатляет. А это у вас рога? Со своим телом я не совершал никаких модификаций, но я знаю людей, которые…
Но фрик схватил его за лацканы пиджака и прижал к стене – не настолько сильно, чтобы активизировались наночастицы, но достаточно крепко, чтобы дать понять – так просто он Гэвина не отпустит.
– Ты что, издеваешься? – громко спросил фрик.
– Нет, что вы! Ни в коем случае!
С одной стороны, Гэвин был напуган; с другой, его приятно волновало то обстоятельство, что сейчас он станет центром чьего-то внимания. Он быстро окинул взглядом округу. Все происходило на углу театра, у входа в переулок. У входа в театр никого не было, потому что спектакль уже начался. Улицу нельзя было назвать совсем безлюдной, но поблизости не было никого. Конечно, прохожие ему помогут. Приличные люди всегда помогут тем, у кого возникают проблемы с фриками, а большинство людей – люди приличные.
Фрик оторвал Гэвина от стены, сделал ему подножку и опрокинул на тротуар.
– Зови на помощь, – сказал он. – Ну!
– П… помогите, – негромко произнес Гэвин.
– Громче!
Второй раз просить не пришлось.
– Помогите! – крикнул Гэвин дрожащим голосом. – ПОМОГИТЕ!
Его призыв был услышан. К Гэвину через улицу поспешил какой-то мужчина. С другой стороны торопливо подходила супружеская пара. Но, что было более важно, закрепленные на своих столбах камеры «Гипероблака» оборотились к нему и к тому, что затеял этот ненормальный.