— У вас кровь над бровями, — испуганно сказал Юрась, толкая телегу. — Надо перевязать.
— Не надо! — Азарян скосил на мальчика блестящий круглый глаз. — Прошу тебя, молчи. Не обращай внимания…
Юрась умолк. Он слышал за собой цоканье сапог конвойного. От усталости, голода и непосильной работы пленные по дороге в Гладов часто валились с ног. Первым к упавшему подбегал долговязый конвойный Краус. Он ударял пленного прикладом, выкрикивая одну и ту же фразу:
— Не лежи на земле, получишь насморк!
Юрась оглянулся, — за его спиной шел Краус.
До перекрестка дорог, где начинались кусты, оставалось немного. Вот уже показались две трепещущих осинки, а вот и деревянный настил через ров. Отсюда до проселочной дороги всего несколько метров. Через минуту надо падать! Юрась попытался найти взглядом Кротова. Но тот шел далеко впереди. Вот и проселочная дорога. По ней тихо движется грузовик. Должно быть, водитель ждет, когда пройдут пленные, чтобы выехать на шоссе. Пора!
Юрась упал прямо под ноги Крауса. От неожиданности фашист дернулся в сторону, но, тут же поняв, что случилось, стукнул мальчика прикладом по спине. Удар был несильным, немца отвлекло непредвиденное событие: с проселочной дороги на шоссе въехал грузовик и остановился, заслонив от конвойного остальных пленных.
— Буду стрелять! — заорал Краус, бросаясь к водителю, но, вспомнив о мальчишке, кинулся обратно. — Вставай! — И он снова ударил его прикладом.
Юрась медленно поднялся с земли.
— Голова закружилась, — сказал он по-немецки.
По-прежнему на шоссе тарахтел грузовик. Краус, тряся автоматом, заорал водителю грузовика:
— Прочь с дороги!
Машина рванулась с места, пересекла шоссе и покатила дальше. Лица шофера Юрась не успел разглядеть. Он увидел только надвинутую на лоб кепку, из-под которой выбивался буйный рыжий чуб.
— Догоняй телегу! — приказал Краус. — Бегом! Ну!
Юрась затрусил по дороге. За спиной он слышал тяжелое дыхание немца. Настигнув телегу, мальчик облегченно вздохнул.
— Молодец… — услышал он негромкий голос рядом с собой. — Это не был голос Азаряна. Вместо него телегу толкал учитель. — Молодец… — Учитель понял немой вопрос в глазах Юрася и прошептал: — Азарян бежал…
Груженные кирпичом носилки казались в этот день Юрасю легкими! Еще бы! Азарян бежал! Мальчик смоттрел на конвойных, а в голове было одно: Азарян бежал! Он видел купающихся в пыли воробьев, но думал об одном: Азарян бежал! И это он, Юрась, помог ему!
Больше всего мальчику хотелось поделиться своим радостным чувством с дядей Егором, но Кротов работал далеко, в паре с учителем. Наблюдая за ним, Юрась видел, что и дядя Егор сегодня не похож на себя. С лица его не сходила улыбка, он легко передвигался и время от времени покручивал отросшие в лагере усы.
"Неужели он не подойдет ко мне?" — огорчался мальчик.
В полдень, когда солнце жгло с особой яростью, перед Юрасем неожиданно оказался Кротов. Юрась с трудом узнал его. Глаза дяди Егора сверкали, кулаки были крепко сжаты, ходуном ходили желваки на обтянутых скулах.
— Вот он, гад! Бандюга!
— Кого вы, дядя Егор?
— Вон он, крышу чью-то разоряет!
На крыше одноэтажного домика с выбитыми окнами, видимо, брошенного хозяевами, Юрась увидел какого-то человека. Человек сдирал с крыши листы ржавого железа.
— Кто это? — спросил Юрась.
— Тот самый! Хозяин мой ласковый!
Человек на крыше повернулся к ним лицом.
— Это он! — приглушенно выкрикнул Юрась. — Он! Он! Ему удалось бежать!
— Ты что, с ума спятил? Чего кричишь? Смотри, унтер идет! — они начали поспешно складывать кирпич в штабеля.
— Обознались вы, дядя Егор, — сказал Юрась. — Перепутали…
— Чего это я перепутал?
— Это не тот, который вас выдал…
— Да мне ли его не знать?
— Обознались! Я его сразу узнал! Это политрук! Которого мой отец выдал. Это он! Спасся!
— Никак ты бредишь?
— Он это, он! Я даже шрам его разглядел на подбородке!
Кротов выронил из рук кирпич. Сейчас он вспомнил: на подбородке того парня тоже был шрам!
— Будешь ты работать, свинья ленивая?
Унтер схватил выпавший из рук пленного кирпич и ткнул им в грудь Кротова.
— Не тычь, скотина, — сказал Егор. — Холера чумная!
Пленные в ужасе замерли.
— Что он сказал? — фашист взглянул на Юрася. — Переведи!
— Он говорит, что у него закружилась голова, и поэтому он выронил кирпич.
— Держи! — унтер ткнул еще раз кирпичом Кротова и отошел к дереву, под которым укрывался от зноя.
Пленные облегченно вздохнули.
Работая, Юрась теперь не отрывал глаз от крыши. Его терзало сомнение: кто же этот человек? Предатель или герой, сбежавший из гестапо?
Юрась взглянул на Кротова. Кротов укладывал кирпичи и что-то говорил учителю. Тот поглядывал то на крышу, то на Юрася.
Пленные начали нагружать телегу. Неожиданно раздались крики и немецкая ругань: солдаты волокли из развалин заключенного; истощенный голодом и непосильной работой, он забился в какой-то закуток и заснул. Охранники нашли его и сейчас с криком тащили к своему начальнику.
Услышав шум, человек со шрамом скатился с крыши и через минуту показался на площади. Его разбирало любопытство: кого бьют немцы?
Теперь Юрась и Кротов могли хорошо рассмотреть его.
— Политрук! — прошептал Юрась.
— Предатель! — прохрипел Кротов.
Груженную кирпичом телегу потащили к тюрьме. Путь туда и обратно занимал не меньше двух часов.
Телегу тянули молча. Не было сил говорить. Но Кротов, превозмогая усталость, тяжело дыша, спросил:
— Можешь ты ручаться, что этот гад на крыше — тот самый политрук, что был ночью у твоего батьки?
— Точно, дядя Егор. Он!
— И я тебе с полным ручательством говорю: это тот подлец, что предал меня фашистам…
Когда они вернулись на площадь, на крыше уже никого не было. Но оба они — и Юрась и Кротов — все время следили, не появится ли снова человек со шрамом…
Перед возвращением в лагерь унтер-офицер, как всегда, выстроил пленных для пересчета. Фашист знал, что измученные, голодные люди еле держатся на ногах. Чтобы продлить их мучения, он считал нарочно медленно, иногда сбивался со счета и начинал все сначала. Дойдя до шестнадцатого, он остановился, не торопясь набил трубку, раскурил ее и, прежде чем продолжать счет, сделал несколько затяжек. Стоявшие ближе к унтеру пленные жадно вдыхали сладкий медовый запах табака. Многие из них за одну затяжку готовы были бы отдать последний кусок хлеба.
Гитлеровец знал, как страдают курящие пленные, и придумал для себя забаву. Пересчитывая заключенных, он пускал каждому в лицо струю дыма. Глядя, что многие открывают рот, чтобы вдохнуть в себя табачный дым, немцы ржали от удовольствия.
Юрась стоял в шеренге последним. Кротов толкнул его локтем, и тогда мальчик увидел, что человек со шрамом появился снова. Он стоял у калитки дома и, ухмыляясь, смотрел, как фашист издевается над пленными…
Унтеру надоело забавляться, он сунул трубку в карман и, тыча каждого пленного кулаком в грудь, выкрикивал:
— …Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать восемь! Двадцать… — тут он внезапно умолк, точно кто-то сунул ему в глотку кляп Двадцать девятый — Юрась — оказался в шеренге последним. А утром он вывел из лагеря тридцать человек. Значит, кто-то сбежал?!
Немец позеленел. Он ясно представил себе, что будет. Он пригонит пленных в лагерь, часовые у ворот пересчитают их и обнаружат, что пленных двадцать девять, а не тридцать. Тогда его, унтер-офицера Карла Бегальке, разжалуют в рядовые и отправят в штрафной батальон.
Он снова начал пересчитывать пленных. Но нет, по-прежнему последний двадцать девятый — этот мальчишка.
Фашист тупо уставился в землю: подымать тревогу или нет? Кто именно сбежал, ему было безразлично, в лагере не было никаких списков. Пленных пересчитывали, как баранов в стаде — по головам.
Кротов чуть заметно нагнулся к Юрасю и прошептал:
— Скажи усатому черту, что я хочу сделать важное заявление, переводи все точно. Слово в слово.
— Господин унтер-офицер! — выкрикнул в гнетущей тишине Юрась. — Пленный Кротов хочет сделать важное заявление.
Фашист встрепенулся:
— Какой Кротов? Какое заявление?
— У меня заявление, — сделал шаг вперед Кротов. — Известно ли господину унтер-офицеру, что сбежал один пленный?
Юрась перевел слова Кротова.
— Известно! И вы все за это ответите! — заорал унтер. — Каждый третий будет расстрелян!
— А если я скажу, где беглец?
Немец обрадовался: угроза расстрела сделала свое дело!
— Если скажешь, куда скрылся пленный, и он будет обнаружен, никто из вас не пострадает. А тебе я дам три сигареты.
— Переведи ему, — обратился к Юрасю Кротов. — Господин унтер-офицер, сбежал вон тот парень, что стоит сейчас напротив, у ворот, и скалит зубы!
Немец стремительно обернулся.
Человек со шрамом не слышал, что говорил Егор, но он испугался свирепого взгляда фашиста, устремленного на него. На всякий случай он юркнул в калитку.
— Догнать! — заорал унтер и тут же понял, что пленный лжет. Человек был чисто одет, стоял на виду, не опасаясь немцев.
Рот унтера перекосился, на висках набухли синие жилы. Он двинулся на Кротова.
— Переведи быстрее! — просипел Егор. — Говори: "Господин унтер-офицер может не тревожиться. Беглого поймают, и в лагерь вернется ровно тридцать человек. Тридцать ушло, тридцать пришло! Порядок!"
— Что хрюкает эта свинья? Пусть берет лопату и роет себе могилу!
— Господин унтер-офицер! — голос Юрася срывался от волнения. — Он говорит, что сейчас солдаты приведут беглеца, и тогда в лагерь вернется тридцать человек. И у вас не будет никаких неприятностей! Тридцать ушло, тридцать пришло. Порядок!
Бегальке понял. Ну конечно! Как он сам не догадался?! Важно пригнать в лагерь тридцать пленных. Лишь бы сошелся счет!
Два охранника, не скупясь на пинки, притащили парня со шрамом. Ничего не говоря, немец с размаху саданул его кулаком по скуле.