Азар сузил глаза.
— Да, я так давно ждал этого момента, что немного тороплюсь, — произнёс он и щёлкнул когтистыми пальцами.
На каменной плите, где лежала Катя, вспыхнули огоньки. Там появились свечи, которых раньше не было. Они загорелись ровным оранжевым пламенем. Азар начал выкладывать на каменную плиту вокруг тела странные предметы. Один был похож на каменную чашу со знаками, напоминающими клинопись — как на той табличке, перед выбором дверей. Другой — на человеческий череп, изнутри которого пробивался еле видимый синий свет. Ифрит двигался с ритуальной точностью, словно танцуя.
— Всё это долго вынашивалось, Станислав. Много веков. Много поколений. Мне нужна была кровь. Не просто кровь, а кровь старых шаманов. Настоящих, а не этих современных выскочек. А ты… ты пришёл сам. Да ещё и все знаки нарисовал. Спасибо тебе.
Я моргнул, словно он только что вылил мне на голову ведро холодной воды.
— Подожди… — хрипло выговорил я. — То есть… всё это…
Азар, не поднимая глаз от ритуала, кивнул:
— Да. Ты не в силах своим убогим умишком постичь всю красоту моей многоходовочки. Для тебя это, наверное, большое разочарование. Но огорчение — это не смертельно. Это даже полезно для тебя.
Я сжал кулаки теперь уже от злости. Кровь с ладони вновь капнула на пол.— Ты… всё это подстроил?
Азар наконец посмотрел на меня. Его лицо уже было другим. Не человеческим. Оно будто пульсировало пламенем изнутри. Скулы заострились, глаза стали чёрными, зрачков не было.
— Огонь, Станислав… не ищет лёгких путей. Он идёт туда, где есть кислород. Где можно вспыхнуть. Где есть жертва. — Азар помолчал несколько секунд, а после продолжил. — Огонь... Он выжидает. Он вкрадчив. Он живёт в тишине. Он копит тепло, пока не превратится в пламя. А пламя не выбирает. Оно… берёт.
Азар провёл пальцем по воздуху, будто рисовал невидимые символы.
— Я не толкал тебя. Я просто... присутствовал. Где надо. Когда надо. Ты сам поджёг фитиль, Стас. Я лишь следил, чтобы огонь не угас. Это и есть искусство. Это и есть воля.
Он подошёл ближе, почти касаясь пылающим взглядом моей кожи.
— Ты будешь факелом. Благодаря тебе этот ритуал состоится. Пламя поднимется.
— Ага, — прошипел я. — А ты… воспользовался ситуацией.
Он усмехнулся:
— Я сделал то, что делают все великие. Я направил руку судьбы. Остальное — детали. Но не переживай. Ты войдёшь в легенды. Местные, городские сказки. Правда, не услышишь их, потому что не доживёшь.
Я смотрел, как он завершает раскладывать вокруг Кати ритуальные принадлежности. Внутри всё клокотало.
А я стоял, сжимая израненную ладонь и глядя на серый, мёртвый знак под ногами.
— Ладно, — сказал я тихо. — Посмотрим, кто тут кого в легенды впишет.
Азар поднял голову, вновь улыбаясь — теперь уже какой-то нечеловеческой усмешкой. А я нагнулся к знаку и провёл пальцем по его краю, чувствуя, как внутри меня что-то меняется.
Свет в зале меркнул, а воздух вокруг стал гуще, темнее, насыщеннее тенями. Азар вытянул руки к потолку, его пальцы начали искриться огнём, будто под ногтями у него пульсировало пламя. Затем он опустил руки, щёлкнул пальцами — и один за другим вокруг каменной плиты вспыхнули мерцающие огоньки. Они плавали в воздухе над алтарём, пламя у них было неровным, почему-то сине-красным.
— Эй, смертный, — произнёс Азар, не глядя на меня, — держи ухо востро и смотри внимательно, как у вас говорят. Сейчас ты увидишь, как будут переплавляться судьбы. Когда я закончу, твой мир уже не будет прежним.
Он подмигнул мне и начал извлекать из себя звуки. Назвать это пением просто язык не поворачивался. Мелодия была из тех, что не котируются в хит-парадах. Заунывная, с каким-то изломанным ритмом, словно древний колокол надломился, но всё ещё пытался звучать. Слова были не понятны, но каждый слог отзывался вибрацией где-то под кожей, как будто эта песня цеплялась в глубине за сами нервы. Азар, не переставая петь, начал двигаться: пританцовывая, описывал круги вокруг алтаря. Его тень на стенах распухала, вытягивалась, пульсировала в такт его шагам.
Дым постепенно заполнял помещение. Он был горький, насыщенный запахами трав, смолы и чего-то приторного. Я попытался закрыть нос рукавом своей куртки, но аромат легко проникал сквозь всё. От него щипало глаза и подташнивало. Кажется, в голове начало мутнеть. На мгновение мне привиделось, что я вижу два зала сразу: этот, реальный, и другой — зыбкий, с горящими стенами и алтарём, над которым парит не Катя, а... я сам?
С усилием отогнав наваждение, я вновь сфокусировался на происходящем. Катя — а скорее, её тело — действительно немного приподнялось над алтарём. От неё исходил мягкий, белый с лёгкой оранжевой каймой свет. Примерно такое можно наблюдать в яркий солнечный день на чистом снегу. Волосы моей бывшей девушки развевались в воздухе, кожа светилась изнутри. Руки были раскинуты в стороны, а голова откинута назад. Её лицо было спокойным, почти безмятежным, как у спящей. Но этот покой был пугающим. Мёртвым.
— Великолепно, — прошипел Азар, делая последний круг. — Ты только посмотри, как она прекрасна после своей жизни. Смерть ведь красит, Стас. И это — лишь начало. Но скоро и сам всё узнаешь. Ифрит продолжал движение, начав бросать горсти порошка в чаши по периметру. Они вспыхивали зелёным пламенем. Я стоял, прижав ладонь к ране, из которой всё ещё сочилась кровь. Взгляд метался по залу. Серый, неактивный знак за это время поднялся и висел в воздухе передо мной. Он выглядел неподвижным и глухим. Он не жил, не пульсировал, не отвечал.
— Почему? — прошептал я вслух. — Да почему же ты не работаешь?
Ответа у меня не было. Подсказок вокруг - тоже. Азар тем временем продолжал свой ритуал, будто я теперь был для него просто элементом декора.
И тогда я закрыл глаза. Начал лихорадочно перебирать в памяти всё, что слышал от деда. Разговоры за столом. Ненавязчивые истории из детства. Странные афоризмы, сказанные будто бы вскользь.
«Сила не в крови, а в том, кто её направляет» — всплыло первое. Я отмёл это. Не то. «Огонь берёт не плоть, он берёт волю. У кого воли нет — тот уже сгорел». Мысленно чуть задержался на этой фразе. Воля. Что-то в этом есть... Но этого мало. Вспомнил, как в детстве дед говорил кому-то: «Ритуал — не в знаке. Знак — лишь ключ. Но если нет замка — хоть сотню ключей сломай, двери не откроешь». Тогда, в детстве, я подумал, что речь идёт о чём-то типа сарая на даче. Но здесь и сейчас эти слова зазвучали совершенно иначе.
«Пламя боится чистой воли». Вот! Фраза, которая была в последней записке деда. И конечно же, я не обратил на неё внимание, решив, что это какая-то очередная метафора. Чистой воли…
— Дело не в крови, — пробормотал я. — А во мне. В том, чего я хочу. В том, кем я выберу быть.
Вдохнул глубже, стараясь не обращать внимания на шумные звуки ритуала, на пылающее, как факел, тело Кати, на фигуру Азара, левитирующего у алтаря.
— Если нужна воля… — прошептал я. — То ты её получишь. Но как?
Я снова посмотрел на знак и шагнул к нему, чувствуя, как внутри что-то собралось в единый сгусток. Не ярость. Не страх. А решимость. Никак однократно гавкнул, будто подтверждая правильность выбора.
— Ты ведь знал, да? — прошептал я. — Хитрый пёс, ты всё знал с самого начала.
Опустив голову, я взглянул на Никака. Он стоял рядом, но теперь его глаза сияли. Не обычным светом — а чем-то, что вызывало в памяти слово, услышанное когда-то в детстве от деда — «Танг Синг».
Мы тогда сидели у костра и я спросил:
— Деда, а Танг Синг — это что?
Он усмехнулся, не открывая глаз:
— Не что, а кто. Это древнее. Очень древнее создание. Он один. Его не зовут, он приходит, когда всё остальное уже поздно.
— Это демон?
— Нет. Ни свет, ни тьма. Он — как пепел после пожара. Кажется мёртвым, но стоит дунуть — и оживает.
Я тогда не понял. Но слова запомнил. Слишком странными они были для обычной сказки. И вот теперь, глядя на Никака, я не понимал до конца, кто или что это. Но ощущение было — будто смотрю в глаза древнему духу, который шагал по мирам тогда, когда человечество ещё не умело складывать слова. Никак… или то, что было в нём… знал, что делать. Осознание этого пугало сильнее, чем Азар.
И тут до меня дошло, что в активацию последнего знака нужно как-то вложить свою волю. Не силу, не амулет, не кровь. А именно намерение.
Я шагнул к знаку, раскинул руки.
— Я не знаю, слышишь ты меня или нет, — сказал я, обращаясь в пустоту, — но я не подчинюсь. Ни тебе, Азар, ни кому бы то ни было. Моя воля — только моя. И пусть она слабая, пусть шаткая — но она есть.
Азар раскатисто рассмеялся, глядя на меня.
— Вот оно как! Ваша вечная песня «я сам, я сильный, я человек». Забавно. Посмотрим, как ты запоёшь, когда я закончу.
Он снова поднял руки — и Катино тело изогнулось дугой. Вокруг алтаря появились огненные нити, притягивающие её к центру. Я закричал — от отчаяния, от ярости, от бессилия.
— Нет!
И тогда Катя вспыхнула. Не метафорически. Она буквально загорелась, как промасленная ткань, брошенная в костёр. Её тело над каменной плитой, озарилось изнутри — как будто внутри у неё был настоящий костёр. Свет лился сквозь кожу, словно сквозь пергамент. Затем — рывок шеи назад, глаза распахнулись, и она закричала.
Этот крик не был человеческим. Он выл, вибрировал, ломал воздух, как ультразвук, будто из её горла рвался наружу сам ад. Я отшатнулся, сдавленно вскрикнул и оступился, чуть не упав.
— Потерпи ещё немного, мой смертный дружок! — засмеялся Азар, не отрываясь от своего колдовского танца. Его голос был шипящим и обжигающим как раскалённое железо, упавшее в воду.
Катины пальцы судорожно выгнулись, словно она боролась с невидимыми путами. Но её движения были резкими, беспорядочными. Глаза — теперь совершенно белые — метались по сторонам.
— Что ты делаешь с ней?! — закричал я, но мой голос утонул в гудении ритуального огня.