— Эй, «горбыль!» Что у тебя машина, как пьяная, с крыла на крыло валяется?
Матвей понял, что это обращение его товарищей по вылету.
— Не пьяная. Кран перезарядки никак не могу открыть.
— А ты постучи по нему.
Матвей вытащил из пистолета обойму, патрон из ствола и стал им, как молотком, стучать по крану. Однако попытки ничего не дали.
— Хлопцы, я без оружия, не могу перезарядить. Может, пойти так?
— Ты на нашу совесть свою жизнь не клади. Давай назад.
— «Давай, давай». На земле разведданных ждут.
В разговор вмешалась земля:
— Прекратить болтовню. Давайте быстро на посадку. «Маленьким» дозаправиться. Осипову сейчас дадут другую машину.
Возвращение с боевого задания по неисправности самолета — явление редкое. И сейчас, подруливая к своей стоянке, Осипов, увидев идущих начальника штаба и инженера полка, разозлился на себя, на Петрова, на самолет, на мороз. Однако сделать ничего уже было нельзя. Сейчас будут его «пытать», смотреть этот чертов кран. А задание сорвано.
Осипов выключил мотор. Спрыгнул на землю. Глянул на Петрова, стоящего в горестной растерянности у крыла, и вместо злости в груди появилось чувство жалости. Сразу вспомнилось, что техник ночь не спал, прогревая мотор. Какой сон, когда каждые два часа он выбирался из теплой землянки на мороз.
— Брось, старина, не печалься. С этими кранами сегодня еще будут фокусы.
— Не успокаивай, командир. Первый раз за всю войну машина не ушла на задание. Что там ни будет, а срам на душу взял.
Матвей нагнулся, засунул руку в голенища унтов. Вытащил из одного пистолет, а из другого обойму и зарядил оружие.
Подошли начальники. Матвей хотел доложить, но Сергеев опередил:
— Ты, Осипов, не психуй и страху на нас не нагоняй! Оружие убери. Зачем балуешься?
— Не балуюсь, товарищ майор, а заряжаю.
— Выходит, с разряженным летал? Непохоже на тебя.
— Я в воздухе разрядил. Молоток был нужен для крана.
— С кранами мы тут разберемся, а ты иди на самолет командира. Как только истребители будут готовы, по зеленой ракете запуск и вылет по прежнему заданию.
— Понял. Не разбираться, а отогревать краны надо. — Хлопнул меховой перчаткой по крылу. — Я пошел…
Сергеев хотел прикрикнуть на лейтенанта, но сдержался, поняв, что вольности в поведении связаны не с проявлением недисциплинированности. Зная строптивость Куткова в вопросах субординации и устава, он прихватил его за руку и, сделав знак головой, запретил ему вмешиваться в разговор. Когда Осипов отошел шагов на пять, сказал инженеру:
— Не надо сейчас на это обращать внимания. Расстроен человек, перенервничал. И снова лететь.
Самолет из управления полка обычно никому на полеты не давался. Теперь же Матвей получил его. Уже одно это обстоятельство подсказало ему, что в вылете очень заинтересовано командование. Нужно было поторапливаться. После запуска мотора Осипов прямо на стоянке перезарядил пушки, пулеметы и теперь, подруливая к взлетной полосе, выбрав пустую окраину аэродрома, нажал на гашетку пулеметов — ШКАСы дружно рыкнули очередями. Нажал на пушечную гашетку — пушки ответили: да-да-да-да.
Взлет. Под крылом промелькнула опушка леса. Рычаг шасси на уборку. Но… Уши не слышат привычного шипения воздуха, а зеленые лампочки сигнализации «шасси выпущено» горят, механические солдатики на крыле показывают, что колеса с места не стронулись.
Отрегулировав мотору необходимые обороты и мощность, Матвей вновь поставил рычаг уборки и выпуска шасси в положение «выпущено». Проверил кран воздушной системы. Все правильно. Кран открыт. Снова рычаг на уборку… Шасси ни с места.
Подошли «яки». Один пристроился слева, другой справа.
— Что, «горбыль», решил маскироваться под Восемьдесят седьмого?[12]
— Не зубоскальте. Мне не до смеха. Теперь колеса не убираются. Может, пойдем так?
— Не смеши людей. Подумай про нас. Что мы с тобой будем там делать? Тебя собьют, и нас прихватят.
— Убьют или нет, еще вопрос. А вот бензина может не хватить. Возвращаемся.
— Я — Кама! Осипова на связь, — позвала земля.
— Кама, слушаю! Шасси не убирается.
— Я — Кама, знаю. Давай на посадку… «Маленькие», Триста пятнадцатый, как слышишь?
— Слышу хорошо.
— Идти на разведку парой самостоятельно. Район и задание прежние.
— Понятно. Выполняю… Ну, «горбыль», до встречи!
— Ни пуха ни пера!
«Пропади они пропадом, такие полеты. Что же это делается? Как теперь людям в глаза смотреть? Второе возвращение в один день, и на разных самолетах. Что они там сейчас, на земле, обо мне думают?»
От волнения и обиды в голову ударила кровь. В ушах зазвенело.
Матвей уже не раз замечал: как только сильно разволнуется, обязательно появляется звон в ушах и тяжесть в висках. Это все та чертова фугаска сорок первого года, что упала на бруствер окопа, давала о себе знать.
Ему сделалось жарко и стыдно, как будто он был сейчас в чем-то виноват перед собой, как будто бы он сам себя уличил во лжи. Умом понималось, что нет его вины ни в первом, ни во втором случае. Но все же люди вольны думать по-своему. А тут еще суд висит на шее.
«О-хо-хо!… Жизнь наша бренная… Как ни крутись, а надо идти на посадку…»
Сергеев докладывал по телефону начальнику штаба дивизии:
— Осипов опять возвращается. Теперь шасси не убралось.
— У истребителей оружие стреляет и шасси убирается, а у него все наоборот.
— Ну, в этом-то он не виноват. Тут мороз и инженерная служба.
— Это еще надо проверить.
— Мы это сделали. Сейчас на всех самолетах проверяются воздушные системы, оружие, шасси, бензин. Больше отказов не будет.
— На контрольную разведку за истребителями срочно послать Осипова. Он этот район хорошо знает и разведчик поопытнее.
— Надо бы дать ему передохнуть. Дважды вернулся, перенервничал, устал, суеверия могут на психику давить. Он же не один в полку.
— Нет, такой один… Сергеев, вы неправильно понимаете нашу позицию. Нашу, то есть командования дивизии. Чем больше он будет летать, тем быстрее снимем судимость и поставим его командиром. Командиры-то нужны.
— Все у вас получается правильно, но…
— Сергеев, учитесь выполнять.
В трубке щелкнуло, и разговор оборвался. Старший положил трубку.
«Прав». В армии тот прав, у кого больше прав. Только сколько Осипову летать? Кто-нибудь определил эту норму во времени, в вылетах или в уничтоженной технике врага?…»
— Дежурный, взять полуторку и срочно Осипова ко мне… Посыльный, подогрей летчику кружку морса на «буржуйке».
Сергеев взял из лежащего на столе портсигара папиросу и в задумчивости постучал ее мундштуком по столу и закурил…
«Где же правда?… Их «позиция» или его?… Что он торопит: реабилитацию Осипова или похороны телефонного разговора в свое оправдание? Наверное, второе!»
Русанов пригнал из тыла самолеты и обрадовал всех приятной неожиданностью: несколько машин было новой серии — с двухместной кабиной и пулеметом для стрельбы назад. Сдержал-таки свое слово главный конструктор, данное им летчикам на аэродроме под Москвой. Теперь пилоты получали нового помощника стрелка. Конечно, один или два стрелка в группе не могли решить проблему обороны от истребителей, но вероятность внезапной атаки врага резко сократилась.
Внезапность. Это из-за ее злой силы чаще всего «мессершмитты» добивались победы над «илом».
…Митрохину приказали сразу же испытать новые самолеты в бою. Надо было посмотреть, какие новшества они могли внести в тактику и боевые порядки.
…Русанов вел за собой пять самых опытных пилотов полка. В прозрачном воздухе ярко освещенная солнцем восьмерка «илов» была видна издалека и своим клином напоминала гусиный косяк.
Осипов, как всегда, вел свой самолет на самом опасном месте — на фланге строя с солнечной стороны. В случае атаки немецкие истребители обязательно должны будут нападать из-под солнца, рассчитывая на внезапность.
Предполагая такой вариант начала воздушного боя, Матвей прикрыл глаза светофильтровыми очками и смотрел сам больше под солнечную сторону и подсказывал воздушному стрелку.
Новый член экипажа — Конаков Дима, выбранный им, оказался более грамотный и сообразительный, летал до этого больше других. Матвей с ним даже успел до боевого полета слетать на полигон для тренировки.
— Конаков, сейчас линия фронта будет, поэтому внимательней будь. Как говорил, не на небо смотри, а под солнце и под хвосты самолетов, идущих рядом.
— Командир, я все это помню, учил же меня.
— Хорошо, что помнишь. Но полет-то такой первый.
От яркого света ломило в глазах, и Афанасий Михайлович надвинул на нос летные светофильтры. Стало легче, и он посмотрел вверх. В поднебесье сверкали белыми крыльями «яки» сопровождения. Разделившись попарно, они то пропадали за броней фонаря, то вновь появлялись в поле зрения. Потом двое из них, накренившись на крыло, пошли вниз, ближе к «илам». Догоняя строй, они все больше увеличивались в размерах.
В наушниках послышался треск от включенного приемника.
— Не «горбатые», а гуси-лебеди плывут под нами. Издалека нам кажется, что вы машете широкими крыльями.
— За комплимент спасибо. Скажи, с какого расстояния видна разница в самолетах?
— Четко метров с трехсот. Чем больше сбоку, тем виднее.
Пара «яков» прошла наискось над строем и, оставляя за собой темные полоски копоти выхлопных газов, вновь устремилась вверх.
Задирая все больше и больше моторы к солнцу, «яки» какое-то мгновение шли вертикально в белесую голубизну, потом опрокинулись на спину и замерли, отдыхая.
Русанов счастливо улыбнулся, понял: летчики не летали, а купались в наполненном до краев светлом, замороженном до полной неподвижности воздухе. Это зимнее яркое великолепие покорило их и превратило в веселых детей. Самолеты лежали над ним на спине — летчики рассматривали мир только им доступным способом. Но вот вверху ярко вспыхнули солнечные зайчики от крыльев, «яки» провернулись вокруг продольной оси…