– Ага. Если забудешь, что для меня мои бойцы – дети родные, а сослуживцы – братья, то тоже быстро заболеешь крысиной болезнью.
– Чем?
– Острым отравлением через внезапное увеличение содержания свинца в организме.
Брасень сначала хлопал глазами, потом начал ржать. Не дав ему просмеяться, вытолкал его к выходу:
– Срочно принимайся за наведение порядка. Трофеи собрать, распределить боеприпасы и продукты по-братски, эвакуировать раненых. Вперёд!
– Сколько людей у меня? Сколько дашь?
– У меня нет тыловой службы. И не будет тыловиков. Нет боя – хоть всех бери. В бою – и ты, и я такие же смертники. Усёк?
– Усёк.
– Пойдём, комиссар. Чую, немец попрёт скоро, а у нас – огневые непонятно как расположены. Бойцы не кормлены, патроны на исходе. И где этот ротный, сука?
Первую атаку немцев отбили с трудом. Они воспользовались прорехами в нашей системе обороны, через не простреливаемые участки прорвались. Пришлось действовать штыками и прикладами. Отбились, потеряв ещё десяток человек убитыми и ранеными. Пришлось срочно перераспределять сектора обстрела и расположение имеющихся пулемётов и стрелков. Сплошной линии огня создать не удалось. Но вторая атака была намного слабее. Опять потери. Патронов осталось очень мало. Из мосинок больше не стреляли – патроны отдали пулемётчикам, раздали трофейное оружие и боеприпасы.
Опять изменил структуру обороны. В домах оставил гарнизоны, забаррикадировавшиеся в домах, и мобильный резерв в дюжину бойцов держал у себя. Гарнизоны инструктировал так:
– Запомните, каждый из вас – красноармеец. Каждый из вас – Красная Армия. И если вдруг вы остались одни – не дрейфить! Вы – Красная Армия! Бейтесь! Отбивайтесь! Даже если враг со всех сторон, не покидать позиций! Мы придём и вызволим вас! Я обещаю! Если не видите никого своих, кругом одни враги, помните – мы там, сзади вас. Позади вас мы, дивизия, Красная Армия! Вы не окружены, вы – передовой отряд, врубившийся и рассёкший порядки врага! Бейте их в лоб, во фланг, в тыл, в спину, в задницу. Тут, твою мать, Москва, в конце концов! Хватит бояться! Пусть они боятся нас! В них будет стрелять каждое окно, каждая кочка, яма, дерево, каждый камень. Пусть боятся огня в спину, оборачиваются каждую секунду, гадят в штаны от каждого шороха! За Москву!
– За Москву!
В этот раз противник дал нам передохнуть часа полтора. Успели отправить часть раненых – миномётный обстрел продолжался, но был неприцельным, беспокоящим, проскочили. С ними ушёл и наш комиссар с заданием добыть боеприпасов и еды. Незаметно от всех ушёл и Иван с одним из доверенных людей Брасеня, неся в «сидорах» комплект трофейной формы.
Успели принести три ящика гранат и два – винтовочных патронов. По гарнизонам разносили уже под шквальным огнём начавших атаку немцев. Противник, видимо, опять подтянул резервы и, имея восьмикратное превосходство, уверенно пошёл на штурм при поддержке двух противотанковых орудий, выведенных на прямую наводку. Пушки не могли пробить стен, но этого и не требовалось – наводчики с такого расстояния уверенно попадали в окна, а разорвавшийся внутри снаряд по действию в замкнутом пространстве не уступал гранате.
Один за одним затыкались наши стрелки. Немцы накатывали всё ближе. Казалось, пипец нам, как тому котёнку!
Спас нас Брасень. Собрав трофеи, винтовку убитого снайпера он оставил себе. Теперь, забравшись на уцелевший кусок крыши, отстреливал расчёты орудий. При этом расположился очень грамотно – не выставив ствола винтовки, не отблёскивая оптикой, что позволило ему сорвать работу орудийных расчётов, долго оставаясь не выявленным.
Погибших пулемётчиков заменили и ударили по немецкой цепи практически в упор, потом вдарили гранатами. Солдаты в мышиных шинелях заметались. Многие рванули к стенам наших «бастионов», многие побежали. Прижавшихся к стенам немцев забрасывали гранатами с верхних этажей.
Но противник быстро оправился, продолжил нападение и даже возобновил огонь из одного орудия по нашим огневым точкам.
На зубах скрипела кирпично-штукатурная пыль, она висела в воздухе, перемешанная с дымом и гарью. Ничего не было видно, дышать нечем. От дюжины человек моей маневровой группы на ногах остались пятеро. И это со мной. Мы уже не успевали метаться между тремя домами, пополнять боезапас, отбивая прорывы врага. Гранаты кончились, силы тоже.
Скорее бы стемнело! Этот вечер стал слишком томным, не желал заканчиваться.
Солдаты противника просочились в два крайних дома. Из центрального-то мы их выбили, а вот туда уже не могли сунуться – огонь противника был так плотен, что попытка выглянуть из-за угла кирпичной стены была верным самоубийством. Бой во фланговых наших «бастионах» сместился уже на верхние этажи. Иногда ещё бухали в них гранаты – лучший сдерживающий аргумент. Кончатся гранаты – дома перестанут быть нашими.
И тут подошла подмога, которой никто не ждал: группа красноармейцев, человек десять, ударила на нашем правом фланге, отогнала врага огнём от правого «бастиона», ворвалась на первый этаж, заперев немцев между вторым и четвёртым. Но не это главное. Основную подмогу оказали два лёгких танка с красными звёздами на башнях. Это были древние, устаревшие Т-26 с тонкой бронёй и малой скоростью, но немецкую пехоту они так впечатлили, что противник отошёл на исходные.
– Ура! – кричали все мои отчаявшиеся было бойцы. И я кричал, радуясь, ибо тоже отчаялся.
– Куда он прёт! Куда! – заревел я и рванул наперерез танку. Башня грозно довернула в мою сторону, жало пулемёта готово было выплюнуть огонь. Я судорожно (пристрелят – одет я нестандартно, да и в прыгающую амбразуру танка много ли разглядишь?) выхватил обтрёпанный красный флажок, закрутил им в путейском сигнале «Стоп!»
Танк резко остановился, ещё не закончил раскачиваться, верхний люк откинулся, высунулась чёрная голова в танкошлеме, с не менее чёрным лицом, только белки глаз сверкнули в сумерках:
– Куда прёшь? – заорал танкист.
– Пушка там противотанковая! Разорвёт вас, как тузик подушку! – заорал я в ответ.
Танкист крикнул что-то внутрь танка, сам стал вылезать. Вот он спрыгнул, подбежал:
– Где?
– Там. Меж домами не суйся – спалят!
Танкист жестами что-то показал высунувшему голову в люк механику, тот кивнул, танк взревел двигателем, выбросил облако чёрного дыма, пошёл вперёд под прикрытием дома, встал на углу.
– Показывай!
Мы вбежали в дом, перелезли через баррикаду, поднялись на третий этаж – лестница дальше была обрушена. Подвёл его к окну:
– Вон оно, видишь? За тем мусором маскируется. А вон ещё одно. Но оно уже час не стреляет. То ли мы расчёт выбили, то ли повредили.
– И его тоже уничтожим! Спасибо тебе, пехота! Как звать-то?
– Виктор.
– Я Антон. Комбат. Только от батальона у меня видишь что осталось? Мы тут у тебя покуролесим до утра. Сейчас пушки разобьём, поедем немца пугать. Присоединяйся!
– С удовольствием! Только людей у меня мало осталось.
– Да, неслабо вы тут повоевали. – Мы пошли обратно, вниз. – Комдив очень доволен, он на НП полка за боем следит. Представление на тебя написал, а тут твой политрук пришёл, говорит, ты от командования самоустранился, в отбитом танке отсиживаешься. А командует какой-то штрафник.
– Я и есть тот штрафник.
– А, вот в чём дело! Я думал, ты ротный. Я слышал, как полковник по телефону барабанные перепонки рвал. Думал, тебе.
– А я-то думаю, что за отделение так резво в атаку шло? А это ротный реабилитируется.
Танкист хмыкнул, пожал мне руку, полез в танк. Он чуть вывел танк из укрытия, повернул башню, ещё чуть прополз вперёд. Танковая пушка плюнула огнём, потом быстро ещё два раза. Проехал чуть вперёд – ещё два выстрела, быстро сдал назад, спрятавшись за дом. Потом пополз на другую сторону – решил вторую пушку разбить из-за того угла.
Второй танк стоял перед левым нашим «бастионом», заливал огнём и свинцом окна дома на малейшую вспышку оттуда.
Я собрал людей, сколько смог, повёл на штурм левофлангового дома. Управились быстро – немцев было только трое, не смогли сбежать.
А потом верхом на танках ходили в набег на немцев. Все шесть человек. Немца попугали, пушки до конца расплющили, захватили два пулемёта, автоматы (винтовки не брали), гранаты, боеприпасы, фляги и ранцы, портупеи с кобурами, планшетку и бинокль убитого артиллерийского офицера. Так же, верхом, вернулись. Танкисты поставили машины под стены центрального дома, оставили нам их выгружать, сами пошли помогать своим техникам-ремонтниками оживлять, как они сказали, Т-28 (оказалось, так называется отбитый мною танк).
Я вздохнул глубоко. Устал безумно. Да, не мальчик уже – несколько суток почти без сна и еды бегать под пулями. Но надо! Пора собирать камни. В смысле людей. Ротного опять не видать и не слыхать. Значит, опять мне. Девиз ежанутых: если не я, то кто? Я – явно ежанутый.
Прямо под ноги мне выкатился откуда-то Кот.
– Командир! Казачок вернулся. Тебя ищет.
– Пустой?
– Не, с мешком.
– Кот, ты что жуёшь?
– Колбасу. Будешь?
– Ты ещё спрашиваешь? Ох, Кот, доберусь я до тебя, хвост-то тебе укорочу, – бухтел я. Отломил от того полукруга, что он мне дал, половину, вторую протянул обратно.
– Поражаешь ты меня, командир.
– Чем же?
– Что ты мне обратно суёшь? Думаешь, у меня больше нет? Ешь, ешь. А почему ты меня не пристрелил?
Переход с темы на тему был таким неожиданным, что я поперхнулся.
– В смысле?
– Я же тебя пасти приставлен, в спину тебе стрелял. Я думал, прибьёшь.
Я сосредоточенно жевал. Потом спросил:
– А сам не догадываешься?
– Нет.
– Ну, и живи в счастливом неведении. Долго ещё?
– Пришли уже. Ваня?
– Тут он, командир, – раздался тихий шёпот как из-под земли. Они в яме сидели.
– Так, Ваня. Мне некогда с ним возиться. Дознание умеешь делать?
– На дознании был. Только дознавали меня.
– Вот и хорошо. А ты, Кот?