– Усиленная пулемётами штрафная рота ночью, под огнём противника, по льду форсировала реку О и в рукопашной схватке очистила квартал Н. При поддержке огня всей артиллерии дивизии полковника Н рота отразила все атаки противника, неоднократно переходящие в рукопашные схватки. Противник вводил в бой до двух батальонов пехоты при поддержке артиллерии и бронетехники. После восьми отбитых атак командир роты вызвал огонь на себя. В ходе боя уничтожено до пятисот солдат противника, одна самоходка, три бронетранспортёра, подавлены две миномётные и одна артиллерийская батареи. Перешедшая в наступление дивизия довершила разгром противника.
– На себя? Ты вызвал огонь на себя? – спросил седой полковник.
– Мы укрылись в подвале. Рота задачу уже выполнила и погибла. Осталось только несколько раненых.
– Почему старшина командовал ротой? Где был ротный?
– Ротный был снят с должности по приказу комдива. А вчера я и старшиной не был. Просто боец переменного состава.
Кельш опять скривился. Зубы надо лечить, дядя!
– Это чёрт-те что! – хлопнул ладонью по столу генерал. – Штрафники командуют сами собой! А где командиры постоянного состава?
– Были выбиты в предыдущем бою. Ротный отдан под трибунал за трусость, – вынужден был ответить Кельш.
– Это не значит, что штрафники должны командовать штрафниками! Тем более что командиры отбывают наказание в штрафбатах, а не в штрафротах! Это они так и разбегутся.
– Уже не разбегутся. Некому бежать, – сказал я. О, обо мне вспомнили.
– Почему принял командование? Кто приказал?
– Никто. Не кто, а что. Долг приказал. Больше некому было. Девиз всех придурков – кто, если не я?
– За что в штрафниках оказался?
– За упрямство и длинный язык.
Кельш опять скривился, покачал головой. Генерал посмотрел на него, видимо что-то понял:
– Что ж, лейтенант Кузьмин! Надеюсь, война вас пощадит. Командуйте. Нам очень не хватает толковых командиров. Гроссмейстеров, как ты говоришь. Удачи!
Я вскочил, проорал, что служу трудовому народу. Генерал поморщился, встал, вышел. За ним полковники. Кельш остался. Поманил меня пальцем. Я подошёл.
– Ты понимаешь, что всё это само не происходит?
Он положил перед собой на стол красную коробочку, открыл – Звезда. Красная. Под коробочку он подсунул документы на неё.
– Документы сами не восстанавливаются, аттестаты и ордена не находятся, такие представительные комиссии лейтенантов в звании не утверждают.
– Конечно, понимаю. Спасибо. За мной долг. Я не забуду.
– За нами тоже. Такой, как Голум, был не один. Мы ещё летом задержали одного. Не поверили. А тут ты с этими бумагами. Самое страшное, что, похоже, такие гостинцы оказались у врага. Представляешь, что это значит?
Вот почему Жуков пропал! Твою дивизию!
– Ты нужен был нам не для того, чтобы не болтал, а чтобы разыскал этих гостинцев.
– Как же я их найду? Их теперь охраняют лучше Гитлера.
– А как этого нашёл?
– Случайно.
– А этот сон про ангела – брехня?
– Почти.
– Ладно, живи как знаешь. Связи с тобой терять не будем. Наш человек будет постоянно с тобой. Связь через Кота. Ты не обижайся на него. Он слишком буквально понял приказ.
– Проехали. Обиделся бы – он был бы мёртв.
– Ладно. Будем ждать вестей от тебя.
– Почему думаете, что я их найду?
– К тебе всё странное и необычное так и липнет.
Вот это точно подмечено. Хотя бы Прохора взять. Но сказал так:
– Поэтому я в дерьме по самую макушку?
Кельш гоготнул:
– Свинья грязь везде найдёт. Меня поражает, с каким радостным визгом ты вляпываешься в единственную яму с дерьмом на добрые сотни километров вокруг. И постоянно на дне этой ямы находишь золотой самородок.
– Икать! И в натуре! А я и не замечал.
– Иди, лейтенант. Твой командир и твои подчинённые уже заждались. Невоспитанный ангел даст наводку – сообщи. Удачи!
– И вам не хворать! – ответил я и запел:
Надежда – мой компас земной,
А удача – награда за смелость,
А песни – довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось!
– Паяц, – покачал головой Кельш, тут же опять погружаясь в раздумья.
Опять пошли в военторг. Менять «пилу» старшины на два кубика. Хорошо хоть Степанов надоумил меня купить всё командирское, старшине можно. Степанов?
– Степанов? Ты знал, сука?
– А что ты орёшь? Ну, догадывался. Зачем ещё тебя будут тащить со мной вместе? Не в жопу же тебя целовать за дурашные, и не очень, песенки?
– Ха! Завидуешь? Завидуй молча!
– Ха! Чему завидовать, лейтенант?
– Извиняюсь, товарищ подполковник. Не подумал.
– В этом твоя и беда, лейтенант. Сначала ляпнешь, потом думаешь. Слушай, возьми нашивки. Чего ты стесняешься? Приказ читал? За ранения положены нашивки.
– Мои нашивки все на мне. Ребята в бане чуть не облевались.
– А ты возьми. Надо ещё найти, как обманки на ордена сделать. Служба у нас очень подвижная, обидно будет, если потеряются. А это ведь чистое серебро.
– Что, серьёзно?
– А ты думал? Девушка, ещё вот этого комплект. Да. Вот так, Витёк. Рассчитывал, что поеду родную бригаду принимать, противотанкистские нашивки купил, а едем мы принимать стрелковый полк. Гвардейский, но стрелковый. Гвардейская махра.
– А что так?
– А я знаю? Приказ. А приказ есть приказ, знает каждый из нас. Так в твоей песне?
Гвардейский махровый гарем (1942 г.) Про хомячьи натуры
Сразу в полк, конечно, не поехали. Как хороший гость, Степанов решил сначала подзатариться. Не приходить же в полк с пустыми руками? Поэтому, вооружившись списком сладких для любого командира ништяков, мы отправились за этими самыми плюшками.
Ближе всего, в учебном центре радистов и складе при нём, были два десятка полевых радиостанций с обслуживающим персоналом, то есть наскоро обученными радистами. Каково же было наше разочарование, когда радисты оказались радистками. Радистки, телефонистки, телеграфистки. Ё, бабский батальон! Хоть плачь. Да ещё Брасень влез:
– О как воюют отцы-командиры! Мужиков не осталось.
А Прохору я запретил лечить разбитые губы (Степанов) и отбитую грудину (я). До вечера не разрешал.
Следующая плюшка ждала нас в школе снайперов – бабский снайперский взвод. Потом ещё и бабская медсанрота. Две батареи зенитчиц вместе с зенитками, пополнение в юбках на должности писарей, поваров, женский банно-прачечный батальон и ещё куча баб… кхм, девушек.
В общем, когда я озвучил напрашивающийся вывод:
– Гвардейский стрелковый гарем, – был едва не побит Степановым. Хорошо, что он бегать не умеет – отстреленная пятка такой возможности не оставила. Кстати, он почти не хромал. Привык. Я его окрестил Тамерланом – обиделся. Знал, что Тамерлан не только великий полководец, но и Хромой тигр, а ещё и Железный хромец.
А вот Кот, Казачок и Брасень были очень рады, что полк будет смешанного состава. Бабники. Кому война, а кому шпили-вили!
Женщины отношение комполка (равнодушное до презрении) уловили сразу и ответили дружным «фи!». Степанову было плевать, но это не помешало ему добыть для лучшей части полка несколько трофейных парашютов. Конечно, сами парашюты им как собаке пятая нога, а вот белый шёлк и тонкие прочные стропы… Если бы могли, каждая расцеловала бы. Правда, оказалось, что в полк едет военврач Снегурочка – жена Степанова. А я с ней заигрывал! Санёк с этой недотрогой с детства в «люблю» играет. Кто ж знал-то?
Кстати, о добыче. У Брасеня прямо нюх был на разные интересные находки. На одном из полустанков он за язык вытащил ящик. Ящик потеряли при эвакуации Тульского оружейного. В ящике – два карабина СВТ (я и не знал до этого, что СВТ бывают карабинами) с оптическими прицелами в исключительном качестве исполнения. Комендант разъезда ящик с дур-ума прихватил, спрятал, а теперь не знал, что с ним делать. Ясно, что эти карабины делались в качестве подарочных экземпляров. На службу с ними не пойдёшь, какой там! Настолько приметное оружие, что на людях с таким показываться нельзя – сразу в штрафбат загремишь за расхищение госимущества. Поэтому обмен ящика на трофейный пистолет люгер с кобурой и портупеей прошёл быстро и к взаимному удовлетворению.
Классный карабин! Чуть длиннее ППШ, но не в пример мощнее и точнее. И легче. Так у меня появилось личное оружие. Второй карабин Брасень доставать не стал, поэтому я сграбастал внаглую четыре запасных магазина, что были в ящике. Штык-нож СВТ, тоже отличного исполнения, и сам нож и ножны заняли законное место на поясе.
В процессе добычи произошёл курьёз. Отчебучил опять я. Мы надолго застряли в одном тыловом городе. Из-за глубоких щупалец вермахта ехать из Москвы в Рязань приходилось чуть не через полстраны. Было воскресенье, чем меня удивил Брасень. Сколько нахожусь в этом времени, за днями не наблюдал. А зачем? У войны не бывает ни суббот, ни воскресений, одни сплошные понедельники. Дни тяжёлые.
– И что?
– Базар. В смысле толкучка, рынок. Пойдём?
Если Брасень зовёт, значит, что-то учуял. Пошли. И Кот с нами. Куда я без него?
Шел по рядам равнодушно – патефон у нас уже есть, пишущую машинку добыли, это тоже есть. И это. Брасень уже затерялся в толкучке, проворачивая очередную схему «шило на мыло». Клялся, что карманы вскрывать не будет. Пока поверил.
А вот это интересно! Берцы! Я подошёл, спросил равнодушно цену. Плюгавый мужичок, при взгляде на такого возникает устойчивая ассоциация – чмо, человек морально опущенный, быстро залепетал, расписывая замечательность ботинок. А то я не знаю, что такое берцы! Не думал, что они уже существуют. И вдруг у меня как щёлкнуло. Кельш же говорил, что я не один такой.
– Где ты взял их?
– Сам я шью, – испуганно ответил чмо.
– Кто научил?
Чмо что-то почуял, отпустил ботинки и собрался линять.
– Кот, фас!
Кот без вопросов подсёк мужика, быстро заломил ему руки.