Залёгшая под огнём рота опять поднялась.
– Ура! – перекатилось в поле.
Один за другим прыгали в траншеи мои бойцы. Всё! Теперь нас отсюда не выбьют! Вот это прорыв! Сам охреневаю.
Когда менял пулемётную ленту, подбежал взводный-два. Глаза лихорадочно горят, лицо забрызгано кровью.
– Ранен? – спросил я его.
– Что? А, нет, это не моя, – ответил он, утирая лицо колким снегом.
– Первая рукопашная?
– Вообще первый бой.
– Для первого боя вообще молодец!
– Товарищ лейтенант, смотрите! – указал рукой подбежавший Кот, тяжело дыша.
Я посмотрел – дуга летящей мины. Куда это они долбят? По нашей старой позиции. Зачем? А, батальон подошёл. Отсекают их от нас. А откуда долбят? Вот это сейчас и выясним.
– Кот, собери десяток самых шустрых автоматчиков, гранат побольше. Готовность – две минуты. Мухой!
Потом поставил задачу двум взводным и сержанту, заменившему раненого командира первого взвода. Пулемёты, «максим» и трофейные на станках, ставим на флангах, миномёт в центре. Задачу поставил удержать линию траншей до подхода основных сил, отражать атаки и прикрывать подход основных сил.
А сам со штурмовым отделением пошёл в атаку на источник миномётных дымовых трассеров. Ну, как атаку – нашего приема, слава богу, противник не заметил. Просочились. Перебежками от дома к дому, от забора к забору, не ввязываясь в перестрелки, добежали до миномётной огневой. Залегли за жердевым забором в сугробе.
Наш прорыв сильно спутал карты противнику. Немцы бегали как ошпаренные, орали, сталкивались. Пожар в дурдоме – самое точное определение происходящему. Только из-за этого мы и смогли незамеченными оказаться почти в центре села. Но зная немцев, был уверен – скоро они наведут порядок, и нам всем станет жарко. Ага! В общем хоре криков стали прорезаться властные крики командиров. Времени осталось мало.
На батарее тоже царила суета, но более-менее деловая. Вон и их командир стоит с биноклем на капоте грузовика, кричит команды. Я даже слышу его голос.
– Гранаты? – шёпотом спросил Кот.
Я помотал головой. Если уж пошла такая пруха, рискнём ещё раз. Сейчас сниму офицера, повышу уровень энтропии. Оставил пулемёт, взял карабин, вставил последний магазин. Был ещё пристрелочный, были патроны в заплечном мешке, полторы ленты в пулемёте, гранаты – не стоит голову забивать.
– Там штаб, – прошептал Ваня, кивая в центр села, – там сельсовет, легковые машины и автобус, флаг ихний болтается.
Логично. И соблазнительно. Правда похоже на штаб. Только это путь без возврата. Церковь! Прямо через дорогу. Если до неё доберёмся, нас оттуда не выкуришь. Так и сделаем!
– План такой. Атакуем через огневую. Потом закидываем штаб гранатами через окна и отходим в церковь. Стены каменные, блокируем выходы и отобьёмся до подхода наших. Вопросы? Работаем!
Карабин опять на спину, взял пулемёт, перепрыгнул через забор и пошёл на миномёты. Меня заметили, когда я уже прошёл шагов десять. Удивлённо оборачивались, но за оружие не хватались, олухи. Амеры на вашем месте уже разрядили бы в меня каждый по магазину, потом бы разбирались.
Короткая очередь моего пулемёта смахнула офицера с капота, длинная посшибала расчёты, как кегли. А потом на них обрушились мои бойцы, рубя их лопатками и громя прикладами. Я тут же развернулся и побежал огородами к штабу, благо всего два двора, и вот она – центральная площадь.
Противотанковая граната чем плоха? Большим весом. Но хороша своей мощью и детонатором ударного действия. Взрыв сразу двух таких гранат посреди площади произвёл эффект локального катаклизма – автомобили перевёрнуты, горят, взрываются топливные баки, кричат раненые люди и кони. Наша отвлекающая группа – два гранатомётчика, причесала площадь ещё и из ППШ, а потом спешно отступили. Немцы кинулись преследовать. Что нам и надо.
Я махнул рукой, и мы молча побежали на здание сельсовета, рассредоточиваясь. У нас на всех была только одна бутылка с огнесмесью, иначе было бы легче сорвать работу штаба.
Когда нас заметили солдаты противника, было уже поздно. Этих самых наблюдательных перестреляли, в окна полетели гранаты. Мы обогнули сельсовет, из-за углов обстреляли всю территорию перед ним, главный вход разворотили гранатой и подожгли коридор за дверью огнесмесью.
– В церковь! Выноси ворота противотанковой! – крикнул я.
Наперерез нам бежал бородатый мужик разбойного вида, громко крича и махая руками, совершенно игнорируя свистящие вокруг пули. Голова его была не покрыта, грязно-седые космы спутались и вместе с не менее запущенной бородой придавали ему вид лешего. На нём были лапти (в двадцатом веке, зимой!), непонятной формы и цвета штаны и тулуп с огромными прожжёнными дырами. Одна пола тулупа была до земли, вторая обрывалась у пояса. Тулуп не запахнут на груди, открывая взору дырявую грязную тельняшку.
– Люди там! Люди! Не выбивай ворота! – наконец расслышал я.
Вот, блин, косяк! И что теперь делать?
Боец, замахнувшийся гранатой, вопросительно смотрел на меня. Я покачал головой, потом покрутил рукой над каской. Бойцы попадали сапоги к сапогам – круговая оборона. Только позиция здесь… Пять минут продержимся, не более.
А «бомж» схватил бойца с противотанковой гранатой как ближайшего за рукав и тянул за собой.
– Товарищ лейтенант, он говорит, есть другой вход! – крикнул боец.
Я отправил его и ещё двоих с «бомжом», остальные тоже стали пятиться за угол церкви, отстреливаясь.
А время, как всегда, впрочем, было не за нас. Огонь противника усиливался, они уже оправились от внезапности нашего наскока, обкладывали грамотно и плотно. Я вспугнул очередью двух самых дерзких солдат, отпрянувших обратно в укрытие и – а, была не была! – крикнул:
– Бегом!
«Бомж» открыл низенькую калитку в покосившемся дровяном сарайчике, юркнул туда. Бойцы, обречённо переглянувшись, за ним. Сарайчик был очень маленьким и настолько ветхим, что чихни – развалится. Но уже четверо пропали в его чреве, ещё двое, потом остальные, последним я. И провалился в яму колодца.
– Живее! – дыхнул мне в лицо тёплым паром «бомж» и с неожиданной силой рванул меня за воротник, разом и подняв, и швырнув по лазу: – Ползи!
Я увидел, что он дергает за какую-то толстую верёвку, сверху посыпался мусор, колотые дрова, солома, песок. Я шустро побежал на четвереньках по лазу, пока не воткнулся каской в чью-то мягкую задницу. Так мы вместе с Котом и вывалились в склепоподобный подвал церкви, слабо освещённый лучинами и полный людей.
– Ох…ть! – только и смог сказать я.
– Не сквернословь в храме! – хлопнул меня по каске «бомж». – Ты командир?
– Лейтенант Кузьмин, – представился я.
– Отец Анатолий, – представился «бомж». – Как дальше думаешь быть, лейтенант?
– Наверх есть выход?
– Есть. Только все двери храма заколочены наглухо. Как немец алтарь и иконостас разграбил – замуровал.
– Даже лучше. Веди нас наверх! Ребята, мы теперь монастырские затворники! Пойдём, проредим бесов!
Наверх поднялось больше бойцов, чем рухнуло в лаз. Под две дюжины почерневших, тощих красноармейцев, лихорадочно блестя глазами, тянулись к нам, прикасались. Половина из них была вооружена, но боеприпасов не имели. Быстро и по ходу распределили оружие и патроны, стали стаскивать к высоким узким окнам столы и лавки.
Какие-то гражданские, женщины, дети, старики, по-прежнему стоя на коленях, молились. Лишь некоторые оглядывали нас. Отец Анатолий погнал их вниз, в катакомбы.
Ко мне подошли двое – один со старшинской «пилой», другой в рваной кожанке с наглухо забинтованным лицом. Оба, оказалось, успели хорошо освоить немецкий пулемёт, обожженный – танкист, радист-пулемётчик; старшина до плена был старшиной пулемётной роты. Отдал им МГ с боезапасом, они сразу полезли на колокольню вслед за отцом Анатолием, скинувшим тулуп и успевшим надеть свою чёрную «спецовку» – ряса, по-моему, называется.
Я сел на ноги, развязал вещмешок, вытряхнул содержимое – пачки патронов, две гранаты, сухари, папиросы и флаг. Красный флаг. Ну, как флаг? Просто большой – полтора на два метра – кусок красной материи. Его мне сшили женщины нашего полкового тыла из парашютного шёлка и окрасили.
Подозвав молоденького, шустрого бойца из первого взвода, вручил ему этот флаг и приказал укрепить на колокольне, чтобы полк видел. Глаза бойца вспыхнули. Пока он шёл, неся флаг на вытянутых руках, каждый постарался прикоснуться к нему, а воинство отца Анатолия старались и губами припасть, роняя слёзы. Вот для этого, для подобного эффекта я и извёл столько драгоценного шёлка.
Над головой ударили колокола, протяжный гром их слился в мелодию. Благовест! Ох, отец Анатолий, что же ты делаешь! Даже у меня слезу выбило! Машинально перекрестился.
Вторя колоколам, запел пулемёт, мои бойцы выбивали витражи, стреляли на улицу. Да, Кузьмин, бой в самом разгаре!
Как смог быстро, снарядил магазины СВТ патронами, остатки ссыпал в боковые карманы штанов, запихал магазины и гранаты по карманам разгрузки, закрепил на карабине оптический прицел и побежал наверх, на колокольню.
Пулемётчики, распластавшись по полу, перекатывались на стреляных гильзах, ведя огонь сразу из трёх пулемётов. Ваня Казачок, оскалившись, часто крутил стволом своего ДТ. Двое бойцов и два вторых номера спешно снаряжали пулемётные диски. Старшина-пулемётчик скупо добивал ленту МГ. Её снаряжать нечем.
Знаменосец лежал мёртвый. Кровь из простреленной головы текла на свешенный из окна флаг.
Отец Анатолий, презрев бьющие в бронзовую броню колоколов пули, бил набат самым массивным колоколом. Набат я слышал болью в голове, а вот остальное – немое кино.
Осторожно выглянул из глубины колокольни наружу. Тараканами бегали немцы. Это не мои мишени. А вот это – моя. Полмагазина – и пулемётный расчёт врага лежит, уткнувшись мордами в быстро краснеющий снег. Потом я выбил офицера, пару унтеров или фельдфебелей, ещё одного пулемётчика, попав прямо в разрез бронещитка «ганомага».