– Как это так-то? Когда это я стал антисоветчиком?
– Анекдоты про наших вождей и генералов и маршалов рассказывал? То-то же. Веру свою не скрываешь, что само по себе религиозная пропаганда. И вообще ты – хам, нахал и хулиган!
– Это точно!
– А что ты радуешься? Думаешь, охота нам кляузы на тебя разбирать? Нам больше заняться нечем? Ладно, боец пожалуется, пообещаем ему разобраться, он и успокоился, а командованию отчёт представь! Если бы ты не успел так себя ярко проявить в нашем правом деле, защищая Родину, давно бы грохнули тебя, чтоб не морочил головы ответственным товарищам. Ага! Проняло? За базаром следи, лейтенант!
– А что это вы по фене?
– Я-то ладно. Ты где нахватался? Вора в законе возле себя пригрел, рецидивиста-хулигана?
– Ранили Казачка. Сильно. В лазарете. Жаль, отменный боец, – грустно вздохнул я.
– Знаю. Знаю даже, что в список на орден его подполковник включил. Так откуда такие обширные связи?
Я усмехнулся:
– Меня такие большие шишкари не раскололи, думаешь, у тебя получится?
– Но я должен был попробовать, – тоже заулыбался капитан. – Ну, вот, вроде прояснилась голова. Можно работать. Ты иди, лейтенант, не отвлекай. Всё нормально будет с этими людьми.
– Нормально? А похватали их зачем? Заперли. Допрашиваете. А дальше? Расстрел? Штрафбат?
– Ну, ты даёшь, лейтенант! Какой расстрел? Воевать некому. Вон, женщины наши на фронт пошли – мужиков не хватает, а ты – расстрел! И за что им штрафбат давать? Среди них только один командир, а бойцам – штрафная рота, «шурочка», как ты говоришь. Да, несколько человек, может быть, и придётся послать искупать вину. Но! Вот опросили шестерых – не за что их в штрафники. Трое в плен сами сдались, да, но они, гля, прости, Оля, столько перенесли в плену, что скорее застрелятся, чем руки поднимут.
– Я тоже так думаю. Так что же вы их мурыжите?
– Чудной ты человек! Опросить их обязательно надо. А разве не надо задокументировать, зафиксировать все зверства нацистов? Ты Аллею Скорби видел?
– Виселицы? Видел.
– А показания этих людей – готовые гвозди в крышки гробов многих нелюдей. А как они после войны выживут, в страны наших союзников переберутся? Как их прижать? То-то! Кроме этого, они обладают массой разведданных. Ты не думал об этом? Мы долго людей готовим, в тыл врага с такими трудностями отправляем – а они уже оттуда.
– Да что они могут знать? По лагерям сидели да в подполе.
– Расположение лагерей, система охраны, фамилии преступников, их сообщников из наших соотечественников. Да мало ли человек может увидеть и услышать! Надо лишь правильно спросить и уметь распорядиться сведениями. Ты же знаешь.
– В принципе, да. И что с ними дальше будет?
– Ну, попа наградим и отпустим. С его ранами он не призывной. Бойцов и командиров – в госпиталь. Поправятся, а там врачебная комиссия определит их судьбу – на фронт или коров пасти.
– Что, правда?
– А ты думал, мы тут живодёры?
– Честно говоря, да.
– Это мы сами о себе такой слух пускаем. Жуть нагоняем. Чтобы трепетал враг.
Капитан рассмеялся, замахал на меня руками, выгоняя:
– Иди, не мешай работать.
Так и ушёл. Верить? С виду правильный пацан, честный. Да и зачем ему врать мне? Он меня прищучить может в любой момент, стал бы он так оправдываться. А тут вроде как посмеялся надо мной. Зафиксирую, говорит, зверства наци и отпущу людей.
Я уже засыпал, когда перед глазами поплыл ряд телеграфных столбов с ужасными гроздьями на них. Уже полгода воюю, ни разу мёртвых во сне не видел. Читал, что убитые снятся. Я уже роту человек перевел из графы «живые» в графу «навоз», ни один не приснился. Погибшие товарищи снятся. Но тоже живые, разговаривают, смеются. В моей памяти они живут теперь.
А в этот раз перед сонным взором проплывал ряд повешенных, обледеневших. Старики, женщины, дети. За что их? Как они навредить могли? Ладно, избитые, окровавленные мужики – ещё как-то понятно. Хотя в красноармейской форме понятно, но в гражданском? Вот этот вот, перед глазами застыл, в лёгкой изорванной ветровочке, трениках и одном кроссовке. Они его, видно, ещё осенью повесили, в кроссовках зимой не пофорсишь. Так и висит.
Стоп! Я вскочил. Сна как не бывало.
– Кот! На выход! Бегом! Фонарь захвати!
Мухой одеваемся и бежим. Прибежали к Аллее Скорби, нашёл тело этого мужика. Трупы, конечно, уже сняли, но сложили в рядок. Похоронить не успели.
– Свети!
– Что?
– Охренеть! Не повезло мужику.
– А кому из этих повезло?
– Ты не понял, Котофеич. Это наш клиент. Ты такие ботинки видел?
– На поршни похожи.
– Какие, на хрен, поршни! На коленвал, блин!
– Поршни – короткие кожаные сапоги без подошвы или на мягкой подошве. Типа кожаных носков.
– Это кроссовки, Кот. Их ещё не изобрели. Смотри, вот эта сопля – это лейбл фирмы «Найк». Американской фирмы.
– Что за «лейбл»?
– Торговая марка, значок. Как на «Опелях» молния, а на «Мерседесах» – трёхлучевая звезда. А вот и надпись, свети.
– «Нисе».
– Найк. На штанах тоже, смотри. Надписи нет, сопля вышита. Не дошёл гостинец. Перехватили. Смотри, его сначала застрелили. Насмерть: три дырки в таких местах – многовато для жизни. Только потом повесили. Видно, геройски парень постоял, сильно немца разозлил. Одной смерти им мало показалось. Вот так, Кот! Сообщай нашим кураторам: невоспитанный ангел прислал весточку. Интересно, с какого года он сюда провалился?
Идти обратно смысла не было, пошёл в штаб, там и прикорнул на печи. Поднял меня вестовой. После короткого совещания с Саньком, который ещё и не ложился, вышел из штаба. Моя рота была уже тут, политрук, узнав меня, построил роту.
– Нам поручена очень ответственная и очень сложная задача, – объявил я, встав перед строем. – Более того скажу, мы опять идём в тыл врага и скорее всего все там погибнем. Поэтому я не могу приказать вам следовать за мной. Мне нужны добровольцы. Только добровольцы. Даю минуту на размышление. Кто пойдёт, два шага вперёд.
Первым шагнул Брасень, сразу же, без размышления. Вызвались младший политрук, все взводные и около тридцати человек. Не вызвавшихся я не винил – их черёд ещё не пришёл. Мы умрём сегодня, они – завтра. Но силком тащить никого не буду. Младшего политрука Ипполита оставил, рявкнув, когда он возмутился, приказал уводить людей.
– Добровольцы! Сдать документы, награды, письма и личные вещи в штаб полка. Брасень! Выдать всем недельный запас сахара и сухарей. С собой берём только сухари, сахар и боеприпасы. Всё остальное оставить! Полчаса на сборы. Время пошло!
Через полчаса короткий строй встал передо мной.
– Попрыгали!
Они удивлённо смотрели на меня. Я попрыгал на месте – ничего не звякнуло и не громыхнуло. А тем, у кого звякало, пришлось переэкипироваться.
Проводить нас вышел командир полка, подполковник Степанов.
– От вас зависит успех или неуспех завтрашнего боя, – сказал он моим бойцам, – и потери в завтрашнем бою. С вами идёт проводник из местных. Вы его уже знаете. Удачи, бойцы!
И мы потопали в ночь вслед за отцом Анатолием.
Выставил боевое охранение, возглавляемое одним из взводных, сам шёл в центре строя. Идти было скучно, задумался. Не об убитом спортсмене из будущего, а об особисте. Из-за этого попа и думал.
Действительно, я представлял себе особистов и НКВД вообще как некий аналог инквизиции, ордена живодёров и консерватизма. Находясь здесь уже полгода, ни разу не видел подтверждения этому. А уж сколько я с ними общаюсь! Обычные бойцы особистов или форму НКВД видят реже, чем Новый год, а они постоянно вокруг меня пасутся. И ни одного больного маньяка, какими чекисты показаны в кино и книгах. «Душители свобод». Вон, даже за все мои закидоны с меня не спросили, посетовали только, что от работы отвлекаю, и всё.
Хотя дыма без огня не бывает. Если авторская, творческая братия видела гэбистов именно такими, причём с редкостным единодушием, значит, что-то в этом есть.
А может, мне просто везёт на нормальных мужиков? Все встреченные мной чекисты – реальные, адекватные пацаны, каждый, конечно, с тараканами в башке, но кто, блин, без них? Кстати, чекистских тараканов ещё и поискать надо. Поднатужиться при этом. Да, определённо, мне везёт! Столько хороших людей встретить и узнать за столь короткий период времени! Конечно, говнюки и полные мрази мне тоже встречались, но я обычно жить им не давал. Блин, и НКВД знает о моей причастности к их смертям, но – ничего. Хожу тут, преумножаю безобразия.
Так в чём же дело? Вокруг меня самые «правильные» гэбешники в невероятной концентрации, а где-то за горизонтом сплошь нелюди и живодёры? Так бывает? Я что, Сталин, чтобы вокруг меня такие хороводы водить? Даже моё иновременное происхождение осталось для них тайной вроде бы. А может, пока тайна. И главный чекист Берия, растлитель тысяч невинных девственниц, заразивший каждую сифилисом, съедавший младенцев на завтрак живьём до подписания многостраничных расстрельных списков, еврей к тому же. А как известно, евреи ненавидят Россию. Не уснут, блин, пока не придумают, как бы русским нагадить за воротник. Как к нему относиться?
Чувак пашет, как проклятый, один волочет работу нескольких министерств. Да, я предупредил его о готовящемся покушении. И что? Он должен был защемиться в самый тёмный угол. Мрази они же жуткие бздуны. Все эти «прогрессивные», гомосексуалисты, умственно и психически неполноценные, маньяки явные и потенциальные, они же трусы наипервейшие. Берия описывался как типичный «прогрессивный», то есть ущербный. Должен жутко дорожить своей «особенной» шкурой. А он? Да, надел «доспех», но под выстрел подставился. А Сталин остался в Москве, уже практически захваченной врагом. Что думать о них?
В сентябре 2001 года, когда самолёты врезались в высотки в США, их президент неделю летал, не садясь нигде, на самолёте, так обделался. А глава Грузии, бегающий от тени с неба? Их поведение как раз и понятно – они главы государств, их жизни очень важны и ценны. А Сталин? Он не ценит свою жизнь? А если бы он погиб? Блин, представить жутко! Не поплывёт ли воля к борьбе народа? Не дай бог проверить! Кто сможет его заменить? Кто осилит эту ношу? Я бы не рискнул даже пробовать.