Обе пушки были раздавлены. На одной из них застыл Pz-III, перед огневой горел ещё один. Тела батарейцев лежали там же, где им предписывало боевое расписание. Никто не побежал, никто не спасся. Я подбежал к орудию, перевернул тело лейтенанта, которому танк переехал ноги. Он был жив ещё. Искусанные в кровь губы расплылись в растерянной улыбке:
– Командир, я танк подбил! – прохрипел он и испустил дух. Это его первый бой. И последний.
Я не смог сдержать себя в руках. И плохо запомнил, что было следующие несколько минут. А ребята, когда я их спрашивал, отводили глаза. Очнулся я связанным в «Единороге». А садист Громозека лил мне на голову ледяную воду из брезентового ведра.
– Оклемался?
Я его искренне послал.
– А, – многозначно протянул он, – лаешься. Там командиры собрались. Что им говорить?
– Развяжи, сам скажу!
Когда он меня развязал, то оказалось, что мои кулаки разбиты и сильно болят. Я вылез из «Единорога», исподлобья оглядел собравшихся, прервал доклад о состоянии подразделений, посмотрев на часы. Эх, не вовремя я выпал из реальности!
– Времени мало, мужики. Чую я, что летят уже сюда стервятники по наши души. Поэтому в темпе собираемся и валим. В первую очередь раненых. А трофеи – в последнюю. Поджигайте всё. Дым нас укроет. И быстро! Каждая секунда против нас. Бегом! Кадет, погоди! Где этот наш спец по радиоглушилке? Живой?
– Живой. И бандура его цела.
– Как увидите самолёты, пусть сразу врубает. Хоть чуть им помешаем, всё нам шанс. Понял?
– Так точно!
Сапёры бросили минирование, занялись поджогом битой техники врага. Чтобы уж наверняка не восстановили. Только в переплавку.
По одной, по две, в связке, машины уходили на восток. К исправным боевым машинам цепляли битые или трофейные. Последними уходили «Единороги», «Егеря» и казаки. Уходили под завывание пикировщиков и под бомбами. «Фениксы» усердно старались отогнать самолёты от нас, но не слишком успешно. Потеряли ещё один «Единорог», третий. Один, правда, БРЭМ утащил. Может, и восстановим. А вот два разбиты полностью. Последний сначала прошили из авиапушки, а потом и бомбой накрыли. Из расчёта спаслись наводчик, пулемётчик и мехвод. Я их подобрал на ходу прямо перед попаданием бомбы. Громозека вел машину виртуозно, постоянно меняя направление, змейкой. Он нас и спас.
Влетели в «зелёнку». «Лапотники» повыли ещё над нами да отстали. Полетели добивать посёлок. Из него по ним хотя бы никто не стрелял. Героически разбомбив посёлок, они убрались восвояси. А мы стали окапываться. И приводить себя в порядок.
Испытание людей. Перекур
– Сильно нас немец потрепал, – поделился я с приехавшим с последней батареей «Единорогов» начштабом.
Он удивлённо глянул на меня:
– Вы фактически одной батареей и одной усиленной ротой смогли разгромить передовой отряд противника. А там не меньше сводного механизированного батальона было и до двадцати танков. Это же отличный результат! Докладывать буду в штаб армии, не поверят. Скажут, приписками занимаемся.
– Погоди, там крутился паренёк с «лейкой». Всё фотографировал, – вспомнил я, – надо его на шпионство тряхануть. И фотодоказательствами разживёмся. И ещё. Пусть всю нашу битую технику снимет. Надо мелом написать, чем бито, и зафоткать. И на завод отправить. В КБ, Астрову. Пусть статистику собирают. Этого, как его, Гинзбурга привлеки. Мы же не только боевой полк, но и испытательный. Представляешь, в техзадании записано чётко: лобовая броня «Единорога» должна выдерживать снаряд 37 мм Пака. А меня сегодня «двойка» прошила в трёх местах из 20-мм автомата. Из семи попаданий – три пробоины. Мехвода и наводчика потерял. И сам жив остался лишь благодаря глазастому Громозеке. Одна пробоина прямо против моей груди. Не упал бы на дно за секунду до удара – каюк!
Начштаба кивал, глядя на запад. Я понял, что он меня не слушает.
– Чувствую себя Маугли. Сейчас мудрый Каа придумает, как одолеть рыжих собак.
– Да, – вздохнул начштаба, – и как их одолеть? По носу дали, они здесь встали, а в других местах так и прут. И дорог здесь масса, все не перекроешь. «Они текут, подобно реке».
А, слушал, оказывается! И Киплинга, похоже, читал.
Я ткнул пальцем в карту:
– Сюда идти надо. Здесь мы их притормозили. Сами тормознём – окружат, жилы подрежут.
– А почему сюда?
– Железка. Дорога вдоль неё. Могут пройти крупные колонны. Если и там их тормознём, то наши успеют по Дону закрепиться. В остальных местах мелочь.
– Встречный бой?
– Есть выбор? Любую стационарную оборону они просто блокируют и обойдут. Надо бить на опережение. Отходим сюда и по этой дороге движемся к железной дороге.
– Днём? На виду?
– Ты же пришёл сюда днём с колонной? Всё, я решил! Готовь полк к рейду. Да, в вышестоящие штабы не докладывай. Толку от них нет, помощи нет, только и могут ярмо на шею накинуть. Лучше бы боепитания подбросили.
Я пошёл к «Пуху». Новый мехвод с разбомбленного «Единорога» отмывал от крови своё рабочее место, остальные перегружали снаряды из полуторки в боеукладку, а обратно кидали стреляные гильзы. Тут меня и нашёл Кадет. Чумазый, как бомж.
– В грязи морда, в заду ветка – то пришла моя разведка, – приветствовал я его.
Кадет не растерялся:
– Гром гремит, земля трясётся, – то Медведь на штурм несётся.
Я рассмеялся, обнял его.
– Рад, что ты жив. Кого привёл?
– Этот парень через смотровые люки немцев отстреливает. Ночью прибился к нам, воюет геройски. К себе хочу забрать.
– Да ты что! Серьёзно? Через люки?
– Моя белка в глаз бил. Немца в глаз бил. Немца глаз блестит, моя – бить, – сказал маленький азиат.
– Чукча, что ли? А, не важно! Молодец! Кадет, начштаба скажешь, чтобы зачислил к тебе в роту и представление подготовил к «Отваге». Да, Белка, мало-мало тебе подарка дарить буду, однако. Держи. У меня теперь другая игрушка.
Я ему отдал чехол со своим СВТ.
– Знаешь, как ухаживать за ней?
– Бригадира такая был. Я стрелял. Тюленя ходил.
– Вот и хорошо. Ты немца теперь в глаз бей. С оптикой знаком? Удачи, однако!
И тут же прогнал обоих – чукча стал очень уж яро благодарить меня. Ещё на колени упадёт. С них, азиатов, станется. Для них начальник – бог. Спиной только не поворачивайся. И чукча пошёл, сияя плоским лицом, бережно укладывая «светку» в чехол. А я залез на передок «Пуха», задумчиво засунул палец в пробоину на лобовой броне, прикрывавшей командный отсек. М-да. Не упал бы на пол – в груди была бы такая же. Если броня «Единорога» не сдержала, «доспех» тем более не сумел бы. Судя по оплавленным краям и выжженному ореолу краски, били снарядом из твердого сплава. Вольфрам или что-то подобное.
Решил сходить к ремонтникам. Гинзбург озадаченно кивнул мне, я подождал, пока он закончит раздавать указания своим подчинённым, выложил ему свои мысли о наборе статистических данных и привлечении прибившегося фотокорреспондента армейской редакции. Гинзбург со всем согласился, обещал заняться сразу, как закончат восстановление.
– Хотя бы то, что можно быстро отремонтировать. Остальное в тыл пока оттащим и там вдумчиво этим займёмся.
– Вот сам этим и займись. Не по чину тебе на передке шнырять. Организуй базу для рембата. Туда тебе и будут БРЭМы объекты подтаскивать. Это не совет, а приказ. Хоть ты и старше меня по званию, но являешься моим подчинённым как командир рембата моего полка. Выбери местечко удобное на том берегу Дона и разворачивай полевой ремзавод. Это нужнее нам, чем твоё присутствие здесь.
Гинзбург всё это время смотрел на свои сапоги, вытирая руки ветошью. Не поднимая головы, спросил:
– Когда отходить?
– Вчера. Определись со структурой и выдвигайся. Я думаю, что надо организовать несколько маневренных эвакогрупп и полевой ремзавод. Детали сам додумаешь. И не думай, что я тебя отсылаю. Там, за Доном, не безопаснее. Так же обстреливают и бомбят. Так же танки и мотопехота могут прорваться. Но всё же более подходящие условия для ремонта. Мне не только твоя жизнь нужна, но и высокая боеспособность техники. Понял? Исполняйте, товарищ комбат.
Блин, а приятно приказывать генералу! Гинзбург хоть и военинженер, но его звание равно генеральскому, только он ходит в простом сером танковом комбезе со множеством нашитых полковой мастерской карманов, но без знаков различия. Прихотью судьбы оказался прикомандирован к полку на время боевых испытаний БМП, своей инициативой возглавил рембат, который фактически и создал своими силами по своему разумению. Штат подогнали под фактическое состояние.
Надо было бы вообще его не тащить сюда, но русский мужик задним умом крепок. Как только пробомбили меня, так я сразу и испугался за генерала. Потеряю такую голову, и с меня мою снимут.
Пошёл обратно к штабному «Кирасиру». Меня беспокоило затишье. Что-то немцы затихарились, а это неспроста. Но по пути был перехвачен Брасенем и почти насильно сопровождён до кухни, где накормлен мясным гуляшом. Это должна была быть каша, но вокруг дорог было столько свежего мяса набито, что каша была не пшённой, а мясной.
– Людей не потравишь падалью?
– Какой падалью? Только то, что дышало к нашему приходу, в котлы идёт.
– Слушай, я тут карабин свой снайперу отдал. Как будет возможность, пусть мастерская перешьёт мне разгрузку только под ППС. А то, видишь, половина подсумков опустела.
– Был бы карман, а что в него положить, найдётся. А насчёт разгрузки головы не забивай. Готовую подгоним под твои телеса. Это быстро.
– Какие телеса? Сказал так, будто я жиртрест какой! Тут пупок к спине прилип.
– Это точно. И на кухню силком гонишь тебя. Смотри, командир, – Брасень показал мне шоколадку.
– «Панцершоколад», – прочёл я. – Брасень, все такие батончики собрать! И ещё у немецких танкистов должны быть таблетки в отдельных пачках. Их тоже надо собирать. Это наркотики.
– Наркотики? Как опий?
– Нет, не морфиты. Помнишь, я тебе рассказывал, как мы по болотам бежали на подобных таблетках?