– А, чтобы не уставать. Помню.
– От них человек сгорает, как спичка. Просто так их есть нельзя. Так что налаживай их сбор и контроль расходования. Понял?
– Понял. А мы эти шоколадки так едим.
– Это всё одно, что микроскопом гвозди заколачивать. Можно, но на хрена? Один подобный батончик может человека сутки в силах продержать. Замечательный НЗ. Весит мало. Это на случай голода или окружения. НЗ. Каждый батончик год жизни заберёт. Есть только тогда, когда встанет выбор – год или вся жизнь. Понял?
– Понял, командир, сделаем.
– А этот давай сюда. Как раз подсумки пустые.
– А я и говорю, были бы карманы.
Человеческий организм – система открытая. Если в него что-то вошло, оно должно что-то из него вытолкнуть. Вот и я побежал до кустиков. Хотя и нет времени, но и терпежу нет. Только пристроился, крик:
– Воздух!
Я разразился матами, проклиная Гитлера, Геринга и всё люфтваффе. Одно хорошо – оправился чрезвычайно быстро. Боюсь я бомбёжки. Держа танковый комбез руками (не успевал застегнуться), бежал к машинам, когда со всех сторон понеслись радостные крики:
– Наши! Наши!
Над головой пролетели три странных самолёта с подвешенными на внешней подвеске бомбами и снарядами «Катюш». Для истребителей великоваты, для бомберов – маловаты. На Ил-2 не похожи. «Ил» – он весь такой тяжёло-основательный. А эти как разжиревшие Як-9 или «ЛаГГи», те же обводы, истребительные, один мотор, но со сдвоенной кабиной. Тем не менее не разгаданные мною краснозвёздные самолёты отбомбились и штурманули посёлок и противника около него. Возвращаясь, покачали над нашими головами крыльями. Чем вызвали бурю восторга и салют в небо касок и пилоток.
А вот я расстроился. Сколько времени потерял, обучая личный состав маскировке, а всё напрасно. Они нас увидели, значит, и немец увидит.
– Сворачиваемся быстро! – проорал я, врываясь в штаб. То есть на полянку со штабной бронемашиной. А тут полный комплект всех командиров моего полка. Начштаба собрал совещание.
– Докладывал наверх, – сказал он мне, ткнув пальцем в небо. Всё же устав ему важнее комполка.
– И?
– Не поверили. Воздушную разведку послали. Звено штурмовиков.
– А я-то думаю, что за самолёты… И что? Убедились?
– Да. Летуны подтвердили результаты боя. Но теперь штаб ставит ещё более сложную задачу: перекрыть вот эту спарку железки и грунтовки.
– Ага, от скромности они не умрут. Там как раз парочка панцердивизий прёт.
– Мы же сами туда планировали. И нам обещана поддержка…
– Моральная? Типа Родина вас не забудет?
– В тупике стоит бронепоезд. Морские орудия. Экипаж тоже моряки. Они даже состав свой называют иначе. Транспортёр или элеватор – как-то так. Их связист уже едет к нам.
– Какой калибр?
– Большой. Морские орудия. Сняты с крейсеров. Или с береговых батарей.
– Воздух! Немцы!
– Замаскироваться всем! Огонь только по команде! – проорал я.
Верно я предположил: пара хищно-тощих силуэтов стремительно прорезала высоту на восток – штурмовики догоняли. С земли им, видно, подсказали, что наши штурмовики работали без прикрытия. На нас они не отвлекались, я тоже решил их внимания не привлекать. «Фениксы» могли достать, но на пределе высоты, то есть эффективность почти ноль, а вот «худые» наведут на нас батареи немцев.
Проводили глазами самолёты с крестами, споро стали сворачиваться.
Только соединившись, полк опять распадался. Боевую часть я повёл на север, тылы Гинзбург повёл на восток.
До намеченного места добрались почти без происшествий, так – вспугнули две разведгруппы врага. Уничтожить не получилось – очень резво они ретируются, боя не принимают.
Вышли на намеченные позиции раньше противника, чего я, честно говоря, опасался. Не успеть в смысле. Закрепившегося немца наскоком не возьмешь. Как и нас. И отходить нам было бы уже больно.
По обеим дорогам сплошной рекой текла людская масса, обтекая огромные бомбовые воронки, остовы техники и трупы людей и животных.
– Комиссар! Вот и для тебя нашлась работа. Не всё же штаны марать в тылах. Всех дезертиров остановить, организовать из них пополнение нашей мотопехоты. А это твоя работа! Как? Раком, гля!
Наметили позиции, батареи и пехота стали зарываться в землю. Разведчики разлетелись во все стороны – враг не обязательно подойдёт с запада.
Испытание людей. В состоянии аффекта
Когда намечал сектора обстрелов в линии огня полка, вернулся Кадет. Летел на своём «Кирасире», как на самолёте.
– Немцы? – запросил по радио.
– Нет пока, но кое-что занятное.
Занятным оказался белобрысый мальчуган с подбитым глазом и облупившимся носом.
– Здесь, в селе, стоят сухими до десятка танков, – докладывал Кадет, показывая на карте.
– Вот почему развилка оказалась свободна, – кивнул я и обратился к мальчугану: – Точно без топлива?
Тот закивал:
– Они последнее сливали для нескольких танков.
– И где эти танки заправленные?
– Обратно ушли.
Ушли ли? Боевое охранение, засада? Видно, Кадет о том же подумал:
– Такой шанс!
– А чем немец занят?
– Пьют! Девок наших насильничают. И мамку-у-у… – Парень вдруг разревелся. – Убили-и-и…
Я услышал скрип своих зубов. Нет, не только своих.
– Кадет!
– Я!
– Шанс небывалый. А не попадём ли мы впросак? Выяснить! Чтоб ясно было, как в полдень!
– Так точно!
– Мельник! Собирай ударную группу! Сам возглавлю. Батарея «Единорогов», «куцые», «Егеря», «Кирасиры», «Сталкер». Огнесмеси побольше. Сжечь! Быстро! На сборы пять минут! Выдвигаемся с переезда.
Спустя пять минут ударный мобильный отряд стартанул с переезда на северо-запад по пыльной грунтовке, уже опустевшей от беженцев. О том, что поток был, свидетельствовали трупы и тысячи следов.
Немцы были в семи километрах. Это если по карте. В реале дольше, конечно. Летели на всех газах. «Куцые» и «Егеря» сразу вырвались вперёд, Забитые, как автобусы в час пик, пехотой, «Единороги» и «Кирасиры» отстали, глотая пыль.
– Есть контакт! – доложил Кадет. – Вижу собаку с метлой и косой. Меня не унюхала.
– Понял тебя, погляди, что за огородами.
– Сделаю.
– Медведь – «куцым», «егерям», нахрапом ломим! Не останавливаться! Блох скидывать на ходу! Крутись как уж, но не останавливайся! Врываемся и жжём! Я прикрою!
Немцев врасплох застать не удалось. Ещё бы, такой столб пыли и рев десятков движков. А для танкистов источник рёва – это не секрет и не загадка. Поэтому первый же Т-70, взлетевший на гребень высоты, споткнулся и развернулся на сбитой гусенице. Экипаж не покинул машину – стали разворачивать башню.
– Сорок седьмой, покинуть машину! – заорал я в радио. Поздно – танк запылал. Уже не вылезут.
Остальные танки перевалили за гребень и скрылись, с «Егерей» посыпались разведчики и бегом сопровождали свои машины.
Вот и мои «Единороги» добрались до верха, и я наконец увидел развернувшийся бой.
«Егеря» и Т-70 уже мелькали меж домов, наша пехота в рукопашной дралась с немцами. Две пушки и пулемётные точки уже были раздавлены, но горели ещё два танка.
– Батарея, огонь по готовности!
И мы с холма накрыли немцев частым и метким огнём. Немцы сразу побежали на север.
– Отставить преследование! Зачистить поляну! Жечь! Всем жукам – приготовиться к встрече гостей.
Пехота занялась зачистками, сапёры подрывали брошенную технику противника. А наши танки и БМП выкатывались на окраины села, давя и расстреливая всё на своём пути.
– Командир, восток! Я под огнём! А-а-а!
Это взорвался один из «Егерей». Тут же ещё и Т-70 с «Кирасиром».
– Укрыться за хатами! – крикнул я в шлемофон и тут же своему мехводу: – Вперёд! Обойдём их. «Единорогам»! Подавить противника!
Три «Единорога» стали частыми залпами рвать заросли на восточной окраине села, а я на «Пухе» летел зайти им во фланг. Сколько их? Ну, один-два. Порву.
– Командир! Запад! – доложил Кадет. – Крупная группа. Долго не удержу!
Твою дивизию! Попали! Раздавят!
– «Единорогам»! Встретить врага!
А потом подумал и приказал:
– Всем откат! Повторяю – откат! Белый шум!
Связь пропала. По этой команде наш штатный глухарь врубает свою бандуру, и помехи забивают эфир.
Эх, не вовремя я решился на ход конём! Громозека пнул меня, подбородком показывая на заросли орешника слева. Всего в полутора сотнях метров от нас.
– Осколочный! Два снаряда! Лево, пятьдесят! Огонь!
Взрывы разметали кусты, обнажив самоходку «Штуг» со сбитой гусеницей.
– Бронебойный, в корму! Пли! Есть пробитие! Пли! Горит! Ещё! Громозека!
Пулемёт Громозеки коротко три раза рявкнул.
– Право, осколочный! В ходовую! Давай!
За горевшим «Штугом» показался ещё один. Он сдавал назад, чтобы развернуться на нас, но взрыв снаряда разорвал ему гусеницу и разбил траки. «Штуг» пытался довернуть на одной, но мой наводчик всадил ему один бронебойный в щель мехвода, сразу прекратив поползновения, второй снаряд, правда, срикошетил в небо от маски орудия, но третий, попавший прямо в уже пробитую дыру первого (не думал, что так бывает!), довершил начатое – самоход запылал. Громозека ждал немцев, но люки не открылись.
Что-то почувствовав, я оглянулся направо. Затылок нестерпимо зажгло, уши запылали – куст орешника метрах в семидесяти смялся, и я увидел чёрный зрачок смерти – направленный прямо на меня ствол 75-мм пушки «Штуга». Третьего.
– Атас! – заорал я.
Если я вижу вместо ствола лишь дырку, ствол уже наведён. И жизнь наша зависит только от расторопности немцев.
А мой экипаж даже среагировать не успел – только головы начали поворачивать! Ну, конечно, это же для меня время замерло, а для них-то нет.
Оттолкнувшись от корпуса самоходки обеими руками, я выпихнул спиной заряжающего за борт, этим оттолкнулся от него, схватил за шиворот наводчика и метнул его в Громозеку, пихнув обоих за борт. Их пихнул – меня качнуло в самоход. И тут я понял – всё, не успеваю. Ни мехвода спасти, ни самому выпрыгнуть. Успел я