— Знаете, ваша дочь — это лучшее, что когда-либо было в моей жизни.
— Как я рада за вас, — осторожно произнесла я.
— И хотя моя домашняя ситуация сейчас несколько затруднительна…
— Лиззи говорила, что вы по-прежнему живете дома.
— Это скоро изменится.
— Ваша жена знает про Лиззи?
— Пока нет. Но я ей скажу…
— Она подозревает?
Он отпрянул, явно смутившись.
— Не думаю, — пролепетал он.
— Вы, должно быть, мастерски запутываете следы, доктор.
— Я не хочу никого обижать.
— Но придется. Если вы оставите свою жену и детей… им ведь девять и одиннадцать лет, Лиззи говорила мне…
Он кивнул в знак согласия.
— Если вы уйдете из семьи, вы нанесете им страшную травму. А если решите порвать с моей дочерью…
— Я этого не сделаю. Лиззи — любовь всей моей жизни. Я так уверен в нашем союзе… должно быть, вы испытывали такую же уверенность, когда впервые встретили своего будущего мужа…
Я уже приготовилась сказать что-нибудь резкое, вроде того: «Когда я встретила своего будущего мужа, никто из нас не был связан узами брака… и кстати, я ненавижу, когда говорят об уверенности», — но тут увидела, что Лиззи возвращается. Тогда я просто наклонилась к нему и прошептала:
— Думаю, вам известно, что она очень ранима, когда дело касается любви, и если вы разобьете ей сердце, вы за это заплатите, черт бы вас побрал.
Доктор побледнел. Он явно не ожидал услышать подобное — чуть ли не угрозу в мафиозном стиле — из уст милейшей школьной учительницы.
И, кто бы сомневался, спустя шесть недель он порвал с Лиззи.
— Прошу, не говори отцу, — сказала она, когда позвонила, чтобы сообщить эту новость.
— Дорогая, я ни слова не сказала твоему отцу и не скажу. Ты ведь просила держать это в тайне. Но я не думаю, что тебе стоит опасаться отца, ты же знаешь, он не из тех, кто осуждает других…
— Но все равно он будет считать меня неудачницей.
После этого я услышала всю сагу — как Марк все-таки решился и рассказал обо всем жене; как она обезумела от ярости и грозила самоубийством; как он пришел к Лиззи и сказал, что «должен поступить правильно», хотя по-прежнему любит ее, но не сможет встречаться с ней тайно.
Все это я узнала неделю назад. С тех пор мы созванивались каждый день. Сейчас меня больше всего беспокоило то, каким неестественно спокойным был ее голос. В последние дни она настойчиво убеждала меня, что все под контролем; она сохраняет оптимизм и относится к происходящему «по-дзенски». Но ее голос звучал хрипловато, неестественно приглушенно, и я уже начала сомневаться в том, что все так хорошо, как она описывает.
Я устроилась за своим рабочим столом, сняла телефонную трубку, набрала номер связи с нашей голосовой почтой и прослушала ее сообщение:
— Привет, мам, привет, пап… это я. Мам, перезвонишь мне, когда будет минутка? Не волнуйся, если даже и поздно. Я отвечу.
И снова ее голос показался мне каким-то потусторонним, так что я задумалась, не страдает ли она от бессонницы или, что еще хуже, не сидит ли на антидепрессантах. Я посмотрела на часы. Девять тридцать пять вечера. Для Лиззи — детское время. Хлебнув вина для храбрости, я набрала ее номер.
Она ответила сразу же:
— Мама?
— Ты в порядке, родная? — спросила я.
— О да, все прекрасно.
— Ты уверена?
— А почему ты спрашиваешь? Что, по моему голосу этого не скажешь?
Голос у нее был пресный, безжизненный.
— Да нет, просто ты какая-то уставшая.
— Не сплю. Но это часто бывает. Такие вот дела…
Она вдруг замолчала. В трубке воцарилась тишина.
— На работе все в порядке? — спросила я, пытаясь заполнить пустоту.
— Продолжаю зарабатывать для клиентов деньги, так что в этом смысле все замечательно.
Снова молчание.
Я осторожно спросила:
— А эта бессонница… она что, постоянно?
— Была до недавнего времени. Но сейчас, если не могу заснуть, знаешь, что я делаю? Встаю с постели, сажусь в машину и еду в Бруклин.
— А что там в Бруклине, дорогая?
— Дом Марка.
О боже…
— Ты мчишься к дому Марка среди ночи?
— Послушай, не делай вид, что ты в шоке. Я не ломлюсь к нему в дом, ничего такого. Я не звоню в дверь. Я просто жду на улице.
— Чего ждешь?
— Жду Марка.
— Но если это глубокая ночь, Марк, наверное, спит?
— Да, но он встает очень рано, на пробежку… хотя я ему столько раз говорила, что он загубит свои коленные суставы.
— Он видел тебя у дверей своего дома?
— О да…
— Что-нибудь говорил?
— Нет, он просто смотрит на меня, тут же отворачивается и убегает.
— Ты подходила к нему или к его дому?
— Пока нет.
— То есть ты хочешь сказать…
— Если он не поговорит со мной в ближайшее время, у меня не останется выбора. Я позвоню в дверь и поболтаю с его женой.
И снова меня насторожило ее спокойствие.
— А ты не пыталась встретиться с ним в другом месте?
— О, я звонила ему.
— И он отвечал на твои звонки?
— Пока нет. Он вечно занят. Но ему придется поговорить со мной. Рано или поздно.
— Куда ты ему звонила? Домой?
— Пока нет. Но начну названивать домой, если он не поговорит со мной.
— Выходит, ты звонила ему в офис, да?
— Да, и еще на сотовый.
— И как часто ты звонишь?
— Каждый час.
Я открыла ящик стола и полезла за пачкой «Мальборо лайтс», которую там держала. Я уже давно избавилась от клейма заядлого курильщика, но все равно выкуривала по три сигареты в день. Конечно, это ничто в сравнении с моей прежней суточной нормой в тридцать штук. Видит Бог, сейчас мне просто необходимо закурить. Я достала сигарету, щелкнула зажигалкой, затянулась и сказала:
— А теперь послушай меня, дорогая. То, чем ты занимаешься, могут истолковать как сексуальное домогательство, тебе это известно?
Ее голос звучал все так же безучастно.
— Но я не приближаюсь к нему и ничего себе не позволяю, — сказала она. — И если бы он только ответил на мой звонок и согласился поговорить…
— Что ты надеешься от него услышать?
— Ну… — Пауза. — Я не знаю… — Пауза. — Может, когда он услышит то, что я должна ему сказать, он изменит свое решение.
— Но, Лиззи, раз он не отвечает на твои звонки, не подходит к твоей машине…
— Он должен поговорить со мной!
Эти слова вырвались у нее пронзительным криком. И словно испугавшись, она снова замолчала. Мне стало не по себе, голова пухла от вихря мыслей, и я все никак не могла решить, что делать, стоит ли мне прыгнуть в машину и помчаться в Бостон. Но назавтра у меня была намечена поездка в Берлингтон. Как бы то ни было, я сомневалась в том, что мой приезд поможет стабилизировать душевное состояние дочери. И тут мне пришла в голову идея.
— Лиззи, дорогая, я хочу, чтобы ты оказала себе одну услугу. Сделай горячую ванну и полежи в ней подольше, потом завари себе травяного чая и ложись в постель. Постарайся отдохнуть этой ночью, поспать до самого утра. И если ты вдруг проснешься среди ночи, обещай мне, что не выйдешь из дому…
— Но вдруг он именно сегодня захочет поговорить со мной.
— Все, о чем я прошу, — повторила я, — это чтобы ты осталась сегодня дома. Потому что, если ты опять не выспишься…
— Я прекрасно справляюсь с работой и после трех часов сна.
— У тебя есть какое-нибудь снотворное?
— Да, соминекс.
— Ты что-нибудь еще принимаешь?
— Доктор предлагал прозак… но я знаю, что… как только Марк поговорит со мной…
— Может, тебе следует еще раз обратиться к врачу насчет прозака?
— Мама, все, что мне нужно, это поговорить с Марком. Понятно?
Ее голос снова взвился до крика.
— Понятно, — тихо произнесла я. — Но ты останешься дома на всю ночь?
— Мама…
— Пожалуйста.
Молчание.
— Если это сделает тебя счастливой…
— Это сделает меня очень счастливой, — сказала я.
— Хорошо. Но если он не поговорит со мной до завтрашнего вечера, я снова приеду к его дому. И на этот раз позвоню в дверь.
Уже заканчивая разговор, я взяла с Лиззи обещание, что она позвонит мне среди ночи, если ей захочется с кем-то поговорить. Повесив трубку, я потянулась за своей телефонной книжкой и нашла вложенную в нее визитную карточку, которую мне вручил Маккуин во время того ужасного обеда в Кембридже. На обратной стороне он нацарапал номера своего домашнего телефона и сотового, сказав, что, «раз мы теперь семья», я могу запросто звонить ему в любое время.
«Любое время» как раз пришло. Так что я — опять же «запросто» — набрала номер сотового, а услышав приветствие голосовой почты, позвонила на домашний.
На четвертом звонке трубку сняла женщина. Когда я попросила к телефону доктора Маккуина, она страшно разозлилась и потребовала, чтобы я назвала свое имя.
— Пожалуйста, скажите, что это Ханна Бакэн. Я — пациентка.
— Вы разве не знаете, что уже слишком поздно? — сказала она.
О, только не это. Я сама жена доктора, и девять сорок пять вечера — это не глубокая ночь.
— Скажите ему, что это срочно, — попросила я.
Она отложила трубку в сторону. Когда к телефону подошел сам доктор, голос его был нервным, и говорил он так, будто играл на публику.
— А, да, миссис Бакэн, — сказал он. — Ханна, если не ошибаюсь? Как вы себя чувствуете на новом лекарстве?
— Мне необходимо поговорить с вами прямо сейчас, — произнесла я, понизив голос.
— Я понимаю ваше беспокойство, — продолжил он уверенным тоном доктора, — но это вполне типичная реакция. Может быть, мы завтра обсудим все подробно?
— Не вздумайте повесить трубку, потому что я тотчас перезвоню.
— Что, все так плохо? Знаете, я лучше перейду в свой кабинет. Подождите, пожалуйста, я вернусь на линию буквально через секунду. Не вешайте трубку.
И не надейся, говнюк.
Через минуту он снова был на связи, голос его звучал напряженно и едва ли не шепотом.
— Вы что, с ума сошли, звоните мне домой? — прошипел он.