— Вопрос действительно срочный.
— Вы такая же чокнутая, как ваша дочь!
Я вдруг почувствовала, как меня захлестывает ярость.
— А теперь послушайте меня, доктор, — произнесла я, не скрывая злости. — Лиззи в ужасном состоянии…
— Вы мне будете рассказывать. Она звонит мне утром, днем и ночью. Она караулит меня возле дома…
— …и все из-за того, что вы ее бросили.
— У меня не было выбора. Моя жена и дети…
— Я вас предупреждала на том обеде…
— Я не думал, что она так остро отреагирует.
— Никогда нельзя предугадать чужие чувства, тем более, если до этого ты уверял, что твоя игра всерьез и навсегда.
— Я не играл…
— Вы женатый человек, — сказала я. — Конечно, с вашей стороны это была игра.
— Я по-настоящему любил…
— Любил? А в какой момент вы перестали любить женщину, про которую говорили, что она ваша судьба и все такое?
— С тех пор, как она стала преследовать меня, вот.
— Но это вы ее поставили в такое положение…
— О, прошу вас. Она знала, что я женат, еще с самого начала всей этой истории.
— Да как вы смеете так говорить! Вы же убедили ее в том, что она — любовь вашей жизни.
— Если она снова здесь появится, я вызову полицию.
— А я обращусь в АМА[52] с официальной жалобой на вас.
— И в чем вы собираетесь меня обвинить? В том, что я спал с лунатиком?
— Спали с пациенткой.
— Она никогда не была моей пациенткой. Она приходила ко мне однажды на консультацию как к дерматологу, это была десятиминутная встреча, во время которой я направил ее к другому специалисту…
— Для АМА одного раза достаточно, насколько мне известно.
— Это шантаж.
— Совершенно верно. Я вас шантажирую — и знаете почему? Потому что Лиззи — моя дочь.
— Вашу жалобу даже не станут рассматривать.
— Возможно. Но подумайте о той рекламе, которая вам будет обеспечена. Как, по-вашему, отразится эта жалоба на блестящей карьере телезвезды?
Снова долгое молчание.
— Чего вы хотите? — наконец произнес он.
— Я хочу, чтобы вы позвонили ей сразу, как только мы закончим наш разговор, и договорились о встрече.
— Это не изменит моего решения.
— Если вы сейчас ей не позвоните, обещаю вам, что завтра вечером она позвонит в дверь вашего дома, потому что именно это, насколько я знаю, она и собирается сделать. И что я должен ей сказать?
— Это уж вы сами решайте.
— Я не вернусь к ней.
— Тогда так и скажите ей — четко и ясно, но по-доброму.
— А если это не поможет… если она и дальше будет преследовать меня?
— Тогда мы предоставим ей профессиональную помощь. Но прежде вы должны позвонить и сказать, что завтра непременно с ней увидитесь.
— Но у меня завтрашний день плотно забит…
— Найдите время, — твердо сказала я.
— Хорошо, — тихо произнес он.
— Так вы позвоните ей сейчас? Она точно дома, потому что я с ней только что разговаривала.
— Да, я позвоню ей.
И он повесил трубку.
Я вернула телефон на место и обхватила голову руками. Меня терзали страх и чувство вины. Страх за Лиззи, которая находилась в таком жутком состоянии… и чувство вины, потому что я все пыталась понять, где мы ошиблись, взрастив в ней такую беззащитность и отчаянную потребность быть любимой. Она всегда была замечательным ребенком (и у нас с ней были дружеские и доверительные отношения), но сейчас это служило слабым утешением. Я уже собиралась снова закурить, но передумала и, встав из-за стола, спустилась вниз. Я знала, что больше не могу скрывать секрет Лиззи. Я должна была поговорить с Дэном и услышать его совет.
Но когда я спустилась в подвал, то обнаружила, что свет везде погашен. Я поднялась в нашу спальню. Здесь тоже было темно, горел только ночник в углу. Дэн уже был в постели, укутанный одеялом, и спал мертвецким сном. Хотя мне и хотелось разбудить его и все рассказать, я понимала, что это будет несправедливо — лишать его сна. Ничего не оставалось, кроме как дождаться утра… о черт, мне же ехать в Берлингтон… ладно, оставлю ему записку, попрошу позвонить мне на сотовый и тогда выложу всю правду. Я не собиралась скрывать от него, что по просьбе Лиззи не посвящала его в эту тайну раньше. Я хотела рассказать все как есть — и была готова к последствиям.
Спустившись в подвал, я взяла из бара початую бутылку и вернулась к себе в кабинет. Наполнив бокал, достала из пачки сигарету. Меня так и подмывало позвонить Марджи в Манхэттен. Господи, как же мне хотелось поговорить с ней прямо сейчас! Даже по прошествии стольких лет она оставалась моей самой близкой подругой, но Марджи сама пребывала сейчас в депрессии, и, хотя я знала, что кризис Лиззи поможет ей отвлечься от собственных проблем («Обожаю чужие неприятности», — сказала она однажды), я все же не была уверена в том, что она бодрствует в столь поздний час.
Я закурила (сегодня вечером суточная норма из трех сигарет определенно будет перекрыта), сделала несколько глотков «Пино Нуар» и попыталась сосредоточиться на тридцати сочинениях, которые мне предстояло проверить до утра. Телефон зазвонил на втором опусе. Я тут же схватила трубку.
— Мама, потрясающая новость, — защебетала Лиззи. — Он позвонил!
Спокойно, сказала я себе.
— Что ж, это действительно хорошая новость.
— И он хочет встретиться со мной и поговорить.
— Очень рада.
— И я уверена, как только он услышит, что я ему скажу, он вернется ко мне. Я знаю. Точно знаю.
— Может, не стоит так уж обольщаться? — сказала я.
— Мама, я справлюсь.
— Хорошо. Ты обещаешь, что выспишься сегодня?
— О, да.
— А завтра позвонишь мне в Берлингтон, расскажешь, как все прошло?
— Конечно, мам.
Сейчас она была в точности той пятнадцатилетней девчонкой, которая дулась, когда ее просили быть дома не позже одиннадцати вечера. Мне очень хотелось видеть в этом признаки выздоровления, но я понимала, что это тщетные мечты и что сразу по возвращении из Берлингтона мне придется рвануть в Бостон.
— Ты знаешь, что можешь звонить мне днем и ночью, — сказала я.
— Ты мне это уже говорила, мам. Как бы то ни было, все сложится к лучшему.
Нет, не сложится. Но я не могла ей этого сказать. Мне оставалось лишь надеяться на то, что до завтрашней встречи Маккуин сумеет придумать что-то вразумительное, что позволило бы ему выпутаться из этой истории, не нарушив хрупкого душевного равновесия Лиззи. Правда, я не могла представить, что такое возможно. Потому что он явно не собирался дать ей то, о чем она мечтала. В этом и была вся загвоздка. Теперь я больше всего боялась, что Лиззи, убедившая себя в том, что он вернется после разговора с ней, просто не переживет его отказа.
Но это была уже проблема завтрашнего дня.
На часах было почти десять тридцать. Утром меня ожидала четырехчасовая дорога в родной город, компанию в которой мне должен был составить тяжкий груз невеселых мыслей. А сейчас мне просто хотелось осушить последний бокал вина и принять таблетку травяного снотворного, которое всегда выручало, когда я предчувствовала бессонную ночь. Правда, маячило еще одно препятствие: двадцать восемь экзаменационных сочинений…
Я открыла тетрадку. Сочинение написал Джейми Бенджамин — круглый болван, который на моих уроках занимался исключительно тем, что гонял взад-вперед записки, адресованные девочке по имени Джэнет Крейг, дочери хозяина дилерского центра «Тойота», которой, казалось, суждено было еще до окончания школы забеременеть от какого-нибудь кретина вроде Бенджамина (он был форвардом школьной футбольной команды и, хотя изображал из себя мачо, проигрывал во всех баталиях, что я видела).
Вступительное предложение было таким:
«Эванджелина была оченъ, очень несчастной женщиной».
Не знаю почему, но я вдруг разрыдалась. Может, сказывался поздний час, или три бокала вина, телефонный разговор с Лиззи, мой крепко спящий муж, или чудовищное однообразие моей работы, необходимость из года в год преподавать один и тот же предмет детям, которым глубоко плевать на то, что я говорю. А может, всему виной был мой возраст, когда в пятьдесят три становится страшно при мысли о том, что в лучшем случае ты находишься в третьей части своей жизни, и сколько еще осталось…
Какой бы ни была причина, но я закрыла лицо руками и дала волю слезам. Должно быть, я проревела минут пять, не меньше, — так долго и горько я не плакала с тех пор как… ну, наверное, с того дня, когда моя мать ушла в мир иной.
Когда слезы иссякли, я встала из-за стола и прошла в ванную, умылась холодной водой, избегая смотреться в зеркало (теперь мне это не доставляло удовольствия). Потом вернулась в кабинет и снова села за стол. Я закурила, с удовольствием затягиваясь дымом, чувствуя, как он проникает в легкие. Выпустив облако, положила перед собой стопку тетрадей. И подумала, что в такие минуты есть только один выход: окунуться в работу.
Глава вторая
Дорога от Портленда до Вермонта длинная и необыкновенно красивая. Мне ли не знать, ведь я езжу по ней уже не один десяток лет. Это вам не прямая стрела федеральной трассы, тут тащишься по двухрядным шоссе местного значения через маленькие города и деревни, озерный край и самые красивые на северо-востоке горы. С тех пор как мы вернулись в Мэн в 1980 году, я, наверное, раз сто ездила этим маршрутом. Хотя я знаю здесь каждую извилину, меня ничуть не утомляет до боли знакомый пейзаж — прозаичные равнины, глухие леса, завораживающие виды Белых гор, пышная зелень, которой встречает гостей Королевство Вермонт. Я всегда открываю для себя что-то новое — лишний раз убеждаясь в том, что, приглядевшись повнимательнее, можно увидеть необычное в заурядном и привычном.
Но этим утром я почти не обращала внимания на пейзаж, мелькавший за окном. Мои мысли были далеко. В половине третьего ночи я все-таки закончила проверку сочинений, потом черкнула записку Дэну, попросив его переустановить будильник (как проснется) на половину девятого и позвонить мне на сотовый, когда выпадет свободная минутка. Спала я плохо, отравленная ядовитой смесью из тревог, девяти сигарет «Мальборо лайтс», щедрой дозы «Пино Нуар» и ожидания ночных звонков от Лиззи.