— Тебе сейчас удобно говорить? — спросила она, причем серьезным голосом.
— Конечно. Я у отца в Берлингтоне. Что-то случилось?
— Ты можешь уединиться, чтобы мы могли поговорить спокойно?
— Что, рак вернулся?
— Нет, но спасибо, что напомнила. Послушай, я могу перезвонить попозже.
— Нет, не вешай трубку, я сейчас…
Я объяснила отцу, что звонит Марджи и мне нужно исчезнуть на пару минут.
— Не беспокойся обо мне, — сказал он. — Я пока посплю.
Я вернулась на кухню, встала над кастрюлей с болоньезе, взяла деревянную ложку и принялась помешивать соус, плечом прижимая трубку к уху.
— Все, можем говорить, — сказала я. — Мне что-то не нравится твой голос.
— Раз уж ты спросила, признаюсь, что сегодня утром я действительно кашляла кровью, так что пришлось срочно нестись через весь город к знакомому онкологу, который тотчас отправил меня на рентген. Выяснилось, что ничего страшного, если не считать того, что я убила все утро, да еще чуть не обделалась от страха. Ну, да ладно, хватит об этом. Слушай дальше. Когда я вернулась в офис, меня там дожидалась посылка. Знаешь, моя фирма начала заниматься раскруткой писателей — настолько плохи дела. Нет, шучу… просто многие нью-йоркские издатели сейчас передают некоторых писателей пиар-агентствам, и нам начали присылать рукописи на оценку. Как бы то ни было — и, собственно, поэтому я и звоню, — одно консервативное издательство, «Плимут Рок Букс»… в последние годы дела у них пошли в гору, кто бы мог подумать… так вот, они мне позвонили пару дней назад, сказали, что раскручивают одного деятеля из Чикаго, который ведет ток-шоу на радио и уже имеет большую аудиторию в Мичигане, так что они надеются вывести его на федеральный уровень. Этот парень написал книгу, которая, как они уверяют, станет национальным бестселлером. Это история его радикализма в шестидесятые годы, вся правда о его подрывной деятельности, побеге в Канаду, а потом — дорога в Дамаск, которая совершенно преобразила его, заставила порвать с революционным прошлым и превратила в Великого Американского Патриота и истинного христианина, коим он сейчас и является.
Ложка замерла у меня в руке.
— Тобиас Джадсон? — спросила я.
— Да.
— И ты прочитала эту книгу?
— Боюсь, что да.
Я погасила огонь на плите, подошла к столу и села на стул.
— Ты сама знаешь, каким будет мой следующий вопрос, — произнесла я.
— Конечно, — ответила она. — И да, ты тоже фигурируешь в этой книге. На самом деле он посвятил тебе целую главу.
Глава третья
Марджи не терпелось выложить все, что было написано обо мне в книге Тобиаса Джадсона. Но я была настолько шокирована новостью, что толком ничего не соображала. Повинуясь инстинкту, я просто заткнула ей рот.
— Я не хочу слушать всю эту грязь, — сказала я. — Мне нужно прочитать самой.
— Конечно, прочтешь, но неужели тебе не интересно узнать…
— Я взбешусь, если ты мне расскажешь, а потом всю ночь не сомкну глаз.
— Ты и так не заснешь.
— Верно, но, по крайней мере, я не буду пережевывать все, что от тебя услышу.
— Не все так плохо. Он не упоминает твоего имени.
— Зато, как я догадываюсь, всего остального в избытке.
Долгая пауза.
— Твое молчание весьма многозначительно, — первой заговорила я.
— Я больше не скажу ни слова. А завтра с утра высылаю тебе книгу курьером. Ты ведь уже вернешься в Мэн?
— Ну да.
— Все, завтра книга у тебя.
Я поморщилась. Дэн обычно брал по четвергам выходной и, хотя он не имел привычки вскрывать мою почту, бандеролью от «Федэкс» наверняка заинтересуется и спросит меня, от кого это и что в ней. И тогда мне снова придется лгать…
— Пришли мне ее в школу, — попросила я.
— Поняла, — сказала Марджи. — Послушай, как только прочтешь книгу, сразу же перезвони мне. Не буду открывать тебе всех своих профессиональных тайн, но тебе, возможно, будет интересно знать, что в нашем деле существует так называемая объективная оценка — иначе говоря, этому болтуну можно заткнуть рот…
— Прекрати, пожалуйста. Как только я прочту, обещаю, я сразу тебе перезвоню, и мы все обсудим. А пока я ничего не могу сказать…
— Ты так спокойно об этом говоришь, — удивилась она. — Я бы на твоем месте уже билась в истерике.
— Мне сейчас других проблем хватает.
— Могу я спросить…
Мне пришлось посвятить ее в амурные дела Лиззи, и так получилось, что уже второй раз за день я пересказывала эту историю, теперь добавив подробности о том, что мой отец уже давно является тайным советчиком своей внучки. Когда я закончила, Марджи какое-то время молчала. Потом произнесла:
— Знаешь, что самое печальное во всем этом… ну, или, по крайней мере, с моей точки зрения? То, что вы с Дэном были чертовски правильными родителями. Никаких тебе разводов, скандалов… ни дома, ни на работе. Судя по тому, что ты мне рассказывала, вы день и ночь были рядом с детьми, пока они росли. И несмотря на такую любовь и заботу…
— К сожалению, все устроено по-другому, Марджи. Ты можешь дать детям только то, что можешь. А потом наступает… господи, даже не знаю, как это сказать. Все мы надеемся, что наши дети легко справятся с так называемыми жизненными трудностями… но не всегда это получается. Сейчас я могу думать лишь о том, как тяжело Лиззи. Она просто притягивает к себе несчастья…
— Не говори так, дорогая.
— Почему? Это так и есть.
— Просто у нее сейчас трудный период.
— Марджи, не пытайся утешать меня. Лиззи преследует женатого мужчину. Она спит в машине под дверью его дома… и когда она говорит об этом, ее голос звучит так странно, отстраненно, невозмутимо, словно она совершает нечто вполне естественное, правильное… между тем на самом деле она погружается в психологическое расстройство.
— По крайней мере, твой отец уговорил ее пойти к психиатру.
— Но чудесного исцеления пока не наступило.
— Послушай совет бывалого человека: терапия требует времени… и даже по прошествии многих лет лечения никто не гарантирует, что все изменится.
— У Лиззи, в ее нынешнем состоянии, просто нет этих лет. Я боюсь за нее, Марджи.
— А тут еще я с этим дерьмом. Как не вовремя…
— Я должна была это узнать. Во всяком случае, хорошо, что я услышала это от тебя, а не от кого-то другого.
— Да все нормально, ничего из того, что он написал о тебе, никогда не выплывет наружу.
— Ты опять проболталась.
— Извини. Это все мой длинный язык.
— Вот и заткнись. Ты самая лучшая на свете подруга.
— Когда ты ждешь известий от Лиззи?
— Надеюсь, сегодня вечером.
— Позвонишь мне потом?
— Обещаю. Ты все еще в офисе?
— Боюсь, что да.
— Твой онколог не отшлепает тебя за то, что ты себя совсем не бережешь?
— Я у него образцовая раковая пациентка, которая не сдается… во всяком случае, пока.
— Если они говорят, что удалили опухоль полностью, значит, есть надежда.
— Ну вот, теперь ты начинаешь утешать меня. Доктор Аптека — так я теперь называю Уолгрина — говорит, что они практически избавились от нее, но обрати внимание на это профессиональное словечко: практически. Как бы то ни было, я часами торчу на веб-сайте клиники Майо, читаю про свою милую, добровольно приобретенную болезнь. Короче, суть такая: после всех этих томографий, радиоактивных капельниц и прочих пыток, которые мне пришлось перенести, все равно нет стопроцентной уверенности в том, что все раковые клетки уничтожены.
— Ты поборола рак, Марджи.
— Практически.
Повесив трубку, я принялась расхаживать из угла в угол, пытаясь успокоиться, уговаривая себя, что все равно я бессильна против Тобиаса Джадсона с его чертовой книгой (даже когда мысленно произносила его имя, меня бросало в дрожь). И поскольку заполучить ее мне удастся лишь на следующей неделе — школа была закрыта на пасхальные каникулы, — пока нужно выбросить все это из головы.
Да, все правильно.
Так-то оно так, но я знала, что всю неделю буду сходить с ума от беспокойства, тем более что довериться отцу я не могла. Он бы снова страдал от чувства вины и угрызений совести, и пришлось бы опять ворошить эту грязную историю, чего мне меньше всего хотелось. Я не могла причинить отцу такую боль… он бы просто не выдержал, в его-то возрасте, да еще в постоянном стрессе из-за матери. Так что…
— Ханна, ты еще на телефоне?
Вопрос сопровождался легким стуком в дверь.
Я сделала глубокий вдох, постаралась взять себя в руки и ответила:
— Уже иду, пап.
Я вернулась на кухню и застала отца у плиты. Он помешивал в кастрюле соус, а на соседней конфорке кипели спагетти.
— Не хотел тебе мешать, — сказал он, — но спагетти, похоже, уже сварились.
— Не проблема. У меня все готово.
Он вгляделся в мое лицо:
— Что-то случилось?
— У Марджи опять какие-то сомнения.
Он знал, что у нее рак, я рассказала ему об этом сразу, как только ей поставили диагноз, и с тех пор регулярно докладывала ему обстановку.
— Бедная Марджи, — сказал он. — Рак легких, что может быть хуже…
— Это верно. И чем старше становишься, тем сложнее договариваться с судьбой…
— Как в молитве: «Даруй мне кончину мирную и безмятежную»?
— Точно. И я думаю, самая большая проблема для неверующих в том, что, когда с тобой или твоими близкими случается самое страшное, ты не можешь утешиться мыслью о том, что все это делается по какому-то божественному плану.
— Религия… «Не поможет веры парчовый, молью траченный покров…»[55]
— Сам сочинил?
— Если бы. Английский поэт: Филип Ларкин. Немного мизантроп, но в то же время блестяще рассуждал о самых больших и невысказанных страхах этой жизни. Или, быть может, о единственном невысказанном страхе, который преследует каждого: смерть. «Пусть не случится многого иного, но смерть, она отменно держит слово».
— Не пора ли этим спагетти к столу? — спро