сила я.
Отец улыбнулся.
— Очень итальянский ответ, — сказал он.
— На что?
— На вопрос о смертности. Когда тебя охватывают мысли о собственной эфемерности, самое верное решение: садиться есть.
За ужином нам удалось уговорить бутылку красного вина, которую отец отыскал в шкафчике. Я бы с радостью махнула и метилового спирта, если бы только он мог заглушить мои страхи. Мы оба несколько раз поглядывали на кухонные часы, ожидая звонка от Лиззи.
— Она тебе не сказала, во сколько они договорились встретиться? — спросила я.
— После работы. Так что это может быть и в семь, и в восемь…
— Если до десяти она не позвонит, я сама наберу ей… пусть даже она разозлится.
— При данных обстоятельствах… вполне имеешь право.
К девяти часам бутылку мы уговорили, а от Лиззи по-прежнему не было известий. Дневная дрема после мартини пошла отцу на пользу, и он держался бодрячком. Рот у него не закрывался, и он даже пустился рассказывать мне долгий, но забавный анекдот о том, как однажды во время войны жутко напился в Лондоне и, отыскав адрес Томаса Элиота, завалился к нему на квартиру со своим гарвардским приятелем.
— Было уже часов одиннадцать вечера, и Томас был в пижаме и халате. Он слегка опешил при виде двух подгулявших американских вояк. «Что вам нужно?» — возмутился он. Меня еще тогда поразил его безукоризненный английский акцент и то, что даже в пижаме он производил впечатление великого человека. Как бы то ни было, он задал вопрос, который, очевидно, требовал ответа, но я был настолько не в себе, что смог вымолвить только: «Это вы!» Он захлопнул дверь прямо у нас перед носом, и мой приятель, Оскар Ньютон, повернулся ко мне и сказал: «Да уж, апрель — самый жестокий месяц». Спустя три недели Оскар был убит во Франции…
Зазвонил телефон. Мы оба вскочили из-за стола. Отец снял трубку. На его лице отразилось разочарование.
— Привет, Дэн. Да, она здесь. Нет, от Лиззи пока никаких новостей.
— Он передал мне трубку.
— Что, совсем ни слова? — спросил Дэн.
— Мы в ожидании.
— Судя по всему, ты успела ввести отца в курс дела.
— Нет, это уже сделала сама Лиззи.
Я объяснила, что она звонит деду на протяжении вот уже нескольких недель. Я ожидала, что Дэна заденет эта новость и он спросит, почему она не обратилась к родному отцу за советом и поддержкой. Но Дэн, в свойственной ему манере, если и обиделся, то оставил это при себе.
— Это хорошо, что она общается с дедом. Мне просто хотелось, чтобы мы тоже знали, что происходит.
— Что ж, теперь нас трое. Послушай, как только она позвонит…
Но в половине одиннадцатого отец начал клевать носом, а новостей от Лиззи все еще не было. Я позвонила ей на сотовый, и меня переключили на голосовую почту. Я оставила сообщение — мол, мне просто интересно, как у нее дела, — и попросила перезвонить при первой возможности… мой телефон будет включен всю ночь, так что, если ей захочется поговорить, я всегда на связи. Я подумала, не позвонить ли ей домой, но решила, что она расценит это как назойливость. Так что я повернулась к отцу и сказала:
— Думаю, нам пора ложиться спать.
— Она иногда звонила мне среди ночи, — сказал он. — Если вдруг…
— Сразу разбуди меня.
— Я готов хоть сейчас прыгнуть в машину и мчаться в Бостон, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке.
— Если до полудня от нее не будет известий…
— Ловлю тебя на слове, — сказал отец.
Я пошла в гостевую комнату, переоделась в ночную сорочку, забралась в постель, прихватив с собой сборник ранних рассказов Апдайка, который нашла в книжном шкафу отца, и попыталась сосредоточиться на элегических описаниях детства в Шиллингтоне, Пенсильвания, надеясь, что от них меня сморит.
Но сон все не шел. Я погасила свет, уткнулась в подушку, вдыхая острый аромат отбеливателя, которым старомодная экономка отца стирала постельное белье (кто в наши дни пользуется отбеливателем?), и стала ждать, когда же накатит забытье. Через полчаса я снова села в постели, включила ночник на прикроватной тумбочке и вернулась к подростковым переживаниям Апдайка во время футбольного сезона.
Прошло два часа. Я встала, спустилась вниз, чтобы заварить себе травяного чая, в надежде, что он подействует на меня как снотворное. Но в кухне я застала отца, который сидел за столом и читал свежий номер ежемесячного журнала «Атлантик».
— Я все думал, удастся ли тебе заснуть, — улыбнулся он, припомнив мои былые бессонные ночи, проведенные в его доме.
— Радует то, что не мне одной до утра маяться в ожидании, — сказала я.
— О, даже если бы мне не о чем было тревожиться, я все равно мало сплю в последнее время. Старость, никуда не денешься. Организму больше не нужно столько сна, потому что он знает, что скоро умрет.
— Очень оптимистичная мысль на сон грядущий.
— Поймешь меня, когда разменяешь девятый десяток… Забавно, не правда ли, что все великие мысли о жизни и смерти в основе своей банальны? Подумать только, даже сознавая, что это случится — скорее рано, чем поздно, — я все равно не могу представить себя мертвым. Как это так — меня не будет здесь, не будет нигде… я просто перестану существовать.
— Напомни мне, чтобы я больше никогда не засиживалась с тобой до глубокой ночи.
— Он улыбнулся:
— Скажу тебе одну вещь: я на самом деле завидую таким упертым верующим, как мой внук. Когда уходит из жизни близкий человек, вера, должно быть, дает великое утешение.
— А пока ты не получил свою божественную награду, можешь проводить время, отведенное тебе на планете Земля, поучая других и указывая, как им жить.
— Не будь слишком строга к Джеффу…
— Да будет тебе, отец, не он ли постоянно прессует тебя?
— Это очень трудно — принять чьи-то политические взгляды. Я часто задаюсь вопросом: чем я досадил этому мальчику? — разве что своим радикальным прошлым, которого он, похоже, стыдится.
— Я бы могла сказать что-то утешительное, вроде «Я знаю, он все равно тебя любит», но — и это уж точно можно трактовать как признание в ночи — я даже не уверена в том, что он любит меня. И знаешь, что вызывает во мне самое большое разочарование? То, что его нетерпимость замешана на злости. Он чудовищно прямолинейный и безжалостный. Конечно, я люблю его, несмотря ни на что, но он стал мне несимпатичен… как ни страшно признаваться в этом.
— Ты думаешь, это мисс Шэннон виновата в его новоприобретенной реакционности?
— Безусловно, она «привела его к Богу» — если помнишь, именно так он выразился, когда описывал свое религиозное пробуждение. И тебе известна ее милитаристская жизненная позиция, не говоря уже о том, что ее отец — рьяный евангелист. Джефф так поддался новообращенным проповедям этой семейки, что, наверное, уже никогда не сможет высвободиться из их тисков.
— Может, организовать ему случайную связь с проституткой во время командировки…
— Отец!
— Разумеется, мы бы подобрали классную девчонку, которая откроет ему все прелести жизни, и тогда он поймет, как обделил себя, связавшись с Шэннон.
Я ушам своим не верила и удивленно смотрела на отца. Он между тем продолжал:
— Мы, разумеется, не хотим, чтобы он лишился работы и чего-то еще из-за этой интрижки, поэтому попросим девушку по вызову признаться, что ее нанял инкогнито. Ну, представим как розыгрыш со стороны кого-то из его коллег. А потом она скажет, что подсыпала ему что-то в стакан и он потерял над собой контроль и поддался ее чарам. Из фирмы его не выгонят — насколько я понял из твоих рассказов, он приносит им слишком большие деньги, чтобы увольнять его за какие-то мелкие сексуальные грешки. Но, если повезет, Шэннон уж точно его выгонит. И хотя детям придется нелегко, Джефф обретет себя, настоящего, отречется от своего безумного фундаментализма, вырвется из корпоративных джунглей, переедет в Париж, снимет себе мансарду в каком-нибудь сомнительном arrondissemenf[56] и станет зарабатывать на жизнь написанием порнографических романов…
— Пожалуйста, заткнись, — сказала я, давясь от смеха.
— Только не говори, что не одобряешь полет моей фантазии.
— Я просто не знаю, то ли мне ужаснуться, то ли расхохотаться.
— В любом случае, ты поняла, что я у тебя еще хоть куда, верно?
Отец просто лучился от удовольствия. А я только подумала: благослови его Господь, что он так молод душой.
Было около пяти утра, когда мы наконец разбрелись по своим спальням. Усталость все-таки взяла свое, и я вырубилась.
К жизни меня вернул настойчивый телефонный звонок. Я резко вскочила. Сквозь тонкие шторы в спальню проникал дневной свет, а на тумбочке надрывался мой телефон. Я схватила трубку.
— Алло, — заспанным голосом произнесла я.
— Я разбудила тебя, мам?
— Лиззи. Слава богу…
— Нет, — солгала я. — Просто задремала. — При этом я покосилась на часы. Семь двадцать утра. — Как все прошло с Марком, дорогая?
— По этому поводу я тебе и звоню. — Ее голос срывался от радости. — У меня просто фантастические новости.
Я напряглась:
— И?..
— Вчера Марк сделал мне предложение!
Сон как рукой сняло.
— Вот это сюрприз, — осторожно произнесла я.
— Ты, кажется, не рада за меня.
— Разумеется, я рада, Лиззи. Я просто немного… удивлена, пожалуй… ведь еще накануне он вроде бы хотел разорвать отношения.
— Я знала, что он передумает, как только мы поговорим.
— И если позволишь, могу я узнать, что такого ты сказала Марку, отчего он изменил свое решение?
Она хихикнула — такие смешки у меня обычно ассоциировались с девочками-подростками в пору первой любви.
— Это касается только меня и моего мужчины, — кокетливо произнесла она.
Когда она снова захихикала, мой «детектор лжи» вдруг начал зашкаливать, и меня зазнобило. Она все придумала.
— Лиззи, милая, я так и не могу понять…
— Понять что?
— Как тебе удалось переубедить Марка.