— Мама, — тихо произнес он, целуя меня в щеку.
— Ты уже зарегистрировался? — спросила я.
— Да, — ответил он и прошел в гостиную. — А где отец?
— Скоро будет.
— Мне только что звонила Шэннон. Сказала, что видела тебя на «Фокс ньюс». Она очень расстроенна.
— Из-за того, что ее свекровь нецензурно обругала репортера?
— Она сказала, что ты выглядела сумасшедшей.
— Именно так я себя и чувствую.
— Не знаю, как ты могла позволить довести все это до такого абсурда. И еще этот твой комментарий про аборт…
И снова я попыталась сдержаться. На этот раз безуспешно.
— Эти репортеры толпятся у дверей моего дома только потому, что твоя бедная сестра пропала без вести, а этот негодяй, он же звездный доктор, находится под подозрением. И говорить о том, что все это из-за моей реплики про аборт…
— Хорошо-хорошо, — сказал он. — Просто я немного взвинчен.
— Не ты один…
— Шэннон закатила скандал, когда прочитала сегодня статью в «Геральд». Она очень сердита на тебя, мам.
— Это ее право.
— Да, но она злится и на меня тоже.
— Что, и в этом я виновата?
— Послушай, ты знаешь, как мы относимся к праву на жизнь нерожденного ребенка…
— Какой-то нечистоплотный журналист задал мне коварный вопрос о том, поддерживаю ли я решение Лиззи о прерывании беременности. И вот дословно то, что я сказала «Если она сочла это решение правильным на тот момент и если она приняла его без всякого давления со стороны… тогда да, я одобряю». И что в этом такого злодейского? Мы оба знаем, как Лиззи любит детей. Я абсолютно убеждена в том, что Маккуин уговорил ее сделать аборт, пообещав, что у них будет общий ребенок после его развода. Лиззи говорила об этом твоему деду…
— Зачем она ему это рассказывала?
— Потому что они были близкими друзьями… и что в этом плохого?
— Он не тот человек, с кем я бы стал советоваться в вопросах морали.
— Знаешь, что я тебе скажу, сыночек? Я бы к тебе тоже не стала обращаться за советом. Как и твоя сестра, потому что и ей, и мне известно, каким жестким, догматичным и безжалостным ты стал…
— Не сваливай на меня свои родительские огрехи…
Его слова хлестнули меня, как пощечина, хотя в глубине души я догадывалась, что когда-нибудь услышу их.
— Я не принимаю от тебя таких упреков, — сказала я.
— Очень плохо.
— Что с тобой произошло, Джефф? Когда ты превратился в такого озлобленного субъекта? И почему?
Он поморщился, не ожидая, что получит сдачи. Но ответить не успел, потому что в дверь снова постучали.
Джефф открыл. Вошел Дэн. Он протянул руку сыну, который в ответ сжал его плечо и сочувственно кивнул. Потом Дэн повернулся ко мне.
— Я не понимаю, почему мы должны скрываться здесь, — произнес он.
— Потому что дома я оказалась в осаде. И потому что Марджи предложила…
— С каких это пор всем распоряжается Марджи? — спросил Дэн.
— С тех пор, как она предложила свои услуги…
— Ты могла бы посоветоваться со мной, — сказал он.
— Ты все равно был занят в операционной, и, поскольку мы внезапно оказались в центре внимания ведущих средств массовой информации, я с радостью пригласила ее на роль нашего пресс-секретаря… все-таки она одна из ведущих нью-йоркских пиарщиц…
— Возможно, она не совсем подходящая кандидатура, — сказал Джефф.
— Почему это вдруг?
— Потому что сейчас, как я думаю, нам нужен тот, кому по зубам такие акулы, как «Фокс ньюс»…
— Марджи — профессионал высшей пробы…
— И что, она способна выпустить заявление, опровергающее твои комментарии об аборте?
Я отвернулась на мгновение, непроизвольно сжимая кулаки. Потом снова обратилась к сыну:
— Если бы я хотела отказаться от своих слов, Марджи подготовила бы соответствующее заявление. Но она не станет делать его исключительно по политическим мотивам, как бы тебе этого ни хотелось.
— Конечно, ведь Марджи — известная нью-йоркская либералка.
— К тому же она еврейка.
— Это не имеет никакого отношения…
— Да, ты прав. Как бы то ни было, я не стану отказываться от своего заявления, потому что а) это было бы нечестно по отношению к моей дочери, и б) я всегда верна своему слову… даже если…
— Я знаю, знаю, — сказал Джефф, — твои слова попросту исказили. Что ж, заявление от твоего имени могло бы снять недопонимание.
— Ты не услышал меня: я не стану отказываться от своих слов.
— Что ты об этом думаешь, отец? — спросил Джефф.
— Что об этом думает твой отец, — со злостью произнесла я, — не имеет значения, потому что это мое заявление, моя дочь…
— Лиззи и моя дочь тоже, — сказал Дэн, — и я согласен с Джеффом, хотя и по другим причинам. Комментарий, подобный тому, что ты дала, играет на руку моралистам от массмедиа, которые с удовольствием втопчут в грязь либералку, считающую нормой то, что ее дочь…
— Да плевать мне на них. Я не откажусь от своих слов.
— Может, ты все-таки подумаешь сейчас о Лиззи? — сказал Дэн.
— А о ком, по-твоему, я думаю каждую минуту каждого дня и ночи? В любом случае, мое мнение об аборте никоим образом не повлияет на усилия полиции по поискам Лиззи. Но если вдруг она увидит, что я отказалась от своего заявления, это может оттолкнуть ее от нас еще дальше… и я уверена, что детектив Лиари согласился бы сейчас со мной. Ты виделся с ним сегодня?
Джефф кивнул.
— Он хороший парень, как мне кажется, — сказала я.
— Да, только результатов пока ноль, — заметил Джефф.
— Он делает все возможное, — возразила я.
— Я хочу нанять частного детектива, — сообщил Джефф.
— В этом нет необходимости, тем более что это может помешать расследованию Лиари.
— У нас на фирме есть несколько частных сыщиков, они суперпрофи и никогда не путаются под ногами у копов.
— Лиари на нашей стороне, — сказала я.
— Вот и хорошо.
— Позволь спросить: если бы Лиари был «преданным христианином», ты бы иначе к нему относился?
— Ханна, сейчас не время для подобных дискуссий, — вмешался Дэн.
— Да нет, отчего же, все это предсказуемо, — сказал Джефф. — Ты всегда должна внести свою ложку дегтя, ввернуть атеистическую шпильку…
— Я это делаю исключительно потому, что ты прикрываешься своей христианской верой, как щитом, и ведешь себя так, будто знаешь ответы на все вопросы… что, увы, не так.
— Хорошо, Ханна, — сказал Дэн, — достаточно…
— Нет, не достаточно, потому что снова, вместо того чтобы объединиться как одна семья, мы готовы вцепиться друг другу в глотки. И все твоя абсурдная набожность…
— Я даже слушать это не хочу, — сказал Джефф. — Ты запутала ситуацию своими неуместными комментариями до такой степени, что Шэннон поставила ультиматум: если ты не откажешься от своих слов, внуков ты в ближайшем будущем не увидишь.
Я в шоке уставилась на него:
— Ты не посмеешь это сделать.
— Еще как посмею.
— Ты разлучишь своих родителей с их внуками только потому, что не согласен с моими высказываниями об аборте?
— На отца этот запрет не распространяется, — сказал Джефф.
В моем взгляде смешались удивление и презрение, когда я спросила:
— Ты сам-то слышал, что сказал, Джефф?
— Шэннон считает, что ты оказываешь на детей плохое влияние.
— На двухлетнего и четырехлетнего? И чтобы я могла сказать такое своим внукам…
— Это твой выбор, — отрезал Джефф.
— Нет, Джефф, выбор на самом деле твой.
Зазвонил мой сотовый. Это была Марджи.
— Я не вовремя?
— Боюсь, что да.
— Ты сейчас с Дэном и…
— Джеффом.
— Кто это? — спросил Джефф.
— Марджи.
— Скажи ей, что я хочу посмотреть заявление от имени семьи, которое она, надеюсь, подготовила, — сказал он.
— Ты слышала? — спросила я Марджи.
— Еще бы. И можешь передать своему очаровательному сынишке, что заявление отправлено на твой электронный адрес. Но послушай… мне необходимо коротко переговорить с тобой тет-а-тет. Можешь придумать какой-нибудь предлог и перезвонить мне, но только чтобы их рядом не было?
— Хорошо, — сказала я и нажала отбой. — Мне надо спуститься вниз и забрать факс.
— Что, консьерж не может принести?
— Я хочу покурить, — придумала я.
— Не могу поверить, что ты до сих пор сидишь на этой наркоте, — фыркнул Джефф.
— Это бывает крайне редко, — сказала я, — и сигарета — очень хороший друг.
Я схватила пальто и сказала, что вернусь через десять минут.
Спустившись в лобби, я остановилась у стойки администратора и спросила номер факса отеля. Выйдя на улицу, я закурила, жадно затягиваясь, и позвонила Марджи. Она ответила сразу же.
— Ты дома? — спросила я.
— Да, моя спальня отныне — командный пункт.
— У тебя, случайно, нет факса?
— Конечно есть. А почему ты спрашиваешь?
— Мне нужно, чтобы ты прислала по факсу семейное заявление, которое я сегодня одобрила. Это был предлог, чтобы спуститься вниз.
— Не вопрос. Но послушай, дорогая, семейное заявление — это теперь сущий пустяк.
— Что случилось?
— Тебе о чем-нибудь говорит имя Чак Канн?
— Это не тот ли парень из правых, у которого свой новостной сайт?
— В точку. «Новости от Канна». Великий распространитель консервативной пропаганды, мастер по обливанию грязью, и поверь мне, в наши дни у него полно соперников в этом деле. Помнишь, как он охотился на Клинтона? В общем, этот парень еще один переродившийся революционер, который теперь ненавидит всё и вся, что так или иначе связано с шестидесятыми. И завтра на своем сайте он выкладывает в качестве темы дня материал о книге Тобиаса Джадсона, которую наверняка некий пронырливый пиарщик вроде меня вложил в его мерзкие ультрареспубликанские ручки. Дорогая, мне нелегко говорить об этом, но боюсь, что Канн или кто-то из его прихвостней провел свое расследование и докопался…
Я отняла трубку от уха. Потому что уже знала, что последует дальше.