Я выпроводила его из магазина и принялась упаковывать заказы в коричневую бумагу. Наступил вечер.
16
Солнечный свет проник сквозь растворенные окна. Открыв глаза, я тотчас вспомнила, что сегодня – голосование, и все наши надежды возложены на то, как распределятся голоса в Совете дворян. Не только мои надежды, но надежды всего народа – молчаливого народа, чьему терпению уже подошел конец.
Несмотря на столь эпохальное событие, я решила весь этот день провести в четырех стенах, в магазине. Я миновала Площадь фонтанов. На ней уже собиралась толпа, среди которой особенно выделялись Красные колпаки, готовые услышать результаты голосования и – у меня перехватило дыхание – немедленно на них ответить. Интересно, что поделывает Нико? Уж наверняка не сидит сложа руки.
А вот мне сегодня делать особо было нечего: как смогла, сыграла свою роль в этом спектакле, пора и честь знать. Я шла, погружаясь в монотонную скуку летнего утра, и старательно выбрасывала дебаты из головы – пусть о них волнуется город.
Впервые я почувствовала запах гари, когда повернула к мосту. На торговой улице, где располагался мой магазин, запах усилился. Я ускорила шаг – неужели что-то горит в моем квартале, на моей улице? Кого из соседей постигло несчастье? Я не допускала и мысли, что оно обрушилось на меня, на мое ателье, и продолжала идти, рассеянно лавируя среди тележек с выпечкой и торговок клубникой, сгибающихся под тяжестью корзин с товаром.
Я свернула на свою улицу, окутанную густым плотным дымом, и отшатнулась, пропуская кренящуюся повозку пожарной бригады, спешащей к источнику черного смрада. Вода выплескивалась из пузатых бочек, пожарные-добровольцы волокли насосы и брандспойты.
Я поспешила вслед за пожарными. Очистившуюся было дорогу в мгновение ока заполонили любопытные, побросавшие все свои менее насущные дела – торговлю вразнос или поход по магазинам, – чтобы поглазеть на случившееся неподалеку происшествие.
Теперь я почти бежала. По мере того как я приближалась к ателье, сердце мое все отчаяннее колотилось в груди: дым клубился столбом, и, к моему ужасу, именно возле моего магазина и остановилась повозка пожарников.
– Софи! – Из толпы, сломя голову, выскочила Эмми и сжала, как в тисках, мою руку. – Я пришла пораньше, гляжу – полыхает. Ваш сосед помог мне вызвать пожарных.
Она тянула меня к магазину, я не сопротивлялась и только безмолвно таращилась на разбитые окна и валивший из них дым. Пожарные и добровольцы-помощники из нашего квартала, которые за небольшое вознаграждение всегда приходили на помощь, уже взломали дверной замок и втащили внутрь насосы и бочки с водой, но я понимала – их старания напрасны. В ателье все сгорело дотла. Но даже если что-нибудь уцелело в дыму и пламени, оно обречено погибнуть в воде.
Поблизости сгрудились мои соседи – подсчитывая мои убытки, они тревожились, как бы огонь не перекинулся на их магазинчики. Дома в нашем квартале слишком тесно жались друг к другу, и пожары распространялись довольно быстро.
Все молчали.
Я ломала голову, как же такое могло приключиться. Утром меня в магазине не было. Да там, насколько мне известно, вообще никого не было. У Алисы есть ключ, но ее пока нигде не видно, а Эмми и Хеды в ателье быть просто не могло. Свечи и лампы мы вчера не зажигали, плиты, естественно, в это время года не растапливали. Случайная искра с улицы? Молния из-за грозы, которую я ночью проспала?
Пожарные наполняли водой насосы, и вода, выплескиваясь из бочек, ручьями текла на землю. Дым начал редеть, и один из пожарных, качавших насос, крикнул, что они свое дело сделали: пожар потушен, опасности нет.
– Владелец или собственник здесь? – раздался чей-то хриплый голос.
– Да, – просипела я: в горле у меня першило от дыма.
Эмми выпустила мою руку, и я, еле волоча ноги, в одиночку двинулась к порогу магазина.
И тут я увидела их – слова, намалеванные размашистой рукой на тротуаре прямо перед крыльцом моего ателье: Ведьма-политиканка. Оранжево-красные, цвета свежего мяса, растекшиеся буквы так и лезли в глаза. Совершенно сбитая с толку, я прошаркала по булыжной мостовой.
– Мисс? – Стоявший на пороге человек оказался не добровольцем-пожарным, а гарнизонным офицером. – Я должен снять показания и задать вам пару вопросов.
Я кивнула. Глаза щипало от дыма, в горле стоял комок горьких слез, готовых хлынуть наружу и смыть этот дым без остатка.
– Когда вы в последний раз были в ателье?
– Вчера вечером. Около шести. В шесть часов вечера.
Я запаковала и отправила с курьерами все наши заказы, затем – не иначе как по счастливой случайности – прихватила домой документы и учетную книгу, чтобы еще разок проверить доходы и расходы.
– Одна?
– Да.
– Огонь разжигали?
– Нет, – раздраженно буркнула я – что за нелепость. – Окон я тоже не разбивала.
Если бы стекла разлетелись от невыносимого пекла внутри ателье, снаружи, на тротуаре, остались бы осколки. Но осколков там не было.
– Я обязан задавать подобные вопросы, – тяжело вздохнул офицер и равнодушно поглядел на расплывшиеся по тротуару буквы. – Если вы желаете оценить причиненный вам ущерб, я сопровожу вас внутрь на несколько минут.
– Это разрешено? – уточнила я.
– Нет. Формально – не разрешено. Необходимо дождаться, когда Лорд Камней пришлет кого-нибудь из своего офиса, чтобы все тут запротоколировать. Вы арендуете помещение?
– Да. – У некоего анонимного владельца, который управляет своим имуществом через некую бухгалтерскую контору. – Вы поставите его в известность или я? Или…
– Вероятнее всего он уже в курсе. В любом случае офис Лорда Камней уведомит его о случившемся. – Офицер жестом указал мне на дверной проем: – Так хотите взглянуть?
Я кивнула: необходимо было узнать, все ли ткани пропали безвозвратно. Ткани – это капитал, их потерю ничем не восполнить. Я ведь собиралась передать их Алисе в качестве основных активов. Но стоило мне переступить порог ателье, как мое сердце сжалось.
В главном зале – впрочем, как я и предполагала – царил первозданный хаос. Пламя опалило прилавок и уничтожило настоящее произведение искусства – стул с мягкой обивкой, который я приобрела для клиенток, пришедших на консультацию. Доска заказов треснула пополам, и часть ее валялась на полу, разбитая вдребезги. Собрав волю в кулак, я направилась в мастерскую.
На манекене, встретившем меня при входе, висело платье. Едва взглянув на него, я поняла, что ему место в корзине: шелк обуглился, льняная подкладка выгорела. Огонь прокоптил стены, сожрал несколько хлопковых платков и чепцов, но они как раз беспокоили меня меньше всего. А вот рулоны в дальнем углу комнаты, разложенные по полочкам – цвет к цвету, ткань к ткани, – были бесценны.
Я медленно обернулась: видения, одно другого ужаснее, пронеслись у меня перед глазами.
Но полки остались нетронуты.
Огонь обдал жаром столы по обе стороны стеллажей, изодрал на кусочки ткани на раскроечном столе посредине комнаты, но рулоны шелка и хлопка, штабелями громоздящиеся на полках, пребывали в целости и сохранности. Я кинулась к стеллажам.
– Осторожнее, доски на полу могли прогореть, – предупредил меня офицер.
Я пропустила его слова мимо ушей и ткнулась носом в первую попавшуюся ткань – чуть-чуть отдает дымом, но это не страшно, запах выветрится.
Я не верила своим глазам: чара, наложенная мною на дерево, ярко сияла. Трепеща и благоговея перед этим маленьким чудом, я робко провела пальцами по золотистой полоске света.
Дождавшись Алису и Хеду, я отослала их по домам, заверив, что вскоре пришлю весточку. У меня при себе были деньги – достаточно, чтобы заплатить всем за несколько дней работы, – и я разделила их между помощницами, невзирая на протесты Алисы, что милостыня им не нужна. Я оставила ее слова без внимания. Может статься, из-за этого пожара я не передам ей ателье, и все они останутся без работы – как минимум на несколько недель.
Сжав зубы, чтобы не выдать душившие меня страх и ярость, я расправила плечи и гордо ждала, пока мои соседи разбредались по своим домам и лавкам. Большинство выражали мне сочувствие, многие озадаченно разглядывали накарябанную на тротуаре возмутительную надпись. Вздернув подбородок, я старательно отводила от нее взгляд: все это – ложь, незачем давать лишний повод для сплетен.
Но надпись так и лезла в глаза. Кто-то, возможно даже целая группа людей, слепо уверовав, что я переступила черту и сею зло, выследили меня и нанесли удар. Их не волновал «Билль о реформе», они не собирались хулить его или воздавать ему по заслугам, их интересовала я. Мое ателье, шитье, работа всей моей жизни – они знали, куда ударить меня больнее. Но как ни глубока нанесенная ими рана, слез моих они не увидят, даже если прячутся где-нибудь неподалеку.
Делать было нечего, бюрократическая волокита с огромной зияющей дырой, в которую превратилась дверь моего магазина, грозила затянуться на долгое время, и я побрела к Площади фонтанов.
На кафедральном соборе зазвонили благовест, возвещая полдень. Полагая, что окончания дебатов еще ждать и ждать, я тихонько присела в тени тополя среди плывущих по воздуху миниатюрных облачков-пушинок. Люди прибывали, толпа постепенно росла. Солнце достигло зенита, и по возбужденной толпе прошел ропот.
Послышались крики, но, стоя в глухом углу под деревом, я не могла разобрать, были они криками радости или гнева. Загудели голоса – подавшись вперед и вытянув шею, я, как и стоявшие рядом со мной, жадно ловила каждое доносившееся до нас слово.
– Вы слышите, что там говорят? – спросила я высокого мужчину в красном колпаке, лихо сдвинутом набекрень.
Мужчина покачал головой и, орудуя локтями, начал пробивать себе дорогу в толпе. Меня же оттеснили назад. Опаленная зноем, я застыла неподвижно, как столб, лишь сердце в груди бухало, как барабан.
– Одобрен!
Радостная весть наконец-то докатилась и до нашего края площади: высокий мужчина сдернул с головы колпак и подбросил его вверх. В воздух, сияя в лучах палящего солнца, взметнулись тысячи таких же колпаков – крошечных стягов, – и толпа в едином порыве разразилась одобрительным восторженным ревом.