Неожиданно на меня навалилась невообразимая усталость: сказались и изнурительная, доведенная до конца работа, и празднование нашей победы, и страх оплошать на международном саммите в роли официального представителя. Сказав, что хочу побыть в одиночестве, я извинилась и направилась к тихим аллеям, обнесенным живой изгородью, подальше от гама и шума праздничного пира. Вечерело, общественные сады закрылись, и я, погрузившись в молчаливый покой закатного часа, вздохнула наконец полной грудью.
– А неплохо у тебя получилось.
Я подпрыгнула, споткнувшись о вывороченный из дорожки камень. Крепкая рука подхватила меня. Я вывернулась, вцепилась в чужую ладонь и увидела перед собой смеющееся лицо Нико.
– Черти тебя забери, Нико! Ты что, в списке приглашенных?
– Ну и язва же ты! Я просто… любуюсь окрестностями.
– Ты перелез через забор?
– Полагаю, что даже такой величайший почитатель общественных садов, как наследный принц, не знает про затвор, ворота шлюза. – Нико ухмыльнулся. – Там внизу, где вода из фонтанов вытекает в реку. Грязновато, конечно, но…
– Тупоголовый дурак! Зачем ты сюда приперся? Если тебя схватят, я ничем не смогу тебе помочь.
– Как зачем? Чтобы внести необходимый классовый элемент и немного разбавить твой список гостей, а то он какой-то социально однобокий.
– Это не моя вечеринка.
– Фигурально. – Он поддел носком ботинка вывороченный камень. – Я хотел взглянуть на своих союзников.
– Союзников?
– Будь осторожна, Софи. Ваш Билль прошел. Но за каждое положение в новом законе вам придется драться: без боя дворяне не сдадутся. Вот я и решил – пойду посмотрю, кто тут на моей стороне. А еще я надеялся отыскать здесь кого-нибудь, чтобы вручить это.
Он всунул мне в руку письмо. Я потянулась к карману, чтобы положить его туда, но он меня остановил.
– Письмо не от меня. Оно перехвачено. Прочти.
– Перехвачено?
Я развернула послание, взглянула на сломанную печать и тотчас же узнала оттиск гербовой печати Поммерли.
– Мы, знаешь ли, не только памфлеты распространяем.
Только я собралась отчитать его за пренебрежение тайной личной переписки и законами, не дозволяющими красть чужие письма, как строки этой короткой, но предельно четкой депеши обожгли мне глаза: «Дождитесь отъезда принца, не допустите выборов. Введите новые налоги, прежде чем соберется Совет. Стяните преданные войска в провинциальные гарнизоны».
– Понимаешь, что это значит?
– Да, измену.
– Кому адресовано послание?
– Понятия не имею, – пожал плечами Нико. – Адрес на конверте зашифрован. Потому-то я сразу смекнул, что в нем что-то важное.
– Разумеется, Поммерли – круглый идиот, – я часто задышала. – Разумеется… Разумеется, этого просто не может быть.
– Угу. Возможно, он всего лишь расстроен и выпускает пар таким вот бредовым способом. – Нико тряхнул головой. – Правда, я бы на это особо не рассчитывал.
Прежде чем я успела спросить его, откуда он взял депешу и что собирается делать, в глубине парка послышались голоса, на тропинку упали тени, и Нико, нырнув в прореху живой изгороди, бросил меня в аллее одну с зажатым в руках мерзким и вероломным посланием.
18
По окончании голосования, когда подготовка к реформам шла полным ходом, Теодор, несмотря на груду неотложных дел по переустройству государственных структур, спешно занялся поездкой на саммит. Проведение выборов он, не находя себе места от тревоги и волнения, словно мать, впервые отдающая новорожденного в чужие руки, перепоручил Совету дворян. Принимая во внимание, что письмо, полученное от находящегося в бегах преступника, – единственная улика против Поммерли, он спрятал его в кабинете и показал лишь Эмброзу, дабы тот пояснил, какие юридические последствия проистекают из подобных депеш.
Теодора я почти не видела: долгие летние дни он коротал над книгами, изучая уже отжившие свой век и еще действующие торговые договоры и пролегающие по морю судоходные пути, так как торговля и рыболовство стояли во главе угла нынешних переговоров. Объединенные Экваториальные Штаты, островное государство, обвиняли Западный Сераф и особенно Галатию в том, что в погоне за наживой они неправомерно облагают налогами торговые пути и порты. Восточный Сераф, не обладая собственными обширными водными путями, по которым безостановочно движутся торговые суда, стремился умерить аппетиты Галатии и Западного Серафа. Квайсет, на приполярные воды которого никто не претендовал, по всем прогнозам, собирался занять выжидательную позицию. От меня не ускользнуло, что Пеллию, а вместе с ней и Фен, островные государства, которые, несомненно, затрагивали соглашения по морской торговле, вообще не пригласили на саммит, сочтя их мнение по данному вопросу малозначащим.
Накануне отъезда мы с Теодором поужинали вдвоем. Ужин в саду прошел быстро и не особо весело – из-за жары есть почти не хотелось. Сумка Теодора трещала по швам от документов, писем и заботливо свернутых карт. Он вытащил одно письмо и вздохнул.
– От леди Крестмонт. Она сообщает, что из-за приступа подагры бедный старый лорд Крестмонт не сможет поехать с нами.
– Очень жаль. – Я мельком взглянула на буквы, выведенные дрожащим старческим почерком. – Надеюсь, он скоро поправится.
Теодор хрюкнул, и меня передернуло от возмущения – нельзя же быть таким бессердечным.
– Да ладно, не настолько уж я зачерствел, чтобы радоваться его подагре, – усмехнулся Теодор. – Но когда я виделся с ним два дня тому назад, он был здоров как бык. Сам собой напрашивается вопрос – а не хочет ли он уклониться от нашего путешествия? В Совете он и Поммерли – верные союзники.
Даже в этот жаркий до изнеможения летний вечер, клонившийся к закату, у меня мороз пробежал по коже.
– Ты думаешь, он остается, чтобы сеять раздор вместе с Поммерли? Или чтобы поменьше общаться с тобой?
– Может, из-за того или другого, а может, по совсем иным причинам. Ах, да какая разница! С нами будут адмирал, и леди Мерхевен, и Аннетт… С такой теплой компанией нам больше никто и не нужен, честно говоря.
– Но если они с Поммерли все-таки что-то затевают, или если другие дворяне…
– Пусть затевают что угодно: закон принят.
Я мусолила в руке корку хлеба. Закон, может, и принят, но те дворяне, которым он не по нраву, сделают все, чтобы осложнить его введение в законную силу. Я открыла было рот, желая спросить Теодора, действительно ли ему необходимо покинуть страну и не позволят ли ему остаться и еще немного присмотреть за новоявленным законом, но промолчала. Ответ был очевиден. Я впилась зубами в хлебную корку: жесткая, как сухарь, она мгновенно раскрошилась.
Пока Теодор набирался знаний по международной торговле, я шила летние платья и – непосильный труд – навсегда закрывала двери своего ателье. В подобной развязке – повесить табличку с жирной надписью «Закрыто», вынести вон ткани, разложенные на полках в глубине мастерской, – было нечто символическое, но подобной развязке я противилась всеми силами, все еще надеясь передать магазин Алисе.
На полках до сих пор светилась созданная музыкой Теодора чара на удачу, которой я оплела волокна дерева. Шелка, хлопок, шерсть, аккуратно разложенные по типам ткани и цвету, ждали, когда их погрузят на телегу и отвезут к дому Теодора – он согласился приютить их на время нашего отъезда. Я погладила изящный, ни с чем не сравнимый желтый шелк – когда-то я надеялась, что именно его какая-нибудь жгучая брюнетка выберет для своего бального платья. Я подхватила на руки рулон превосходной голубой шерсти, изготовленной в Фене, – когда-то я представляла, как пошью из нее дорожное платье для какой-нибудь девицы, кровь с молоком.
– Вы уже закончили? – послышался робкий голосок Эмми.
– Да… О нет, не входи. Здесь невероятная грязища.
Мой фартук был весь в саже. Я надела самое старое, самое простое платье из камвольной ткани и жалела только об одном, что для царящего тут беспорядка у меня не нашлось еще более старого и более постылого одеяния.
– Сегодня утром я получила пакет из банка, – запинаясь, произнесла Эмми. – В нем… в нем оказалось слишком много денег.
– Ничего подобного, – улыбнулась я. – Просто выходное пособие. Просто…
Просто это – обязательная по закону выплата, хотела заверить ее я, но мы обе знали, что это не так. Деньги мне дал Теодор. «Это меньшее, что я могу для тебя сделать», – сказал он, вручая мне сумму, достаточную, чтобы заплатить каждой моей помощнице годовую зарплату.
– Поблагодарите его за меня, – попросила Эмми, озираясь вокруг. – Как получилось, что ткани не пострадали? Судя по всему, здесь ничего не могло уцелеть.
– Удача, – честно ответила я.
– Даже для удачного бизнеса это – настоящая удача, – тряхнула головой Эмми и повернулась к выходу. – А вот и она!
В проеме двери показалась Алиса, и они с Эмми застряли на пороге.
– А ну выметайтесь-ка отсюда, обе, – скомандовала я.
– Я хотела поблагодарить вас… – начала Алиса.
– Выходное пособие не стоит благодарности.
– Не только за него. Вы дали мне прекрасную работу и чудесные возможности. За это стоит быть благодарной.
У меня перехватило горло – я ведь хотела дать ей намного, намного больше. Я подвела не одну лишь Алису, я подвела Эмми и Хеду и всех тех женщин, которых Алиса могла бы когда-нибудь нанять. Меня душили слезы.
– Алиса? – дернула ее за рукав Эмми.
– А, да. Я принесла имбирный пирог.
И она вытащила из корзинки комковатую слипшуюся массу.
– Один из тех кулинарных помоев, которыми снабжает тебя двоюродная сестра? – расхохоталась я.
– Разумеется, – откликнулась Алиса.
– Хеда не пожелала прийти, – добавила Эмми, – но она просила передать слова благодарности.
Я могла вообразить тысячу причин, по которым Хеда пренебрегла нашей стихийной прощальной встречей: например, что она только-только пришла в ателье и не успела к нему толком привязаться. Мысль, что Хеду отвратила от встречи «ведьма-политиканка», я гнала от себя прочь.