Сущее, реальное! Ну конечно! До сих пор, чтобы увидеть чары, я пыталась извлечь магию из воздуха. Теперь же я пойду другим путем. Мой дар позволяет мне не только управлять тирати, но и видеть его. С этого и начнем. Если я увижу его, возможно, я смогу повелевать им. Но как почувствовать то, что неподвластно чувствам, как увидеть то, что неподвластно взору и скрыто по ту сторону видимого нами мира? Как увидеть любовь, тоску, радость?
Я уже готова была опустить руки, как вдруг подумала, что «увидеть» чувство – это почти то же самое, что его пережить. Создавая чары, я переживала радость, накладывая проклятия – тоску и горечь. Я всегда полагала, что эти переживания – побочный результат колдовства. Но что, если они и есть источник чародейства? Что, если я интуитивно «разглядела» саму магию во всей ее первозданной красе? Я попробовала отыскать в своей душе подобные переживания – нерушимую безмятежность и тихую радость, что всегда сопутствовали моему самому всесокрушающему волшебству. Это было трудно и так же тяжело, как вызвать улыбку у строптивого ребенка, но чем больше я погружалась в себя, вспоминая теплицу, где мы с Теодором недавно копались в земле, или липкий ореховый пудинг моей матушки, который я резала на куски, тем теплее становились мои руки и пальцы, тем радостнее билось мое сердце. Я дотронулась до цепочки на запястье и выпустила на волю все потаенные грезы о будущем счастье.
И вот я почувствовала, увидела магию – тоненький золотистый лучик света, отличный от солнечных зайчиков и бликов отраженной воды, пляшущих на стенах. Ухватив прядь света, потянула ее на себя, свернула ее в изящный кружок, и передо мной в воздухе повисло идеально ровное золотое колечко. И что же с ним теперь делать? Я поиграла с ним немного, пропустила между пальцами, покидала из руки в руку, а затем уложила на постель и, вообразив, что оно – неотъемлемая часть ткани, соединила его с покрывалом. Золотое колечко намертво приклеилось к ткани: вышей я его иголкой и ниткой, и то не получилось бы лучше.
Опьяненная восторгом и радостью, я упражнялась в своем мастерстве еще час или два. Ухватив прядь света, я вила и изгибала ее, забавлялась с ней, как с волокном ткани, как с комком глины: она танцевала, распрямлялась, трепетала в моих руках, удерживаемая мной, но не изменяемая. Я без помех переносила свет чар на ткани, с некоторым усилием – на деревянные панели и с неимоверным трудом, еле-еле – на стеклянные поверхности. Я рассмеялась: ах, если бы судовладелец узнал про тот бесценный, хоть и невидимый дар, что я преподнесла убранству его каюты! Да, не все еще получалось, я действовала неуклюже и медленно, но во мне крепла уверенность – я смогу. Смогу зачаровать ткань на ткацких станках или ядра, отлитые в формах.
Я отпустила нити света, и они растворились в воздухе. А теперь – следующий шаг, на который я отважилась не без внутренней борьбы: заглянула в свою душу и отыскала в ней глубоко-глубоко запрятанное, но мечтающее вырваться на свободу болезненное терзание, мучившее меня из-за наложенного мною проклятия. Как это ни тяжко, но я должна узнать, смогу ли справиться с ним. Вытянув из воздуха блестящую жирную чернильно-черную полосу, закрутила ее в тонкую спираль. Я могла забавляться с ней и держать ее точно так же, как и зачарованную нить света, но когда я поднесла ее слишком близко к покрывалу с запечатленным на нем золотым колечком, тьма отпрянула, словно не желая соседствовать со своим соперником. Мне не хотелось размещать чару проклятия на покрывале, но и рассеивать ее в воздухе мне тоже было не с руки – мне ведь следовало понять, подвластна она мне или нет. Поэтому я поднесла ее к чаше с кувшинками и погрузила в воду, уверенная, что она в ней и растворится.
Вода немедленно помутнела – чуть-чуть, подернувшись блеклой, почти прозрачной серой пленкой. Интересно, подумала я, что же я такое сделала? Смогу ли я потом вытянуть проклятие из воды, как я когда-то вытянула его из шали? Или оно останется там навечно?
Я легла на постель и закрыла глаза. На меня навалилась привычная усталость: колдовство всегда отнимало силы, а сейчас, наводя чары без иглы и нити, я утомилась вдвойне. Не желая того, я провалилась в сон, убаюканная мерным покачиванием корабля. Проснулась я от топота ног по палубе и скрипа снастей – матросы трудились в поте лица.
Я взглянула на чашу с кувшинками и обомлела.
Цветы завяли. Зеленые листья и стебли почернели и сморщились, лепестки засохли и опали, а приторный душистый аромат сменил спертый запах гнили и тлена.
Трясущимися руками я схватила кувшинки, швырнула их в проржавевшее мусорное ведро и уставилась в воду. На сумрачные пятна проклятия упал луч света, и они слабо замерцали. Взяв себя в руки, я принялась вытягивать зло из воды. До боли в пальцах колдовала я над сверкающими чернотой бликами, пока они не соединились воедино – вначале в расплывшуюся кляксу, затем, растянувшись, словно чернильно-черная ириска, в темную прядь. Подняв в воздух, я развеяла ее.
Дрожа, опустилась на кровать. То, с чем я столкнулась, оказалось намного большим, чем простое наведение чар и проклятий. В тонкой искрящейся нити проклятия заключалась сама жизнь и смерть, и никто не знал, что теперь эта нить полностью мне подвластна.
Когда пришел Теодор, я задумчиво глядела в очищенную воду чаши.
– Ты не проголодалась? – заботливо спросил он. – Время ужинать, а ты еще даже не обедала.
Я покачала головой: хотя наведение чар всегда возбуждало во мне волчий аппетит, сейчас мне было не до еды. Я рассказала Теодору о своих опытах, и его гордость моими достижениями быстро сошла на нет, когда он услышал, что чистейшая черная магия сотворила с кувшинками. Мы решили, что дальнейшие мои исследования в этой области не только неразумны, но и нежелательны. В конце концов я же не хочу утопить кого-нибудь – неважно, человека или другое живое существо – в мутной пучине злонамеренного колдовства.
– Прошу тебя, никому не говори об этом, – попросила я. – Разумеется, я сама завтра всем расскажу о наведении чар, но проклятия… Наверняка им захочется их использовать. Но захочу ли я – вот в чем вопрос… И я не знаю, по силам ли мне удержать в повиновении черную магию?
– Конечно, – заверил меня Теодор. – Я и представить себе не мог, что дойдет до такого, когда мы с тобой начали экспериментировать с различными способами создания и наложения чар.
Он вздохнул и нахмурился.
– Ты тут ни при чем, – воскликнула я. – К тому же… к тому же мы знаем, что серафцам ничего подобного даже не снилось, да? Иначе они непременно испытали бы это на мне.
Похоже, и эта моя шутка оказалась не самой удачной.
– Ты уверена, что не хочешь перекусить? Я бы мог принести поднос…
– Уверена. Я лучше отправлюсь в постель…
Умоляющим жестом я протянула к нему руки, и Теодор понял. Несмотря на страшный груз, что лежал на моих плечах, – груз ответственности за обладание смертоносным даром, я молила о душевности, о теплоте, о жизни. Теодор скользнул на узкую койку, прижался ко мне и поцеловал в ухо и щеку. Я блуждала руками по его телу, столь мне знакомому, гладила его узкие плечи, его руки с холмистыми мускулами, доставшимися ему в награду за прополку сорняков и копание в земле, его нежную кожу. Я целовала кончики его пальцев, загрубевших от скрипичных струн…
День еще не закончился, когда мы свернулись друг подле друга и погрузились в сон.
56
Как только мы покончили с завтраком: безвкусной овсянкой с сухофруктами и жидким чаем, я попросила минуточку внимания.
– Думаю, я поняла, как… – несмело начала я, – как зачаровывать множество предметов одновременно.
Я боялась, что меня забросают вопросами и мне придется, запинаясь и подыскивая нужные слова, объяснять непосвященным чародейные секреты, но меня просто поздравили, и все.
– Значит, вы сможете зачаровать ткань на ткацких станках? – нетерпеливо спросила Альба.
Не успела я ответить, как Кристос меня перебил:
– А как насчет пушек? Ядер? Штыков, несущих проклятие?
– Минуточку, – прервала его я. – Во-первых, я понятия не имею, что произойдет с оружием, на которое наложено проклятие. А во-вторых, я не знаю, как можно проклясть столько оружия.
– Но если навести проклятия на пушки, наверняка они станут более точными, и мы сможем вести прицельный огонь…
– А может, наши орудия будут просто чаще взлетать на воздух, – добавил Сайан. – Действительно ли можно навести проклятие именно на врага или нет?
– Не знаю, – вздохнула я. – Давайте пока обойдемся одними чарами.
– В любом случае, – улыбнулась Альба, – у нас окажется секретное оружие, о котором роялисты даже не подозревают. Вы отправитесь со мною в Фен, и мы заключим парочку торговых сделок с фенианскими промышленниками.
– Есть одно «но», – предостерегла ее я.
– Какое?
– Чародейство в Фене запрещено. Целиком и полностью. Даже иллюзии, наводимые серафскими колдунами, даже карточные фокусы.
– Чародейство запрещено, не спорю, – еле слышно вздохнула Альба, – но деньги решают все. Ушлые фабриканты просто закроют глаза на все ваши колдовские забавы. Если они вообще их заметят.
– А почему в Фене запрещено колдовать? – спросил Баллантайн. – Мне открыты тайны ветров и течений, но я совсем не осведомлен о фенианских обычаях и запретах.
– Думаю, на данный момент это неважно. – Альба, изображая усталость, закрыла лицо руками.
– Но чтобы обойти эти запреты, мы должны понимать, откуда они взялись, – возразил Сайан.
– Чародейство в Фене запрещено просто потому… что запрещено, – ответила Альба. – С чувством юмора у фенианцев даже хуже, чем у квайсов. Вы ведь помните, что фенианцы – это бывшие квайсы, которым Квайсет показался чересчур веселым?
– Боюсь, я ничего подобного не помню, – покачала я головой.
– Что ж, тогда слушайте, – сдалась Альба. – Квайсы колонизировали остров Фен несколько веков назад. До этого Фен населяли лишь… тюлени, наверное, да чайки. Ну, может, еще кривошеие олени. Короче говоря, в Квайсете произошел церковный раскол, и раскольники бежали в Фен. Как только они там обосновались, нашлись предприимчивые люди, которые оторвались от вахтенных журналов и, оглядевшись вокруг, сообразили, что помимо рыбалки в Фене можно заколачивать неплохие деньги.