и украинской и белорусской, а «энциклопедии „Слова о полку Игореве“», в которойбыло бы собрано всё об исследовании «Слова…», все толкования текста, всепрочтения, все гипотезы об авторе, времени и месте написания, все характеристикидействующих лиц, возможные ударения в словах, нет и вряд ли скоро будет…
Историк и археолог, я, честно говоря, в анализе «Слова…» больше доверялсвоим коллегам, чем филологам. Привыкнув иметь дело с реальными предметами, сточными датами событий, рождений и смерти людей, родственные связи и делакоторых можно было проверять самыми разнообразными способами, мне приходилось,обращаясь к филологам, принимать на веру их построения, которые основывались нена фактах, а по большей части на остроумных предположениях. Вот почему я начал систорических реалий, упомянутых в поэме, и с её действующих лиц.
Если не считать скептиков, здесь не было разногласий, Такие археологи, какА.В. Арциховский, Б.А. Рыбаков, В.Л. Янин, А.Н. Кирпичников, подтвердилисоответствие наступательного и оборонительного оружия XI–XIII веков тому,которое упомянуто в «Слове…». То же было и с именами. Все их можно было найтив летописи за исключением, разве что, Изяслава и Всеволода Васильковичей,существование которых, однако, доказывалось исчислением общего количествасыновей князя Василько Святославича полоцкого. Правда, характеристики рядакнязей в «Слове…» расходились с теми, что известны нам по летописям, но можноли ожидать от автора художественного произведения, что его оценка будетсовпадать с оценкой летописца?
Самым интересным наблюдением историков над текстом «Слова…» мнепредставлялся вывод о его исторической «двуслойности». Автор древнерусской поэмыо событиях 1185 года почему-то любил исторические отступления. Никого бы неудивило, если, повествуя о настоящем героев, он обратился к их прошлому, раскрывих былую славу или, наоборот, позор. Кстати сказать, именно так поступил авторрассказа о походе Игоря, помещённого в состав Ипатьевской летописи. Гибельвойска и пленение князя Игоря он представил наказанием не только за егобесчестный поход, но и за прошлые грехи, влагая в уста князя раскаяние, что он«многое убийство и кровопролитие сотворил в земле христианской… взяв на щитгород Глебов.» В поэме ничего подобного нет. Сиюминутная экспозиция (6, 213)прерывается ничем не мотивированными отступлениями к событиям более чем вековойдавности. Так появляется экскурс о «крамолах» Олега Святославича, о битве наНежатиной Ниве, о Тмуторокане, о князе-оборотне Всеславе полоцком. Связь междупервым пластом и вторым, конечно, могла быть смысловой, как то пыталисьобъяснить исследователи: там — деды, здесь — внуки. По смыслу выходило, чтовнуки недалеко ушли от дедов. Действительно, как показал Б.А. Рыбаков, всё«Слово…» пронизано генеалогическими намёками, указаниями, и даже в заголовке,напоминая восточную традицию перечисления предков в имени человека, указывалось,что «полкъ» не чей-либо, а «Игоря, сына Святослава, внука Ольгова».
И всё-таки я не понимал: почему, так внимательно относясь к делам дедовгероев, автор и не подумал напомнить об их отцах? Промежуток между пластами —битвой 1078 года на Нежатиной Ниве, где на последующие годы определилисьотношения между потомками Святослава Ярославича и Всеволода Ярославича, излосчастным походом Игоря Святославича в 1185 году — никак не нашёл своегоотражения в поэме. Он так стерильно пуст, предшествующая битве жизнь героев«Слова…» настолько неизвестна, что закрадывалось предположение: а знал ли оней вообще что-нибудь автор?
Со временем к этим двум хронологическим пластам содержания «Слова…»добавился и третий, выделенный по приметам времени более древнего, чем даже XIвек: «время бусово», упоминание авар, «красных готских дев», Трояна и языческихбогов, к которым автор возводил родословные русских князей и Бояна. Такпостепенно прояснялась историко-поэтическая структура «Слова…», связь междуживыми и мёртвыми представителями одного рода, между дедами и внуками, междунастоящим и прошлым, — связь, уводящая в далёкую языческую древность.
Наблюдения филологов не противоречили таким выводам. С.П. Обнорский,Н.М. Каринский, Л.П. Якубинский, Б.А. Ларин и Н.А. Мещерский безусловно подтвердилисоответствие языка «Слова о полку Игореве» представлению о литературном языкедревней Руси XII–XIII веков. В то же время они указывали, что список, попавший кМусину-Пушкину, был написан не раньше начала XVI века, потому что при перепискеписец явно правил орфографию оригинала, с которого списывал текст. Это былаэпоха так называемого второго югославянского влияния, когда вместе с памятникамиписьменности на Русь проникла и распространилась болгарская орфография, всоответствии с которой стали приводить и тексты более древних памятников,поправляя их при переписке.
Главным в наблюдении филологов было то, что русский язык, которым написано«Слово…» и который неискушённому читателю представлялся «новым» по своейблизости к живому русскому языку, оказывался более древним, чем болгаризмы ицерковнославянизмы, только производившие впечатление древности. Чистая русскаяречь лилась со страниц «Слова…», пробиваясь, словно струйка животворногородничка, сквозь завалы камней велеречивой средневековой учёности. Это был язык«старшей поры» — язык договоров Игоря с греками, язык «Правды Руской», язык, накотором Владимир Мономах писал своё «Поучение», и на котором было написано«Слово о погибели Русской земли». К нему примыкал язык «Моления ДаниилаЗаточника» — хотя сам текст «Моления…» и был составлен из разнообразных, побольшей части переводных цитат, — и язык апокрифов, в которых я находилпараллели к «Слову о полку Игореве». Короче говоря, это был наш, исконныйрусский язык!
Филологи датировали язык «Слова…» домонгольским временем достаточно широко.Они отмечали в нём наличие слов болгарских, сербских, чешских и польских,греческих и даже латинских, существовавших в то время в древнерусском языке,послужившим, в свою очередь, основой для языков русского, украинского ибелорусского народов. Вместе с тем в тексте «Слова…» очень рано были замеченывосточные слова — тюркские и иранские.
Древнерусское государство возникло и развивалось в постоянных тесныхконтактах с кочевыми тюрками, занимавшими до прихода монголов всё пространствостепей от Закаспия до Балкан. Сначала из края в край с востока на запад по немупронеслись гунны и осели к северу от Дуная. Затем на пространствахвосточноевропейских степей возник Хазарский каганат. Живым напоминанием окаганате в Крыму и в Литве до сих пор служат караимы — прямые потомки хазар,сохранившие в неприкосновенности антропологический тип раннесредневековых тюрок.Разметав, разгромив хазар, расчистив себе дорогу на запад, приднепровские ипридунайские степи заняли воинственные орды печенегов; их, в свою очередь,сменили половцы, (6, 214) называвшиеся у восточных историков кипчаками, а узападных хронистов — куманами. Остатки прежних тюркских племён и родов приходилина службу к русским князьям, селились на границе степи и лесостепи, оседали вгородах лесостепного междуречья Днепра и Дона, крестились, постепенносмешивались с местным населением и растворялись в нём, привнося в русский языксвои слова, в русский быт — свои обычаи, в славянский антропологический тип —свои черты.
Отношения Руси и Степи коренным образом изменилось с появлением половцев. Вотличие от других своих сородичей половцы обладали более высокой культурой и,по-видимому, более стабильным бытом. Большая их часть исповедовала христианствонесторианского толка, о котором писал Л.Н. Гумилёв, так что Олегу Святославичу ненужно было отправлять «своего друга Бояна» куда-то на Памир или Тянь-Шань, чтобыприобщиться к ереси. Половцы-несториане были под боком. Больше того, они былисвои, родные. Начиная со второй половины XI века русские князья неизменно женилисвоих сыновей на половчанках. Можно думать, что и дочерей своих они выдавали засыновей половецких ханов, но о судьбах княжеских дочерей летописи за редкимиисключениями ничего не сообщают. Как бы то ни было, очень скоро в отношенияхмежду Русью и Степью возникает своеобразная устойчивость: половцы постоянноучаствуют в княжеских междоусобицах то на одной, то на другой стороне, изредкаделают самостоятельные набеги, как можно думать, не без подстрекательстварусских родственников, а те, в свою очередь, время от времени направляются наокраины Степи, устраивая облавы на своих кочевых родичей… Но полностью ни та,ни другая сторона сложившегося равновесия не нарушает.
Стоит почитать внимательно летописи, рассказывающие о событиях конца XI —начала XIII века, чтобы увидеть, насколько междоусобица русских князейоказывалась страшнее для мирного населения, чем набеги степняков. Вот почему ещёакадемик А.С. Орлов признавал, что половцы наносили вред Руси не столькосамочинными вторжениями на русскую территорию, сколько участием в военныхоперациях князей, боровшихся друг с другом за лучшее княжение, «по призыву инайму которых и приходили „дикие“, то есть независимые половцы на Русь».
Тесные соседские, родственные, семейные связи и контакты позволили войти врусский язык множеству тюркизмов, часть из которых оказалась в «Слове…».Скептики настаивали, что тюркизмы — позднего происхождения, заимствованы оттатаро-монголов и даже просто из турецкого языка в XVIII веке, когда происходилозавоевание Крыма и велись постоянные войны с Турцией. Однако здесь на сценувыступили тюркологи.
П.М. Мелиоранский, В.А. Гордлевский, Н.А. Баскаков, И.Г. Добродомов и другиесоглашались со скептиками, что тюркизмы в «Слове…» действительно труднопринять за образования XII века, потому что по своим формам они должны бытьдатированы… более ранним временем, IX–XI веками! Больше того. В том виде, вкотором мы их находим, эти слова не могли быть заимствованы из половецкого(кипчакского) языка, а восходят к языкам древнетюркским (болгарскому,печенежскому, огузскому).
Вывод оказался неожиданным и чрезвычайно интересным. Он поневоле заставлялвспомнить тот второй хронологический пласт, который был выделен в сюжетной