Л.Н. Гумилёва, несториане на неё не посягали. Белое и чёрное духовенство, церквии монастыри, монастырские сёла и деревни — вот где теперь тлела письменность,переписывались книги, летописи, поучения, (6, 217) служебники и творения отцовцеркви. И не только переписывались, но и соответственным образомредактировались.
Русь не была в этом смысле каким-то исключением. Печальный конец крестовыхпоходов, в которых было уничтожено несколько поколений лучшего иобразованнейшего рыцарства, вверг Европу во власть фанатичного монашества,уничтожавшего светскую литературу с не меньшим успехом, чем то делало пламяпожаров в России.
«Слово о полку Игореве», отрывок «Слова о погибели Русской земли», «Слово окнязьях», «Поучение» Владимира Мономаха — вот они, прекрасные, но ничтожныеобрывки некогда великой и безвозвратно погибшей нашей древней литературы! И путьк ней — только через эти обрывки, в которых надо разглядеть полустёртыеотпечатки жанровых и стилистических «матриц» домонгольской эпохи, которымивольно или невольно пользовались их авторы. «Слово о полку Игореве» оказалосьотнюдь не одинокой вершиной, вздымающейся над пустыней нашей домонгольскойсловесности, как то не раз пытались представить скептики. Наоборот, в известноймере оно было итогом предшествующего развития культуры, быть может, даже нелучшим её образцом; итогом развития значительно более длительного, чем мы себепредставляем.
Да ведь и сам автор «Слова…», кем бы он ни был — дружинником, боярином,соколиным ловцом, «интеллигентом XII века» или самим князем Игорем, как собезоруживающей непосредственностью недавно оповестил нас современный поэт, —сам автор «Слова…» счёл непременным долгом указать на своего предшественника,не певца-гусляра, а именно поэта, «песньтворца», как говорили тогда, жившего вXI веке, назвав его имя: Боян. Боян? Да. И снова — XI век!
7
О Бояне писали много, пожалуй, даже слишком много, чтобы внимательновглядеться и понять значение мощной фигуры поэта древности, выступающей в первыхже строках «Слова…». Боян не вызывал вопросов. Всё связанное с ним, казалось,лежит на поверхности, читалось и толковалось однозначно за исключением разве чтонекоторых неясных формулировок, которые относились за счёт поэтическоговоображения его последователей. Рассмотреть его мешала сначала излишняяпопулярность — в первой половине прошлого века, а затем — почти полноепренебрежение им в наше время, когда на первый план выступила безымяннаяличность автора «Слова…».
Сразу же по выходе из печати «Слова о полку Игореве» имя древнего певца,поэта, «песньтворца», воспевателя подвигов русских князей и побед русскогооружия, стало символом нашей поэзии, только ещё набиравшей силу. Отблескипоэтической славы Бояна, с помощью «Слова…» пробившейся сквозь мраксредневековья, рождали восторг в современниках А.И. Мусина-Пушкина, может бытьвпервые ощутивших глубину и величие отечественной истории. Выражаясь современнымязыком, «Слово…» как никакое другое произведение древности способствовалоликвидации того подсознательного «комплекса неполноценности», который начиная сПетра I невольно ощущал русский человек в общении с европейцами. История Россиипредставлялась мрачной, бессмысленной, варварской, а потому и постыдной.Разумная история России началась якобы с Петра Великого и даже ещё позже — сЕкатерины II.
Лучшие умы России в продолжение всего XVIII века боролись с такимпредрассудком соотечественников и иностранцев. Работа В.Н. Татищева, начатая поуказанию Петра I, преследовала не только научные, но и политические цели:извлечь из небытия и показать протяжённость и богатство русской истории. Этузадачу ставил перед собой М.В. Ломоносов, ею вдохновлялся неутомимо работавший вославу российской истории А.Шлёцер, академик П.Паллас и Г.-Ф. Миллер, ейспособствовали своими трудами М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, И.П. Елагин, Мусин-Пушкини многие другие. Наконец, именно этой задаче отдавала силы, энергию, время исредства сама императрица, рассматривая исторический и культурный престиж Россиина мировой арене как одно из необходимых условий её активной внешней политики.
Стоит посмотреть списки выходивших в XVIII веке книг, как в глаза сразу жебросится удивительное количество исторической литературы, среди которой первоеместо занимают публикации летописей и древних документов. Они воспитывалипатриотизм россиян, готовили их умы к историческому сознанию. Но всего этогобыло мало. Требовалась искра, способная воспламенить сердца. Такой искрой стало«Слово о полку Игореве», появившееся в чрезвычайно удачный момент. Память былаполна недавними победами русских войск на юге и в Европе, а впереди (6, 218)были Аустерлиц и 1812 год с его всеобщим патриотическим подъёмом. И все этичувства, все воспоминания, всё как бы разом открывшееся пространство русскойистории оказалось освещено поэтическим светом, исходящим от образа нашегодревнейшего поэта, которого мы могли назвать по имени.
Бояном почтительно именовали Г.Р. Державина. Бояном чуть позднее называлиА.С. Пушкина. В Бояне видели мастера, поэта, дружинного певца, которому подражал,с которым полемизировал и которого почтительно цитировал автор «Слова…».
Всё изменилось в XX веке. Героика его событий, кровопролитная, величественнаяборьба советского народа с захватчиками представили нам «Слово…» с другой егостороны, как будто сквозь толщу времени до нас впервые донёсся патриотическийпризыв его автора: «За землю Русскую!» Здесь было уже не до историческихизысканий, не до тонкостей анализа, против кого и почему должны выступатькнязья. Звучал призывный клич, в темноте ночи полыхали отсветы пожаров,зажжённых то ли половцами, то ли ночными налётами, горе и плач катились по землерусской, и рука её защитника крепче сжимала оружие.
Боян был забыт. Теперь всё внимание исследователей было сконцентрировано наличности автора «Слова…», безымянного патриота. Когда миновали грозные годы иможно было вернуться к прерванным исследованиям, стали появляться работы,пытавшиеся выяснить его политические симпатии и антипатии, особенности егознаний и языка. Появились догадки о его происхождении, имени, его судьбе.
О Бояне теперь вспоминали разве что историки, и то немногие. Да и чем он могбыть интересен? Автор «Слова…» отдал дань памяти Бояна в первых строках своейпоэмы и тут же категорически заявил, что петь будет «по былинам сего времени, ане по замышлению Бояню». Он приводил в тексте поэмы две цитаты из произведенийБояна, обращённые к Всеславу и к «хоти» — то ли Святослава Ярославича, то лиОлега Святославича. Считалось само собой разумеющимся, что автор «Слова…» могчерпать сведения о прошедших временах из песен Бояна и, как полагал Е.В. Барсов,отказываясь от подражания в стиле, всё же пытался создать «песнь, подобнуюБояновой» .
В.Ф. Миллер вслед за Ю.Венелиным полагал, что Боян попал в «Слово…» изкакого-то византийско-болгарского источника, где упоминался Боян, князьболгарский, по одним сведениям — сын болгарского царя Бориса I, а по другим —внук его, сын царя Симеона. И в том и в другом случае жизнь этого Боянаприходилась на конец IX и первую половину X века. Согласно же «Полномумесяцеслову Востока» 28 марта отмечалась память «Бояна, князя болгарского,усечённого за Христа около 830 года». По свидетельству кремонского епископаЛиутпранда, на которого ссылался Ю.Венелин, Боян, получивший блестящееобразование в Византии, отстранился от государственных дел, которые онпредоставил своим братьям, целиком посвятил себя наукам, литературе, поэзии имузыке. Считалось, что он превращался то в орла, то в волка, то в иного зверя.
Конечно, всё это удивительным образом совпадало с образом Бояна, которого мызнаем по «Слову…»: здесь и гусли, и поэзия, и знания («вещий»), иоборотничество — «мысию по древу, серым вълком по земле, шизым орлом подоблакы». Может быть, на нашего Бояна пали отблески славы древнего болгарскогокнязя-поэта?
Имя Боян, как давно установили филологи, было весьма широко распространеносреди тюрок, но оно встречается и у восточных славян, в том числе у болгар.Известен аварский полководец Боян. В Новгороде была «Боянова улка», а прираскопках 1975 года в том же Новгороде была найдена одна из древнейшихберестяных грамот конца XI века с именем некоего Бояна, который жил в СтаройРуссе.
Первым не только на зависимость, но и на прямое использование автором«Слова…» в своём творчестве «песен Бояна» с обычной проницательностью указалакадемик М.Н. Тихомиров. Следом за ним через двадцать с лишним лет это развил ивсесторонне аргументировал академик Б.А. Рыбаков: все сведения о событиях XI векаи более раннего периода в «Слове…» были связаны, по его мнению, с творчествомБояна. Монография Рыбакова «Русские летописцы и автор „Слова о полку Игореве“» визвестной мере явила собой тот исторический фундамент, на котором можно быловести дальнейшее изучение «Слова…». Не со всем здесь можно было согласиться,не всё казалось справедливым. И всё же это была одна из интересных работакадемика, которая дополняла и развивала предшествующую монографию, посвящённуюсобытиям 1185 года.
По-видимому, Б.А. Рыбаков был прав, предлагая перестановки в «Слове…». Правне потому, что это действительно следовало делать, а прав как исследователь,почувствовавший родственную природу (6, 219) стыкующихся отрывков. С помощьюперестановок текст «Слова…» обретал большую стройность и логическуюзавершённость. Для этого следовало сгруппировать в одно место все историческиеотступления и реминисценции, где речь шла о событиях XI века и где, кстатисказать, оказывались почти все тёмные места — места, испорченные переписчиками.Скептики тоже обращали на них внимание, но считали упоминания о «векахТрояновых», о Всеславе и Олеге Святославиче вставками компиляторов. Рыбаковсчитал их тоже вставками, но не компиляторов, а самого автора «Слова…»,который заимствовал их из произведений Бояна. Впоследствии переписчикиперепутали листки рассыпавшейся рукописи, поставив их не на то место, которое имбыло предназначено. И академик Б.А. Рыбаков и скептики при этом ссылались на