«Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълкуИгореве…»?[2] Древние греки были мудры, утверждая, что боги даровали смертным дваблага — способность забывать и неведение будущего. О боги, боги! Они всегдазаняты только собой, положившись на то, что ни один человек не избежитназначенной ему судьбы.
«Слово о полку Игореве» в тот раз я читал, по существу, впервые. Не потомутолько, что я его забыл. Всплывали в памяти отдельные фразы, строчки, образы;слова вызывали картины боя, затмения, совещания киевских бояр; причитала настене Ярославна, бежал из плена князь Игорь… Память не помогала, наоборот,вызывала раздражение и недоумение: «Слово о полку Игореве» оказалось совсем нетаким, каким я его представлял! Мы проходили его в школе по переводам, отрывкикоторых заучивали наизусть. Они были понятны и не вызывали вопросов. Теперь же ячитал именно оригинал, по фотокопии, без последующих конъектур, правок,перестановок, в той абсолютной исторической наготе, которая предстаёт передчитателем во всех своих ошибках, тёмных местах, бессмыслице словосочетаний инепоследовательности повествования.
Что такое «старые словеса» и «трудные» повести? Повесть это всё же или песнь?При чём здесь «замышление Бояна», если Боян никакого отношения к походу Игоря неимел? «Мысль» или «мысь» — белка — растекается по древу? К каким «братиям»обращается автор? Каким образом Игорь свои полки наводит «за землю Руськую»?Почему перед походом он оказывается перед выбором: попасть в плен или бытьубитым? Что такое «мысленно древо»? Какие «галици стада» бегут к Дону? Откудаздесь «земля Трояна»? Глава военного предприятия Игорь, но почему-то сражаетсяодин Всеволод. И почему именно Всеволод толкает Игоря на выступление, говоря,что его «куряне» уже готовы? Кто такие «див» и «тьмутороканьский болван»? Откудав степи море? Какие «уши» закладывает Владимир в Чернигове? Почему на одной итой же речке Каяле проходит бой Игоря с половцами и что-то делает Святополк?Какие полки заворачивает Игорь, когда его «стязи» уже пали?…
Дальше я не стал записывать возникавшие у меня вопросы, потому чтоокончательно перестал понимать текст. Иногда слова складывались в относительноясные — грамматически ясные — фразы, но ускользал реальный их смысл. Были ипросто непонятные куски текста. Проявляющийся кое-где ритм так же внезапнообрывался, как и возникал. В другом месте он оказывался иным. Порой мнеказалось, что передо мной ритмизованная проза, но потом она превращалась внагромождение фраз, плохо связанных между собой смыслом. Мешала и явственнаядвуязычность: древний текст, хранивший все признаки благородной патины прошедшихстолетий, сменялся современной русской речью без каких-либо признаков старины.Право, тут можно было потерять голову!
Сейчас я вижу, что мой путь к «Слову…» начался много раньше. Он вёл менячерез библиотеки, проводил по залам и запасникам музеев, где лежали вещи,освобождённые от земляного плена или дошедшие до нас через тысячи человеческихрук: браслеты, ожерелья, изъеденные ржавчиной мечи, височные кольца, гребни,монеты — всё то разнообразие житейского обихода, которое помогает понять ипочувствовать эпоху. Негнущиеся пергаменные листы, лоснящиеся от чередыпрокатившихся по ним веков, с буквами, полусмытыми бесчисленными взглядамичитателей, несли в себе странные запахи давно погибших времён, отпечаткипальцев, которые их листали…
Были и другие странствия — по просторам Русской земли, когда я пыталсясопоставить зримые остатки прошлого с озарением некогда живых — и ещё живущих —историков, филологов, искусствоведов, Иногда этот путь продолжался бессонныминочами у письменного стола, отмечая те праздничные моменты бытия, когда мысльнаконец связывала несвязуемое, а в лепившихся друг к другу строчках, казалось,вырисовывается ключ к заветной тайне.
(5, 186) Бессменными спутниками в этих странствиях были летописи. они хранилина своих страницах то краткие, то пространные рассказы неведомых припоминателейи очевидцев о событиях настолько далёкого прошлого, что действительная егоотдалённость как-то не воспринималось сознанием, У каждого из них был свойвзгляд на мир, на жизнь, своя судьба, свой характер, своя интонация, своипристрастия и антипатии. «Бесстрастный летописец» был создан лишь игройвоображения великого поэта. Да и существовали ли на самом деле этипрофессионалы, хроникёры своей эпохи, о которых мы рассуждаем с такойуверенностью, приписывая им сиюминутную тенденциозность и прочие неблаговидныепоступки, вызванные заботой о хлебе насущном? Тенденциозность определялзаказчик. Одно дело, если список предназначался для сугубо личного пользованиячеловека книжного, грамотного и любознательного. И совсем иной подход к летописитребовался от её редактора и сводчика, если заказчик был владетельный человек,скажем, князь или митрополит. В таком случае текст летописи становился собраниемисторических документов и прецедентов, позволявших ему в спорных случаяхотстаивать свои династические, территориальные и юридические притязания. Тутзаказчики могли давать прямые указания переписчикам, направляя перо и руку,переменяя имена, опуская компрометирующие сведения, умалчивая о правахпротивников, внося нужные им изменения в описание событий прошлого. Единоеповествование разрывали вставки. Эпизоды одного и того же события разносилисьпод разные годы, даты оказывались произвольными, события противоречили другдругу…
На широких полотнах русской истории, которую раскрывали передо мной летописцыво множестве сцен, иногда дополнявших, иногда противоречащих друг другу,неудачный поход новгород-северского князя оказывается незначительным эпизодом,заслужившим от современников не похвалу, а порицание. Причины были достаточновеские, летописцы их не скрывали. Не высокие идеи защиты Русской земли отполовцев двигали Игорем и Всеволодом, а желание ухватить побольше добычи,упредив объединённые выступления русских князей. Подростки, женщины и детиполовцев — вот за чем отправились в степь «молодшие князья», уверенные вбезнаказанности своего набега: их княжества не подвергались нападениямстепняков, а остальные силы половцев должны были быть в тот момент далеко наюге.
Менялся масштаб, менялись точки зрения, иным оказывался конечный результат.Вместо самоотверженности и патриотизма на первое место выступала алчность мелкихкнязьков, обуянных завистью к старшим, тщеславие и жажда лёгкой поживы. Всё эторисовало Игоря отнюдь не с лучшей стороны. Как показал академик Б.А. Рыбаков, врезультате грабительского набега Игоря вся тяжесть ответного удара половцевдолжна была упасть на южнорусские княжества. Вина князя усугублялась и тем, чтоон напал на союзных ему половцев. Можно только удивляться, почему после грабежаи забав с «красными девками половецкими» взятые в плен князья и остатки ихдружин не были порублены разъярёнными половцами на куски.
Но это была не главная загадка.
Загадка, на которую так или иначе обращали внимание исследователи «Слова ополку Игореве», заключалась в несоответствии историко-поэтической системы поэмыс той действительностью XII века, которую рисуют нам русские летописцы. Автор«Слова…» в ряде случаев решительно расходился с летописцами в оценкедействующих лиц, в передаче взаимоотношений князей, даже в реальной географииюжнорусских земель, что было уж совсем необъяснимо.
Мысль металась в поисках выхода из всех противоречий. Выписки из летописей,словарей, научных работ перемежалась в блокнотах тех лет с попытками исправитьтекст новыми, порой фантастическими его прочтениями, от которых приходилось тутже отказываться. Наверное, так мучились и другие исследователи этогоудивительного памятника. Он вызывал одновременно восхищение — и раздражение,потрясал внутренней поэтичностью своих образов — и повергал в недоумение явнобессмысленным сочетанием букв… Это было похоже на решение уравнения сомножеством неизвестных.
«Для „Слова…“ характерно чередование ритмизованных, действительнопоэтических кусков с прозаическим пересказом, глоссами, сокращениями, —записывал я в тетради. — То же самое мы находим в песнях „Старшей Эдды“. Можетбыть, это указывает на сложную, так сказать, устно-письменную историю памятника,где пересказы забытых строф чередовались с цитированием?»
(5, 187) Через несколько месяцев: «Любопытно сказочно-былинное построение снаСвятослава: князь как будто задаёт боярам загадки, а те их отгадывают… правда,ничуть не меньшими загадками! Но вот на что стоит обратить внимание: и во сне, ив его толкованиях какое-то важное место занимает море. Откуда оно здесь? Откудаморе вообще в „Слове…“? Дойти до моря — только похвальба князей. А тут и полетописи получается, что часть Игорева войска „в море истопоша“. Чудеса, да итолько!»
Ещё одна запись: «Вот уже не первый год копаюсь в „Слове…“. И с внутреннимтрепетом начинаю смотреть на огромную работу, которая ещё предстоит, чтобыразобраться во всех тупиках, лестницах, комнатах, переходах и закоулках тогоогромнейшего, сложнейшего здания, что возвели за два почти века исследователи„Слова…“! Начинать было просто. Вначале была дерзость, ирония, задор и досадана разноречивость аргументов, которыми манипулировали разные авторы. Прозрениесобственного невежества — так я могу назвать это теперь. В чём заключаетсяглавный вопрос „Слова…“, его тайна, над отгадкой которой бьётся стольколюдей?»
Скептическое отношение к «Слову о полку Игореве», возникшее с первых же днейего выхода из печати, — ко времени его написания, к древности сгоревшей в пожаре1812 года рукописи, к самому А.И. Мусину-Пушкину и его сотрудникам по изданию«Слова…», к появлению рукописи «Слова…» в библиотеке обер-прокурорасвятейшего синода — оказалось столь же живучим, как и интерес к нему. Скептикамибыли не досужие острословы, а действительные знатоки русских древностей,ревнители отечественной истории. Их сомнения были результатом изучения текста,сравнения его с летописными известиями, со всем комплексом современного имзнания о прошлом.
В этом смысле разницы между скептиками и их противниками не было. Те и другие