высоты он озирает окрестности, кличет, щёлкает и взмахивает крыльями,пританцовывая, словно приветствуя путников. Городские башни, минареты,колокольни, крыши домов — всё это варианты «сухого дерева», без листвы, котораяможет таить опасность снизу, и без струящихся в стволе соков, которые могутпритянуть молнию…
«Див» и Роман помогли решить загадку «тмутороканского болвана».
Аист или удод — во всяком случае, это был ещё один представитель царствапернатых, обитающих в «Слове…». Лебеди, соколы, галки, вороны, дятлы, соловьи,гуси, чайки, кукушки, утки, вообще «птицы под облаками» — какое богатствостепного мира, какое разнообразие красок, звуков окружает героев поэмы! Птицывезде: в небе, в траве, по кустам речных пойм, по дубравам. Они сопровождаютполки, вьются над местом битвы, «приодевают» своими крыльями павших бойцов,встречают песнями встающее солнце, зовут клёкотом зверя «на кости»…
Не только для красоты и от щедрот душевных нужны были в средневековой поэзииэти пернатые. Каждая из птиц в поэтической образности «Слова о полку Игореве»выполняла свою, только ей предназначенную роль. Дятлы указывали путь к реке.Соловьи щёкотом возвещали наступление дня. Вороны и галки олицетворяли половцев,тогда как соколы — всегда русских князей.
Как отмечала В.П. Адрианова-Перетц, посвятившая поэтике и стилистикедревнерусской поэмы специальное исследование, в «Слове…» удивительно широкоиспользована «соколиная образность». Уподобление героев поэмы соколам происходитна каждой странице, а некоторые тонкости соколиной охоты, столь излюбленнойтогда во всём средневековом мире, привели зоолога Н.В. Шарлеманя кпарадоксальному заключению, что автор «Слова о полку Игореве» был… охотником,ловцом-соколятником! Крайность, конечно, пригодная разве лишь для того, чтобыутверждать «народность» автора «Слова…», но именно эта крайность, видимо, ипомешала исследователям текста связать «соколиность» не столько с автором«Слова…», сколько с Бояном, чьи пальцы тоже уподоблялись соколам.
Все грозные предзнаменования в «Слове…» первоначально были связаны свыступлением Романа Святославича, которого природа предупреждала о гибели и в тоже время славила его отвагу и неустрашимость. То же самое делал и «див» — удодили аист. Кто для него Роман? В первую очередь тмутороканский князь. Роман шёлне в Тмуторокан, куда совершенно непонятно для исследователей отправлял Игоря сбратьями автор «Слова…», а, наоборот, из Тмуторокана на Русь. В этомпервоначальном варианте обращение «дива» к окрестным землям заключало в себе непредупреждение, а славословие Романа. Да, конечно, аист — пусть будет так! — могобратиться к Роману Святославичу, именуя его «тмутороканским богатырём», какпереводили некоторые филологи «блъванъ» иранским «пэглеван» или «палван». Нослово «богатырь» выпадает из строя образности не только «Слова…», но и техпроизведений Бояна, которые удалось нащупать в его ткани.
Сокол! Тмутороканский сокол! — только так мог обратиться аист («див») кРоману, приравнивая его к остальным князьям-соколам. Но почему «блъванъ»? Однакостоило обратиться к словарям и справочникам, как я сразу же наткнулся на слово«балабан» (древнее «бълъбанъ») — название одного из видов степных соколов,балобанов, в знаменитой соколиной охоте царя Алексея Михайловича именовавшихсяподкрасными кречетами. Сам термин «балобан» был забыт уже к началу XVIII века.Он сохранился в распространённой фамилии «Балобановых», известной с XVI века вРоссии, соответствующей на Волыни и в Галиции роду Балобанов. Но самое древнееупоминание я нашёл в польских кодексах начала XII века в имени «Балобанъ» — тоесть чуть позже того времени, когда писал Боян.
(7, 186) Прояснились ещё два тёмных места в «Слове…», и, что очень важно,прояснились без напряжения, без исправления букв, без разрушения печатноготекста 1800 года.
Все против Романа! Все пытаются его остановить: солнце, заступающее ему тьмоюпуть, ночь среди дня, клик «дива» (привычнее как-то иметь дело с ним, чем спрозаическим аистом или удодом), приветствующего и предостерегающеготмутороканского сокола. Воют по балкам волки… Но вот наступает время битвы, итщетны оказываются все попытки обнаружить следы молодого князя. Здесьчувствуется явное звучание голоса Бояна, выступают строки его стихов, нодействуют уже другие характеры, другие судьбы открываются у героев. И я напрасноснова и снова возвращался к этим страницам, пока не понял, что ищунесуществующее. «Тмутороканскому соколу» и в жизни не довелось принять участия вбитве: половцы были перекуплены Всеволодом и повернули назад, в степь, к смерти,которая ожидала молодого князя…
Здесь должны были лечь другие стихи Бояна, посвящённые походу Бориса и Олега,их роковой битве на Нежатиной Ниве, на берегу сегодняшнего Остера, поэтическойКаялы, реки плача и скорби, «проклятой», «окаянной» реки, как догадался ещё вначале прошлого века Н.Ф. Грамматин и не так давно убедительно доказалЛ.А. Дмитриев. Именно здесь, на зелёных берегах Остера,
ту ся брата разлучиста…
ту кровавого вина не доста,
ту пир докончаста:
сваты попоиша а сами полегоста
на землю Русскую.
Ничить трава жалощами,
а древо с тугою к земле преклонилось.
Уже не весёлая година въстала,
Уже пустыни силу прикрыла.
Встала обида в силах Дажьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы на синем море…
В этих выписках я позволил себе дать текст, который мог читаться у Бояна, ибосохранил яркие черты именно его поэтики, двойственное число глагола («ту сябрата разлучиста»), что позволило автору «Слова…» в почти неизменном видеотнести действие на счёт Игоря и Всеволода. Правда, он не заметил другое: героив изменённом тексте оказываются убиты («…а сами полегоша»). Для Игоря иВсеволода такая ситуация невозможна, поскольку оба остались живы. В ситуацииБориса и Олега она могла играть роль поэтической гиперболы, имеющей тем не менеереальное основание: Борис был убит именно «на бреге Каялы» возле современногоНежина, на одном из двух традиционных путей «из половец» на Русь, как то в своёвремя показал В.Г. Ляскоронский.
Новые времена — новые песни. Другой сюжет — другие герои. За исключениемВсеволода Святославича, храбро обороняющегося от наседающих половцев, в самойбитве мы никого другого не видим. Размышляя над этим фактом, я не мог найти емудругого объяснения кроме того, что почти всё описание битвы или отсутствовало покакой-то причине у автора «Слова…», или же позднее было потеряно. Последнеепредположение казалось наиболее правдоподобным. Средневековая поэма о битве безописания битвы? Это нонсенс, чепуха, бессмыслица. Стоило взять любое «воинское»произведение той эпохи, всё равно — русское, восточное или западноевропейское,чтобы увидеть, что подробнейшее описание боя с указанием, как и кто себя вёл,занимает в нём преобладающее место. В «Слове…» же автор отделываетсянесколькими общими фразами, упоминает, что Игорю стало жаль «мила братаВсеволода», — и всё. Героем оказывается совсем не Игорь, а Всеволод, о котором,кстати, больше нет ни одного упоминания!
Почему так? Не было образца для подражания? А Всеволод? Кого он мог заменить?Судя по тому, что информация о нём оказывается заложенной в строфику Бояна —
стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы мечи харалужными,
(7, 187) а разрубает («поскепаны») он не только половцев, но и «шеломыаварские» (откуда они?), можно было предположить, что он заместил здесь своеготёзку Всеволода Ярославича из битвы 1078 года. Кстати, именно ВсеволодЯрославич, а никак не Всеволод Святославич, имел право называть черниговскийпрестол «отчим».
Но что это давало? Ровным счётом ничего. Продолжать дальше казалось столь жебесперспективным, как пытаться восстановить отдельные отрывки текста «Слова…»по тому, что из него было сделано в «Задонщине». Всё, что рассказывалось дальше,было кратким и маловразумительным пересказом последствий битвы, вроде фразы оСвятополке, который в то время должен был находиться в далёком Новгороде, а еслибы даже и присутствовал инкогнито, то тело его отца Изяслава было отправлено вКиев водой, но никак не «между угорьскими иноходцами»!
Чтобы идти дальше, нужно было ещё раз внимательно перечитать «Слово…» ипопытаться найти очередное противоречие между текстом и действительностью, вкотором могла открыться переработка образов Бояна, тех его героев, которыеучаствовали в событиях 60–70-х годов XI века.
И первой здесь встала пресловутая «загадка Святослава».
11
Фигура великого киевского князя, старейшего среди Ольговичей, Святослава IIIВсеволодовича, выступающего в «Слове…» олицетворением мудрости Русской земли,неизменно вызывала как у скептиков, так и у защитников «Слова…» многонедоуменных вопросов. «Великий грозный Святослав „Слова о полку Игореве“ исоправитель великого князя Рюрика, то отступающий от „ряда“, то оправдывающийсякиевский князь летописи — это как бы два разных человека, настолько различныточки зрения обоих авторов, — писал когда-то о Святославе Всеволодовиче академикБ.А. Рыбаков и тут же пытался примирить такое заключение следующим соображением:— И ни одного из них нельзя упрекнуть в полной фальсификации — каждый из нихвыбирал по своему вкусу факты из жизни Святослава, каждый из них писал портреттеми красками, которые нравились ему.»
Что ж, допустим. Другой академик, Д.С. Лихачёв, считал, что в текстедревнерусской поэмы отразилось не реальное, а идеальное представление о великомкнязе киевском. На самом деле Святослав таким не был. Будучи номинальным великимкнязем, он обладал только Киевом, а Русской землёй владел его соправитель РюрикРостиславич. Так что Святослав в действительности «один из слабейших князей,когда-либо княживших в Киеве».
Две оценки, два взгляда, две попытки компромиссного решения загадки. Тольковот может ли она быть решена так?
В самом разногласии ничего удивительного не было. Летописи писались,