Рагнхильд снились вещие сны, ибо она была женщиной мудрой. Однажды ейснилось, будто она стоит в своём городе и вынимает иглу из своего платья. И иглаэта у неё в руках выросла так, что стала большим побегом. Один конец егоспустился к земле и сразу же пустил корни, другой же конец его поднялся высоко ввоздух. Дерево чудилось ей таким большим, что она едва могла охватить еговзглядом. Оно было удивительно мощным. Нижняя его часть была красна, как кровь,выше ствол его был красивого зелёного цвета, а ветви были белы, как снег. Надереве было много больших ветвей, как вверху, так и внизу. Ветви дерева были таквелики, что распространялись, как ей казалось, над всей Норвегией и даже ещё шире.
Как узнаёт читатель в конце саги, вещий сон Рагнхильд относился к её тогдаещё не родившемуся сыну Харальду Прекрасноволосому. Красный цвет нижней части«мысленна древа» предрекал, что в юности он будет очень воинственным. Зелёныйцвет ствола знаменовал расцвет его государства, а белый цвет верхушки деревауказывал, что Харальд доживёт до преклонного возраста. Многочисленные могучиеветви, простёршиеся над Норвегией, символизировали распространение его потомстваи утверждение его власти по всей стране.
Очень любопытным оказалось видение, которое узрел исландец Хильдиглум.Однажды ночью он вышел из дома и услышал сильный грохот. Тряслась земля и небо.Когда он в испуге осмотрелся, то увидел приближающегося с запада всадника насерой лошади. Он пронёсся мимо Хильдиглума, прокричав стихи, из которых можнобыло понять, что козни некоего Флоси — огонь на ветру. После этого он бросилсвой факел на восток, в горы, и там вспыхнул такой пожар, что не стало ничеговидно. Всадник поскакал в огонь и в нём исчез.
Как выясняется из последних глав саги, люди с запада действительно развязалина востоке в горах многолетнюю войну между исландцами из-за многостороннейкровной мести. Любопытно, что здесь оказался использован тот же образ сеятеляраздоров, что и в «Слове о полку Игореве», где в результате похода Игоря и егопоражения «кликну Карна, и Жля поскочи по Русской земли, смагу людем мычучи впламяне розе».
Итак, если подытожить впечатления от места и роли вещих снов в древнейскандинавской литературе, окажется, что, входя составной частью в систему саги,они сами образуют достаточно жёсткую систему, где каждый элемент связан иобусловлен двойной связью: с остальными элементами сна и с их проекцией, еслиможно так выразиться, на макросистему всего произведения, в котором происходитих реализация. В этом заключён и секрет эффекта такого сна. Он прерываетдействие внезапно, как вторжение роковой, неподвластной человеку силы, с которойтот ничего не может поделать, и определяет дальнейшее развитие сюжета уже как быв новом направлении.
В сне Святослава, казалось бы, то же самое: вот смерть, вот какие-то события,вызванные этой смертью, что-то начинает происходить, но связное повествованиетут же обрывается одним из самых тёмных мест с «бусовыми вранами» и «синемморем», после чего следует толкование сна боярами, ещё более запутанное, чем самсон. В таком виде центральная часть «Слова…» воспринимается лишь в ролиусилителя общей тревоги и смуты. Думаю, что так же воспринимали его читателиконца XII — начала XIII века, поскольку даже самое первое и самое важноесобытие, возвещённое во сне — смерть Святослава Всеволодовича, — никоим образомне исполнилась после поражения Игоря, а его (7, 193) действительная смерть в1194 году не повлекла за собой никаких экстраординарных событий в русскойистории.
Вот почему следовало окончательно распрощаться с незадачливым СвятославомВсеволодовичем, вернуться в XI век и посмотреть, насколько приметы снасоответствуют Святославу Ярославичу, тому действительно грозному и сильномукиевскому владыке, при жизни которого изгнанный Изяслав тщетно обивал порогиевропейских королевских дворов и припадал к папскому престолу в поисках помощипротив брата, впервые объединившего в союзе Русь и Степь.
Но сначала несколько пояснений.
За время, прошедшее с момента опубликования «Слова о полку Игореве»,истолкованию подверглась большая часть предметов, поименованных во сне, хотяпорой это было весьма трудно сделать. Меньше всего сомнений вызывала, пожалуй,«чёрная паполома», обозначавшая саван или погребальное покрывало. Уже «тисоваякровать» вызывала сомнения — тисовая она, то есть изготовленная из драгоценнойдревесины тиса, или же тесовая, сделанная из тёса, что могло быть синонимомгроба или стола, на котором лежит покойник. Более вероятным мне представлялисьздесь специальные носилки типа стола с ручками — «краббатос», — которыеупотребляли для этой цели в Византии, так что иносказанием вполне мог быть«стол» или «гроб». Но больше всего споров и объяснений вызвали загадочные«толковины» и их имущество.
Выражение «поганые толковины» первые издатели «Слова…» перевели как«нечистые раковины», из которых, дескать, и сыплется на грудь Святославу крупныйжемчуг. Перевод этот никого не удовлетворил.
Вскоре было обнаружено, что в летописном рассказе о походе Олега на Царьградв числе участвовавших в походе народов названы тиверцы, причём добавлено, чтоони — толковины. Зная общеупотребительное выражение «протолковать речь», чтоозначает «перевести её», некоторые исследователи приняли это за указание, чтовсё племя тиверцев традиционно использовалось русскими князьями в качествепереводчиков при переговорах с греками. Получалось, таким образом, что и в снеСвятослава действуют какие-то «поганые», то есть языческие, переводчики. Дляодних такое свидетельство летописи служило доказательством древности текста,другие указывали на явную нелепицу, которая только подтверждала мысль, что«Слово…» написано в конце XVIII века, а его создатель не понимал значениятерминов, выбранных им из древних памятников.
Недоумение разрешилось не скоро, лишь когда обратились к живым славянскимязыкам. Тогда выяснилось, что слово «толковины» не имеет ничего общего с«толмачем», а образовано от слова «толока», что означает помощь. Толковины —помощники или союзники. И эпитет их — «поганые» — отнюдь не оскорбление, а всеголишь констатация факта, что союзники эти не христиане, а язычники, «паганус»,как звучит исходное латинское слово, вошедшее в русский обиход с двойнымзначением, вероисповедным и бранным, кстати, одинаково использованным в«Слове…». Фраза «А погании съ всех странъ прихождаху съ победами на землюРусскую» означает всего лишь нашествие иноверных народов, тогда как в отношенииКончака, названного «поганым кащеем», или в реплике о «поганых головахполовецких» использовано именно второе значение.
Перевод «толковин» как «союзников» открывал возможность нового объясненияпоэтического образа: жемчуг, просыпающийся на грудь великого князя после егосмерти из опустошённых колчанов — «тулы» — языческих союзников, стал указаниемгоря, которое принесёт их грядущая измена.
Сложности оказались и в истолковании «синего вина», смешанного с каким-то«трудом». Может быть, с «рудьмъ», то есть с кровью? В.Н. Перетц полагал, что втексте использована евангельская парафраза: «Дашя ему пити оцть с зълчьюсмешен». «Трудъ» переводили как горе: в Псалтири слово это означало гной. И хотяобъяснение Перетца не нашло поддержки, мне казалось, что он подошёл близко кистине. Ведь «синее вино» — это виноградный уксус, прокисшее красное вино.Только «трудъ» — не жёлчь, не горе, а губка. Вся же фраза означает обмываниепокойника уксусом с помощью губки, откуда и дальнейшее «негуют мя», то естьобтирают, омывают.
Теперь можно посмотреть на начало вещего сна в пояснительном переводе. Вотчто видел Святослав и о чём рассказал боярам:
Этой ночью, с вечера, меня покрывали погребальной пеленой (паполома) насмертном одре (кровать тесовая); омывали меня уксусом, черпая его губкой; изопустевших колчанов (7, 194) неверных (языческих и изменивших) союзников сыпалсямне на грудь крупный жемчуг, предвещая мне и по смерти горе, и убирали меня…
Не знаю, насколько подобное толкование убедительно, но единственное, что мнеприходит в голову в связи с этой картиной, — неудачная операция над опухольюСвятослава Ярославича («резания желъве»), от которой он и умер. СмертьСвятослава Боян никак не мог обойти! Больше того, именно она должна была статьтем узловым моментом поэмы, от которого расходились судьбы сыновей великогокнязя, воспетых поэтом XI века. Именно Святослав должен был увидеть передсмертью признаки бед и сказать своё «золотое слово» о наступающих для Русскойземли годах усобиц и «котор». Однако не будем забывать, что эти строки — всеголишь начало сна.
Зная законы построения вещих снов в северных сагах, их внутреннюю логику,можно ожидать, что в дальнейших строках сна Святослава будут упомянуты события,связанные с судьбой семьи и наследников великого князя. Действительно, ужеследующая фраза вводит нас в златоверхий великокняжеский терем, однако находиммы там не людей, как ожидали, а какие-то «доски», причём ещё «без кнеса».
«Какие же „доски“ оказываются „без кнеса“, причём не „на“, а „в“ теремезлатоверхом?» — в тоскливом недоумении спрашивал своих читателей и коллег знатокдревнерусского языка и его лексики П.Я. Чёрных. «Зачем эти доски вообще впророческом сне? — всегда хотелось добавить мне к этому. — Да и есть ли они, этидоски, на самом деле?»
Кстати сказать, мне кажется, на «доски» обратил внимание только П.Я. Чёрных.Остальным слово представлялось безупречным. А вот что касается «кнеса», то тутпри всём единодушии его толкований как князёк, охлупень, конёк оставаласькакая-то ощутимая неловкость. Вроде бы всё так, а подтверждения нет! Где доски?Конечно же на крыше. Почему они без «князька-конька»? Потому что князь умер,крышу поднимали… Крышу? Ну да, чтобы вынести покойника. Сами знаете, есличеловек трудно умирает или он колдун, у его избы надо обязательно матицуприподнять, чтобы душа легче с телом рассталась. А с князьями этого просторитуал требовал. Вот например, когда умер Владимир I Святой, чтобы вынести еготело из помещения, «между двема клетми» разобрали «помост», и покойника опустили