задавали вопросы и пытались на эти вопросы найти ответ. И те и другие частоошибались — и когда находили мнимые ошибки в «Слове…» (а кто мог гарантироватьистину?), и когда выстраивали систему своих доказательств. И всё же разницабыла. Исконный водораздел между скептиками и ортодоксами проходил по зыбкойусловной черте — их разделяли не факты, а представления о древней Руси. Объёмзнаний о прошлом у них оказывался одинаков, но использовали они его по-разному.
Взгляд, брошенный скептиками в глубины русской истории, тонул в темнотедопетровской Руси. Казалось невероятным, что там, за этой темнотой иневежеством, могло лежать что-либо иное, хотя бы в малой степени сопоставимое свеликолепным европейским средневековьем, предстающим перед нами во всейвеличественности своих дворцов, замков, городов, живописи, скульптуры и, конечноже, многочисленных памятников литературной и философской мысли. Час открытиякиевской Руси ещё не пробил, а драгоценные её обломки, которые уже понемногуначали выносить из пучин забвения на берег «колумбы российских древностей»,легче было объяснить уже известным, заимствованным со стороны, привнесённымоткуда-то, чем своим, родным, выстраданным и достигнутым.
Своеобразное двуязычие «Слова…», разностильность его частей, непохожесть настилистику и образность других памятников древнерусской литературы,фрагментарность повествования, тёмные места — всё это для скептиковпредставлялось достаточным, чтобы заподозрить «Слово…» в позднем происхождениии, как последний вывод, в подделке.
2
Войти в новую тему — всё равно что открыть для себя новый мир. В применении к«Слову о полку Игореве» такое утверждение оказалось вдвойне справедливым. Яоткрывал для себя не только XII век, в котором происходили события, описанные в«Слове…», и в котором жили его герои, — открывал для себя конец XVIII и началоXIX века, когда жили люди, нашедшие, прочитавшие и впервые истолковавшие этотнеповторимый по своеобразию памятник нашей древней литературы.
Впервые «Слово…» было напечатано осенью 1800 года, и в ноябре егоэкземпляры поступили в продажу. В предисловии к поэме было отмечено, что«подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю,действительному тайному советнику и кавалеру графу Алексею ИвановичуМусину-Пушкину».
Итак, Мусин-Пушкин.
(5, 188) О его жизни мы почти ничего не знаем. Оставшиеся его письмаопубликованы только в малой степени. Его собственные записки, записки его друзейи единомышленников, вместе с их архивами и коллекциями хранившиеся в домеМусина-Пушкина на Разгуляе, разделили судьбу собранных им сокровищ, погибнув впечально знаменитом пожаре 1812 года, хотя сам дом, по всем данным, не горел.Сохранилась лишь краткая, им самим под конец жизни составленная справка, как бы«статейный список» прохождения службы, уместившийся на восьмушке листа.
Баловень судьбы, любимец фортуны? Внешне — похоже. Он был записан в службу стринадцати лет и к двадцати семи годам был уже генерал-адьютантом у знаменитогоГ.Г. Орлова, возглавившего переворот 1762 года, основателя Вольногоэкономического общества, в своё время много сделавшего для облегчения жизникрестьян в России и для славы русского оружия на театре военных действий. Пробывтри года в заграничных поездках, Мусин-Пушкин к тридцати годам вернулся в Россиюи, как тогда говорили, «был взят ко Двору».
При дворе Екатерины II Мусин-Пушкин не был в больших чинах, не занималвысоких постов, не примыкал ни к одной из придворных партий, сохраняя повозможности нейтралитет и независимость. Его интересовали искусство и науки, онникому не перебегал дорогу, а потому и не нажил врагов среди честолюбцев,сохранив репутацию человека, не боящегося отстаивать справедливость. Именнотаким его рисует в своих записках Г.Р. Державин, как можно понять, друживший сМусиным-Пушкиным. Оценку эту подтверждает и тот факт, что даже при Павле I,который с особой неприязнью относился к Орловым и ко всем, кто был с нимисвязан, Мусин-Пушкин не попал в немилость. Он удалился от дел уже в концецарствования Павла, получив перед отставкой графский титул, чин действительногостатского советника и звание сенатора. Через два года после пожалования,пятидесяти пяти лет от роду, он навсегда переехал в Москву, чтобы полностьюотдаться собирательству и изучению русских древностей.
По его словам, подлинный перелом в его жизни произошёл в 1791 году, когда уженемолодым человеком, увлёкшись русской историей, он приобрёл у петербургскогокнигопродавца В.С. Сопикова множество старинных бумаг и документов, оставшихсяпосле известного историка первой половины XVIII века П.Н. Крекшина. Покупка, повсей видимости, была сделана не без содействия друзей, «любителей отечественнойистории», как будут они называть себя в дальнейшем, — генерал-майораИ.Н. Болтина, «искуснейшего в русской истории среди русских» по характеристикеА.Шлёцера, и И.П. Елагина, удивительно многостороннего и талантливого человека,одного из первых славянофилов, неизменно пользовавшегося уважением и симпатиейЕкатерины II.
1791 год, таким образом, можно считать поворотной вехой в изучении русскойистории. Сошлись вместе не только её любители и ревнители — сошлисьобстоятельства, благоприятствовавшие обращению на неё внимания общества. Ужебыли изданы летописи и многие исторические документы, выходила многотомная«История Российская» М.М. Щербатова, появились два объёмистых тома И.Н. Болтина сего критикой изложения русской истории Леклерком. Историей России и её защитойот нападок иностранцев, тогдашних скептиков, занималась сама императрица. Вдовершение ко всему в том же году А.И. Мусин-Пушкин был назначен обер-прокуроромсвятейшего синода, а в августе последовал указ, требующий присылать в синод измонастырских книгохранилищ летописи, рукописные книги и сборники, касающиесярусской истории. Трём друзьям была предоставлена возможность знакомиться срукописями, читать их, сличать, выписывать из них и — издавать!
Результаты не замедлили сказаться. В следующем 1792 году из печати вышла«Правда Руская» — первый критически изданный текст; в 1793 году — «Духовнаявеликого князя Владимира Всеволодовича Мономаха», найденная в единственном, да ито дефектном списке в составе пергаменной Лаврентьевской летописи, теперь обычноназываемая «Поучением». В 1794 году А.И. Мусин-Пушкин — Болтин и Елагин к этомувремени скончались — издал своё сочинение «Исторические исследования оместоположении древнего росийского Тмутараканского княжения», а в 1797 годуповторил первое издание «Правды Руской». И наконец, 1800 год, открывший новоестолетие, новую эпоху, был ознаменован появлением печатного издания «Слова ополку Игореве», которое вызвало не только поэтический, но и патриотическийвосторг всего русского общества.
Сейчас нам трудно представить, насколько злободневным было открытие в самомконце XVIII века «Песни Игоревых воинов», как тогда называли «Слово…». (5,189) О нём говорили в литературных салонах, рассуждали в научных заседаниях.Друг за другом выходили «подражания Бояну», который вдохновлял поэтов ихудожников на прославление русского оружия. Россия, как явственно виделоськаждому, стояла тогда на пороге схватки с Наполеоном. Поражение русских войскпри Аустерлице отвечало призыву «Слова…» встать «за землю Руськую», апоследовавшее вскоре нашествие «двунадесяти языков», потрясшее до основанияРоссию, вызвало исключительный по силе и единодушию патриотический подъём вовсех слоях тогдашнего общества.
Позднее, пережив глубочайшие потрясения 1812 и 1813 годов, потеряв всё своёсобрание коллекций, рукописей и документов, когда несчастья и невзгодыокончательно сломили и без того старого человека (ему было уже под семьдесят),граф А.И. Мусин-Пушкин, отвечая на настойчивые вопросы молодого историкаК.Ф. Калайдовича о рукописи «Слова…», писал в письме от 31 декабря 1813 года:
До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом управлял онымархимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности; по уничтоженииштата остался он в том монастыре … до смерти своей. В последние годы находилсяон в недостатке, и по тому случаю комиссионер мой купил у него все русскиекниги, в числе коих в одной под №322, под названием Хронограф, в конце найдено«Слово о полку Игореве». [Рукопись эта] писана на лощёной бумаге, в концелетописи, довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнестионую переписку к концу XIV или к началу XV века… Во время службы моей вС.-Петербурге несколько лет занимался я разбором и переложением оной песни нанынешний язык, которая в подлиннике хотя довольно ясным характером была писана,но разобрать её было весьма трудно, потому что не было ни правописания, нистрочных знаков, ни разделения слов, в числе коих множество находилосьнеизвестных и вышедших из употребления; прежде всего должно было её разделить напериоды и потом добираться до смысла, что крайне затрудняло…
В этом письме много любопытного. Впервые здесь упомянуто имя бывшеговладельца «Хронографа» со «Словом о полку Игореве» Иоиля (в миру Ивана)Быковского. Тогда оно никого не заинтересовало. Монастырь был упразднён в июле1787 года, а скончался Иоиль в августе 1797 года, так что времени для покупкибыло достаточно. Пристальное внимание к личности Иоиля Быковского возникнеттолько в начале 60-х годов нашего века, когда исследователи «Слово…» станутгорячо обсуждать, сам ли Иоиль выкрал «Хронограф» из библиотекиСпасо-Ярославского монастыря или его понудил к этому Мусин-Пушкин; купил лиМусин-Пушкин рукописную книгу у Иоиля или, пользуясь своей властью какобер-прокурор святейшего синода, «заимствовал» её из монастырской библиотеки, апосле смерти Иоиля в ответе Калайдовичу как бы взвалил вину на него;действительно ли была эта книга у Иоиля… Скептики, наоборот, станут спорить,кто написал «Слово…»: Иоиль Быковский, который передал Мусину-Пушкинурукопись, а последний только дополнил её вставками, или «Слово…» написанокем-либо из друзей Мусина-Пушкина.
Нет, не был Алексей Иванович Мусин-Пушкин баловнем судьбы! Жизнь посмеялась