понимать, что тайна притяжения читателей на протяжении веков заключена не вБояне, не в событиях XI века, через которые мне удалось пройти, а в самом князеИгоре Святославиче, с которым теперь я остался как бы лицом к лицу, так ничего ине поняв в событиях 80-х годов XII века.
В самом деле, ведь между князем Игорем из оперы А.П. Бородина, каким всепривыкли его воспринимать, и тем историческим князем Новгорода Северского,которого столь выпукло показал нам в своих последних работах академикБ.А. Рыбаков, суммировав чуть ли не всё, что сделано было его предшественниками,историками и литературоведами, — «дистанция огромного размера»! Что ни говори,какой «романтической дымкой» ни обволакивай этот образ, всё равно выходит, чтовосхищаемся мы человеком, который хотел ограбить и оскорбить друга (правда,женив потом на его дочери своего сына), «предал интересы Русской земли», погубилвойско, «нарушил систему обороны», позволил половцам безнаказанно разоритьнесколько княжеств, в том числе и своё собственное…
«Не общерусская оборонительная борьба и даже не защита собственных рубежей, алишь желание захватить половецкие юрты с жёнами, детьми и имуществом толкалокнязя на этот поход», — обличал князя Игоря академик.
И это — герой? Да мог ли так покривить душой древний поэт, выдавая чёрное —за белое, низость — за доблесть? А ведь поэт XII века, современник событий,испытывал по отношению к Игорю если не восторг, то безусловное уважение, причёмстоль явное, что и через восемь веков, принимая доказательность выкладокисториков о том, что князь Игорь является в полном смысле слова «антигероем», мывсё равно испытываем к нему симпатию! Испытываем, хотя ни в одном древнем илисредневековом литературном произведении не найдём примера, чтобы поэзия стольвысокого накала и художественности, восхваляя и прославляя предательство,коварство и алчность, взывала к сочувствию читателей такому персонажу…
Так кто же прав — историки или поэт? Сам того не зная, я уже искал ответы навозникшие вопросы, и, в конце концов, не был удивлён, когда однаждыпочувствовал, что живые, переосмыслявшиеся на протяжении столетий образы«Слова…» выносят меня из глубин XI века в 1185 год — в пламя пожаров, в ссорыкнязей, а вместе с тем и в ту круговерть предположений и догадок, которыенеизменно завершаются вопросом: почему, когда и кем было написано «Слово о полкуИгореве»?
Где только ни пытались отыскать его автора, каким только именем ни называли!То он оказывался скоморохом или гусляром, забавлявшим народ на площадях и вкняжьих теремах; то его объявляли дружинным певцом и просто дружинником,совершавшим злосчастный поход вместе с Игорем и разделившим его плен; егозаписывали в придворные поэты то одного, то другого князя; он становилсятысяцким, боярином, учёным греком, монахом, заезжим скальдом… В языке поэмынаходили приметы, указывавшие на происхождение её автора из Тмуторокани, сСеверного Кавказа, из Новгорода Великого, Пскова, Галича, Киева, Чернигова иНовгорода Северского. Вся Русская земля попеременно становилась его родиной,подобно тому, как все города Аттики оспаривали когда-то честь называть себяродиной Гомера.
Имя поэта XII века пытались отыскать на страницах летописей среди дошедших донас имён его современников. В авторе «Слова…» видели прямого внука Бояна,книжника Тимофея, «словутного певца» Митусу, тысяцкого Рагуила, МиронегаНездиловича, Петра Бориславича и других исторических лиц, даже — Ярославну.Автором поэмы был назван и сам князь Игорь на основании того соображения, чтокто же, дескать, кроме Игоря, мог так хорошо знать, что с ним происходило, чтоон говорил и что делал? О том, что это литературное, более того — поэтическоепроизведение, такие исследователи, как видно, уже не помнили… Догадкистроились, как правило, на очень шатких основаниях, хотя каждое такоепредположение подкреплялось системой аргументов, иногда — тяжеловесными учёнымитомами.
Впрочем, могло ли быть иначе?
Поиски автора «Слова…» были связаны с определением времени, когда быланаписана поэма. Эту дату, как правило, отодвигали от времени похода Игоря всёдальше и дальше — в конец 80-х годов XII века, в его 90-е годы, в начало XIIIстолетия и даже ещё дальше, как полагали Д.Н. Альшиц и Л.Н. Гумилёв. В пользуэтого приводили самые разные аргументы: длительность пребывания Игоря в плену,время смерти Владимира Глебовича переяславльского от ран, смерть «буй-тура»Всеволода, походы Романа Мстиславича на половцев… И всё же наиболее верной мнепредставлялась догадка Б.А. Рыбакова, который датировал создание основной части«Слова…» — похода, схватки, поражения, обращения к князьям, — летними месяцами1185 года.
Его основным аргументом было упоминание автором «Слова…» «шереширов»,рязанских князей, выступавших в качестве «подручников» владимиро-суздальскогокнязя Всеволода Юрьевича «Большое Гнездо», что было допустимо не позднее июляэтого же года, когда они вышли из повиновения своему соседу.
В том, что призыв к князьям — центральное ядро поэмы, не сомневался никто ираньше. Теперь большинство исследователей было согласно, что это прямоеобращение автора, продолжающее «золотое слово» Святослава, но не являющееся егочастью. Действительно, горестные сентенции киевского князя завершаютсяпессимистическим признанием: «но се зло — княжи ми не пособие, на ниче ся годиныобратиша…»
И вот здесь автор «Слова…» как бы возвышает свой собственный голос.Напомнив о происходящем — «се у Рим кричат под саблями половецкими, а Володимирпод ранами: туга и тоска сыну Глебову!» — он прямо обратился к русским князьям,называя их поимённо, льстя им напоминанием о былых подвигах и настоящей их мощи.Первыми среди них названы Всеволод Юрьевич, Рюрик и Давыд Ростиславичи и ЯрославВладимирович галицкий, тесть Игоря, — четыре могущественных князя, как бысимволизирующие собой всё пространство Руси: Карпатской, Южной иВладимиро-Суздальской.
Призывы удивительно монолитны. Здесь звучит чистый голос самого автора«Слова…», образный, лаконичный и убедительный. Но к чему именно побуждает онназванных князей? Какой помощи ждёт от них? Чтобы понять смысл призыва,предстояло вычленить из событий лета 1185 года тот комплекс фактов, на которыйавтор направлял внимание читателей и слушателей своей поэмы.
Источников, повествующих о событиях летних месяцев 1185 года, не так уж мало:статья Лаврентьевской летописи, повесть о походе Игоря в Ипатьевской летописи,отголоски источников Лаврентьевской летописи в летописях новгородских и вНиконовском своде XVI века. Все они отличаются по жанру, по отношению кописываемым событиям, по объёму заключённых в них сведений, времени написания,и, вместе с тем, тесно связаны друг с другом.
Изучение их текстов убеждало, что само «Слово…» испытало на себе влияниенедошедшей до нас целиком прозаической «Повести о походе Игоря», о существованиикоторой можно догадаться по сохранившемуся в поэме зачину «почнем же повестьсию…». В сокращённом виде она вошла в состав Ипатьевской летописи, испытав всвою очередь влияние «Слова…», как я не раз об этом писал. Вместе с тем, текстэтот повлиял и на рассказ Лаврентьевской летописи: в него почти дословно былперенесён эпизод с осадой Кончаком Переяславля и с обстоятельствами раненияВладимира Глебовича переяславльского. Резко враждебный Игорю и его «братии»рассказ Лаврентьевской летописи, в первой своей части сохранившей характерлитературного памфлета, высмеивающего северских князей, заключает в себе рядуникальных известий — о предложении половцев обменять пленных русских князей на«свою братию», о выступлении Святослава Всеволодовича с войском к Каневу изамечание, что Игорь бежал «по малех днех» после возвращения Кончака из набегана Переяславль.
Ипатьевский вариант повести о походе Игоря много художественнее и богачеподробностями, достоверность которых не всегда поддаётся проверке. Кромеописания набега половцев на Переяславль и гибели Римова, он сообщает опоручительстве по Игоре его «свата» Кончака, оказавшегося на месте боя, опоследующем споре половецких ханов, куда идти в набег — на земли Игоря, на чёмнастаивал Гзак, или на Переяславль, как предлагал ему Кончак. Обстоятельствонемаловажное, свидетельствующее о расположении Кончака к Игорю и попытке —почему бы это? — обезопасить не только его самого, но и его земли от разорения.
Наоборот, Гзака интересовали не южнорусские земли, «где суть избита братьянаша и великий князь наш Боняк», как аргументировал свою настойчивость Кончак, а«готовый полон» на беззащитных землях пленённого новгород-северского князя.
Факт этот чрезвычайно любопытен. Рейд Гзака в Посемье, а Кончака — в Посульеи к Переяславлю южному, были кратковременными набегами, молниеносными ударами(под Переяславлем половцы пробыли менее суток и ушли раньше, чем весть об ихнабеге могла достичь Киева, Римов был взят «на щит» за один приступ), а несерьёзной военной операцией. Поэтому утверждения некоторых историков, что весной1185 года половцы готовили поход «всей Степи» на Русь являются абсолютнобеспочвенными. Разногласия (по летописи) между Гзаком и Кончаком — лучшее томуподтверждение.
Не считали эти атаки серьёзной опасностью и русские князья, в том числеСвятослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич, разошедшиеся восвояси: Кончака вПосулье они не застали и почему-то были уверены, что новых нападений не будет.Не задержался в Посемье и Гзак, «сотворив пакость» Игорю, а в особенности —Владимиру Игоревичу, которому отец только что дал «в держание» Путивль. Никакихдругих военных операций в тот год больше не было. Не видно их и в следующемгоду. Лишь два года спустя русские князья собрались было выступить в Поле, нополовцев в степи не оказалось, они ушли на Дунай…
Выяснив эти обстоятельства, я мог вернуться к событиям 1185 года, чтобывзглянуть на них сквозь призму воззвания к князьям. И тут сразу поразило однообстоятельство: взывая о помощи Игорю в мае-июне 1185 года, автор ни словом необмолвился о Гзаке и о разорении «Игоревой жизни» в Посемье! Создавалосьвпечатление, что он не знал об осаде Путивля, о том, что «ворота Полю» следует