закрывать именно там, на северо-востоке от Киева… Вся информация о событияхпосле пленения Игоря, заключённая в «Слове…», ограничивается окрестностямиПереяславля: Сула, Римов, раны Владимира Глебовича, а главное — призыв «за раныИгоревы» стрелять Кончака, человека, который освободил Игоря от тягот плена ипоместил у себя на правах почётного гостя, «свата», как специально подчёркиваетлетописная повесть!
Так воспринимать и оценивать события мог только человек, находившийся вПереяславле и лишённый информации о том, что происходило за пределамиПереяславльского княжества. И написать так обо всём этом можно было только доподхода к Переяславлю объединённых войск Святослава и Рюрика, которыеэвакуировали раненого князя в Киев.
Почему же никому из исследователей, разбиравших язык поэмы, взвешивавших напристрастных весах суждений проценты симпатий и антипатий автора «Слова…» ктому или иному князю, не приходило в голову, что он мог находится в самой гущесобытий, но — в стороне от похода Игоря? Потому что смущала не всегда объяснимаягеография южной Руси, как она отразилась в «Слове…»? Представлялосьневероятным, что автор может быть во враждебном Игорю лагере «мономашичей»?
Но вот они, факты.
Чрезвычайно любопытна последовательность обращения к князьям, на что до сихпор никто не обращал внимания. В самом деле, разуверившись в СвятославеВсеволодовиче, автор «Слова…» — казалось бы — должен был обратиться к егосоправителю, Рюрику Ростиславичу. Но Рюрик занимает здесь только второе место,причём вместе со своим братом, Давыдом Ростиславичем смоленским. На первом жеместе мы находим далёкого от Поднепровья владимиро-суздальского князя ВсеволодаЮрьевича, к которому автор обращается чуть ли не как к великому князю всейРусской земли. Причём обращается не с просьбой о помощи Игорю, а с предложением«прилететь издалеча… отня злата стола поблюсти»!
Некоторые исследователи полагали, что подобное иносказание таит в себеприглашение Всеволоду занять киевский престол. Но о Киеве здесь ничего несказано. «Отчий стол» для Всеволода находился в Переяславле южном, где сидел егоплемянник Владимир Глебович, в данный момент изнемогавший под ранами,полученными им на поединке с Кончаком. Стоит подчеркнуть, что в рядувладимиро-суздальских князей, на протяжении XII века боровшихся за владения вюжной Руси, Всеволод был первым, кто перенёс свои интересны на междуречье Оки иВолги, отказавшись от переяславльской вотчины. И всё же автор обращения, каквидно, по-прежнему считал его своим великим князем. Имел ли он для этогодостаточно оснований? Об этом можно говорить только гадательно, хотяподтверждением такому предположению служит сжатая и образная характеристикаположения дел во Владимире-на-Клязьме, проявившаяся в «Слове…» по поводупохода на Волжскую Булгарию и отношений Всеволода с рязанскими князьями.
Так что же, «Слово о полку Игореве» было написано летом 1185 года вПереяславле южном?
Во всяком случае, большая его часть. Ядром, определившим композицию поэмы,как я уже говорил, стал призыв к князьям. Оказавшийся у автора списокпроизведений Бояна дал поэтическую и фактологическую канву для первой частипоэмы, вплоть до «пламенного слова». Описание бегства Игоря, воображаемый диалогКончака и Гзака, как и беседа Игоря с Донцом, построенные по законам театральныхдиалогов средневековья (а кто может отрицать, что сюжет с Игорем не разыгрывалсяна театральных подмостках древнерусских городов?!), поездка Игоря в Киев, — всёэто присоединялось позднее, не раньше осени 1185 года, когда события жаркоголета на днепровском левобережье подёрнулись дымкой домыслов, став достоянием ужеи литературы.
Возможно ли такое объяснение? Мне оно представлялось вероятным, но неисчерпывающим. Сразу возникло много вопросов. Так, например, бои с половцамипроисходили обыкновенно неподалёку от Переяславля, к их набегам в какой-то мерепривыкли. Почему же очередной налёт Кончака вызвал столь страстный призыв«закрыть Полю ворота»? Что произошло? Что привиделось автору поэмы за этойбитвой? С другой стороны, каким образом житель Переяславля мог представитьсеверского «ольговича» в ореоле героизма, памятуя о той вражде, которая была уИгоря с переяславльским князем?
Чтобы ответить на эти и другие схожие вопросы, следовало не ограничиватьсялетописными известиями о походе Игоря, а заглянуть в записи о событияхпредшествующих лет, чтобы посмотреть, как складывались между собой отношенияперсонажей «Слова…».
Уже первый просмотр летописных текстов убеждал, что начинать распутыватьклубок противоречий следовало не с апреля-мая 1185 года, а, по крайней мере, сфевраля 1183 года, когда возглавив объединённые русские силы, собранныеСвятославом и Рюриком для возможной акции против половцев, Игорь отказалсяпустить «наперёд» Владимира Глебовича переяславльского, утверждавшего, что местоэто принадлежит ему по традиции. Вопрос стоял не о возможности проявить героизм,нет: авангард, вступая в схватку с противником, получил лучшую и самую богатуюдобычу!
Услышав категорический отказ, переяславльский князь увёл свои полки и вотместку бросился грабить и жечь сёла, принадлежавшие Игорю в Посемье, то естьвыполнил ту же программу, которую через два года повторил Гзак.
Как дальше развивался конфликт между русскими князьями, неизвестно: излетописей позднее было изъято всё, что касалось начавшейся усобицы. Сообщение омести Игоря («взял на щит город Глебов», т.е. город, принадлежавший ГлебуЮрьевичу, каким был Переяславль, а вовсе не «город по имени Глебов», как о томобычно пишут) сохранилось только в повести о походе Игоря в Ипатьевскойлетописи. Между тем этот разгорающийся конфликт между «ольговичем», каким былИгорь, и «мономашичем» хорошо объясняет последующее нежелание Игоря и егобратьев участвовать в коллективных набегах русских князей на половцев, в которыхзаглавную роль начинает играть как раз Владимир Глебович. И с этих же позицийможно понять всё большее сближение Игоря с Кончаком, с которым, как выясняется,он и раньше состоял в тесной дружбе.
Первое совместное выступление Игоря в союзе со степняками в междуусобныхбранях русских князей отмечено в Ипатьевской летописи под 1180 годом, когдаИгорь и Ярослав были оставлены Святославом Всеволодовичем «с половцы» охранятьЧернигов от «мономашичей». В следующем 1181 году Игорь участвовал в военныхоперациях вместе с Кончаком и Кобяком — сначала против Давида Ростиславича подДрютеском, потом против Рюрика Ростиславича у Вышгорода, после чего половецкиеханы испросили у Святослава себе в помощь Игоря, чтобы идти вместе к Долобску.Это указание летописи свидетельствует не только о признании ими выдающихсявоинских качеств русского князя, но и об их личной приязни. В последовавшейбитве союзные войска потерпели поражение: был убит брат Кончака, взяты в плендва его сына, а сам он бежал в Чернигов в одной ладье с Игорем.
Вновь имя Кончака появляется в летописи при описании событий 1185 года, когдапроизошла ссора Игоря с переяславльским князем.
Почему Игорь был столь категоричен в своём отказе? Не хотел отдаватьпереяславльскому князю большую часть возможной добычи? Или же — и этопредставляется мне теперь наиболее вероятным, — он стремился обезопасить своегодруга Кончака, потому что речь шла именно о Кончаке, что и было им достигнутобез боя? Летописные тексты, повествующие об этих событиях, неожиданнообрывались, повторяли друг друга, и лишь постепенно я стал понимать, что статьиИпатьевской летописи за 1183–1185 годы, содержащие описания трёхпоследовательных выходов половцев к реке Хоролу во время февральской распутицы,представляют собой описания одного и того же события, заимствованные из разныхисточников и неудачно соединённые друг с другом создателем летописного свода.
Картина вырисовывалась в высшей степени интересная.
На протяжении пяти с лишним лет до похода 1185 года летописи отмечаюткрепнущую дружбу русского князя с половецким ханом. За это время, как и вовремена Святослава Ярославича в XI веке, половцы ни разу не напали наЧерниговскую землю, наоборот, неизменно выступали в усобицах на стороне«ольговичей». Со своей стороны, Игорь и его братья или сдерживают воинственныепорывы других князей против Кончака, или же прямо отказываются участвовать втаких походах.
Другими словами, в отличие от «мономашичей», «ольговичи» на протяжении болееста лет выступали за мирное сосуществование со степными народами, за дружбу ивзаимопомощь, укрепляя свою позиции двусторонними браками.
К этому времени в жилах почти всех русских князей уже текла половецкая кровь,в русский быт прочно вошли многие слова половецких диалектов, а о том, что«исконное противостояние Степи и Руси» явилось домыслом позднейших историков,лучше всего свидетельствует судьба дочери городенского князя ВсеволодкоДавыдовича, которая после смерти своего первого мужа вместе с малолетним сыномбежала в Степь, чтобы выйти замуж на половецкого хана Башкорда, впоследствиинеизменно приходившего на помощь своему пасынку, когда по достижении лет онполучил свой законный удел в Руси.
К чему привела дружба Игоря с Кончаком, нам известно: летом 1187 года «исполовець» вернулся Владимир Игоревич с женой, дочерью Кончака, и с ужеродившимся ребёнком. Брак этот, вне всякого сомнения, был оговорён значительнораньше событий весны 1185 года, как то всегда бывало, и обошёлся Кончаку,по-видимому, в весьма солидную сумму, не считая приданого. Во-первых, он«поручился за свата Игоря» перед Гзаком сразу же по окончании злосчастнойстычки, и после побега Игоря (который, скорее всего, сам же и организовал)должен был выплатить неустойку; во-вторых, ему пришлось выкупить из пленаВладимира Игоревича, который попал, как и все князья, в руки чужих половцев, ноего судьба не беспокоила ни отца, ни мать, — об их сыне должна была позаботитьсяКончаковна и её отец.
Кстати, никто из исследователей почему-то не обратил внимания на тот факт,что Игорь бежал не только по возвращении Кончака, но после возвращения Гзака, впротивном случае он рисковал бы снова попасть к Гзаку в плен, потому что путь в