Посемье из ставки Кончака был только один…
Свидетельства о тесной дружбе Игоря с Кончаком позволяли по-новому взглянутьи на события, происходившие после столкновения Игоря с половцами на рекеСюурлий.
Какие-то споры Гзака с Кончаком, отражённые повестью о походе Игоря,действительно имели место и были далеко не случайны. Кончак неизменнопридерживался интересов Игоря и, как мне представляется, выполнения какой-тозадуманной ими совместной программы действий. Именно последним объясняетсясовершенно непонятный краткий набег Кончака на хорошо укреплённый Переяславль, иещё менее понятный выезд навстречу половцам Владимира Глебовича «с малойдружиной». И уже совсем непонятным может показаться поведение горожан, спокойнонаблюдавших с городских стен за схваткой и «отбивших» князя только после того,как он получил три тяжёлые раны.
Между тем все эти «странности» хорошо объясняются этикетом той эпохи.
Хотя летопись очень скупо сообщает о происходившем у стен Переяславля, можноутверждать, что выезд Владимира Глебовича «в мале дружине» за стены города былне бравадой, а единственно возможным ответом на личный вызов Кончака, принародноброшенный князю. Ведь половцы вовсе не осаждали город и не вынуждали его ксдаче. Можно полагать, что и острог вокруг города они зажгли только тогда, когдакнязь отказался принять вызов, справедливо рассчитав, что теперь его к этомувынудят горожане. Когда же в результате схватки князь был ранен и унесён вгород, половцы, вместо того, чтобы с удвоенной энергией продолжать осаду, сразуже ушли из-под стен Переяславля, по дороге «творя пакость» в Посулье… Всё этополностью отвечает требованиям средневековых рыцарских поединков, многократнозафиксированных в хрониках и романах той эпохи.
В силу сказанного, мне представляется, что, обезопасив пребывание Игоря средиполовцев, Кончак один выполнил то, что они — по-видимому — собирались сделатьвместе: нанести удар их общему врагу, переяславльскому князю. Отсюда и попыткиКончака отговорить Гзака от похода в Посемье. Но это не удалось, и Кончакотправился к Переяславлю один, чтобы мстить Владимиру Глебовичу за Игоря. Тайныиз этого никто не делал, наоборот, объяснение нападения местью в те времена былонесомненным признаком рыцарства у всех народов раннего средневековья, начиная отвикингов, франков и славян, и кончая арабами и монголами. Выполнение же такойпроцедуры за своего друга, который почему-либо оказывался не в состоянии мститьврагу, как это случилось с Игорем, поднимало мстителя в глазах окружающих навысочайшую степень рыцарской доблести и куртуазности.
Я уже не сомневался, что Кончак и его половцы, дружественные «ольговичам», встычке с ним не участвовали. Они подоспели слишком поздно, чтобы еёпредотвратить. Кончак смог только избавить Игоря от тягот плена и, как истинныйдруг и рыцарь, тотчас отправился вместо него бросить вызов Владимиру Глебовичу,— в полном соответствии с поведением героев рыцарских романов и баллад тоговремени. А затем, вернувшись и рассказав Игорю об удавшейся мести, дождалсявозвращения Гзака и устроил Игорю побег, дав надёжного провожатого и подсменуконей.
Теперь было нетрудно догадаться о причине ужаса автора «Слова…». В пожарепереяславльского острога, зажжённого половцами во славу Игоря, он увидел пламяновой всеобщей усобицы между потомками Ярослава Мудрого, только куда болеестрашной, чем сто лет назад, когда степные союзники и родственники были впервыеприведены Святославичами на Русскую землю, чтобы вернуть себе Чернигов. Не этоли и было главной причиной, заставившей его вспомнить о Бояне?
Боян не просто воспевал доблесть сыновей Святослава. Он осудил княжескиеусобицы за то, что они наводят на Русскую землю «поганых», отчего «погибаетжизнь Даждь-божа внука». В XI веке союзные половцы были только у сыновейСвятослава. За сто лет ситуация коренным образом изменилась. Обе ветвигенеалогического древа потомков Ярослава Мудрого дали буйные густые побеги.Теперь у большинства князей были «свои поганые», пространство Русской землирасширилось, появилась самостоятельная северо-восточная Русь, и всё это готовобыло вспыхнуть, как сухая солома, при одной только неосторожно обронённой искре.
Весною 1185 года приходилось говорить не об искре. Огонь усобицы уже полыхал,причём опять между «ольговичами» и представителями «владимирова племени». Ещёнемного — и всплывут старые счёты, утихшие было к началу 80-х годов XII века,снова припомнятся былые обиды, и орды половцев по призыву своих русскихродственников кинутся палить сёла и штурмовать русские города. Исключительностьнабега Кончака на Переяславль состояла в том, что раньше половцы появлялись наРуси только в составе войск какого-либо князя, теперь же Кончак пришёлсамостоятельно сводить счёты со своим врагом. Случившееся означало, что «воротана Русь» для половцев гостеприимно распахнуты — приходите и мстите за сватовсвоих… Как тут было не вспомнить начало «полков Олеговых»?
Вот почему так актуален стал Боян. Необходимо было извлечь из забвения егобессмертные строки о раздорах, заставить их зазвучать по-новому, «по былям сеговремени», но следуя его «замышлению» — идее мира между русскими князьями, к чемуон неустанно призывал.
Предугадав страшную опасность для всей Русской земли, автор «Слова…» принялэстафету, переданную ему через столетие Бояном. Не для отпора Степи призывал онк сплочению русских князей, как мы привыкли считать, — после возвращения Игоряникакого похода на половцев никто и не думал собирать. Наоборот, в течениепоследующих двух лет мы находим ничем не нарушаемую картину мира как напограничных рубежах, так и в самой Русской земле. Не приходят на Русь и половцы.Всё это убеждает, что призыв «закрыть Полю ворота» означал не укрепление границ,как то читается вот уже около двухсот лет, а нечто совершенно иное, точноотвечающее прямому смыслу фразы: не приглашать для решения внутренних, болеетого — внутрисемейных! — дел чужаков…
Как всё в «Слове о полку Игореве», это высказано лаконично и точно. Не«заложить» или «запереть» ворота, не «укрепить» или «обновить» их, а именно«закрыть», поскольку уже само это выражение предполагает, что перед этим ихкто-то открыл, сделав жест, означающий у всех народов приглашение в дом, знак,равноценный выражению «милости просим!».
Не незванными, а желанными гостями приходили половецкие полки на подмогусвоим русским родственникам и свойственникам. Разгоревшийся конфликт междуВладимиром Глебовичем и Игорем должен был поднять на «мономашичей» всехмногочисленных «ольговичей», союзных им половцев во главе с Кончаком, подвигнутьна выступление Ярослава Владимировича галицкого с его военной мощью, поднятьСвятослава Всеволодовича, «старейшего в ольговичах», давно тяготившегося своейзависимостью от «свата» Рюрика Ростиславича… Именно к этим князьям и былобращён первоначальный призыв «Слова…» Я уверен, что и весеннюю поездку в 1185году в Корачев, о чём рассказывает летопись, Святослав предпринял, чтобыуспокоить волновавшуюся «братию». Поэтому он и был так раздосадован, узнав обуходе Игоря в Степь. Это означало дальнейшее развитие конфликта спереяславльским князем, а вместе с тем — и со всеми русскими князьями, посколькуна его стороне выступили бы Всеволод Юрьевич суздальский, Рюрик и ДавыдРостиславичи и прочие «мономашичи»…
Так что же произошло? Что повлияло на Игоря? Что утишило пожар разгоравшейсявойны? Только ли благоразумие князей, к которым обратился автор «Слова…»,напомнив им об ответственности за судьбы Русской земли? Неужели поэтическоепроизведение могло сыграть столь важную роль?
В те времена — могло. И главным образом потому, что Игорь был представлен имв героическом свете. Тогда этого было достаточно, чтобы остановить выступившую впоход армию, даровать человеку жизнь и сделать друзьями непримиримых ранееврагов. Цена художественного слова в средние века была куда выше, чем сейчас,потому что для человека той эпохи не было ничего дороже славы, запечатлённой ввеках. Но существовали и другие обстоятельства, повлиявшие на Игоря, который,как я мог заметить, отличался и миролюбием, и рассудительностью.
Набегом Кончака на Переяславль и ранением Владимира Глебовича Игорь былотомщён. Теперь можно было думать не о мести тяжело раненому князю, а овосстановлении разрушенного Посемья и урегулированию отношений с «мономашичами»,в первую очередь с Рюриком Ростиславичем. Для этого Игорь и отправился в Киев.Приезд фрондирующего князя, разъяснившего отсутствие «половецкой опасности», повполне понятным причинам был в высшей степени приятен Святославу и Рюрику, тогдакак радость «стран и градов» была вызвана поездкой Игоря к «БогородицеПирогощей», семейной церкви князей «мстиславова племени». В глазах современниковэто означало не просто примирение Игоря с Владимиром Глебовичем, а торжественныйакт окончания родовой вражды между «ольговичами» и «мономашичами».
Вряд ли я ошибусь, предположив, что именно в эти дни, возможно при содействииавтора «Слова…», сторонника владимиро-суздальского князя и блюстителя егоинтересов на юге Руси, возник план торжественного закрепления мира и дружбымежду всеми линиями «ярославлих внуков». Своё завершение этот план получил летом1187 года, когда Всеволод Юрьевич с необыкновенной пышностью выдал свою дочь засына Рюрика Ростиславича, а тот, в свою очередь, выдал свою дочь за Святослава,второго сына Игоря. Торжественные бракосочетания были совершены в одну неделю, итогда же, задним числом, произошло венчание Владимира Игоревича и Кончаковны,подгадавших к этому многозначительному событию своё возвращение на Русь спервенцем.
Три знаменательных брака связали воедино три главные ветви русской княжескойфамилии, а вместе с ними — и половецкую Степь.
Подтверждение своей догадке я находил в летописях. В первую очередь, этоотносилось к прозаической повести о походе Игоря в Ипатьевской летописи, безкоторой мы никогда бы не узнали о разгоравшейся усобице. Но почему, — недоумеваля, — редактор, изымавший из текста всё, что сообщало о распре между«ольговичами» и «мономашичами» и как-то бросало тень на Игоря, оставил