умственной деятельности» мы видим «господство богословия», что было «необходимымследствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общегосинтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»[8].
Совершенно фантастически представляет себе А. Никитин мнения учёных о языке«Слова»: «С поразительным согласием, редким для представителей разных и в чём-тосоперничающих областей науки, историки и филологи указывали не на XII, а наXI век, куда влекли их определённые признаки, сохранившиеся в тексте „Слова…“.Наиболее близкие параллели лексике „Слова…“ они опять-таки находили в памятникахне XII, а XI века — в „Правде Русской“, в „Поучении“ Владимира Мономаха и вдоговорах Руси с греками. Над этим стоило подумать!» (6, 214). Однако никакого«согласия», тем более «поразительного», между учёными в этом вопросе нет и небыло. И историки, и филологи (кстати, почему у А. Никитина такое настойчивоепротивопоставление одних другим?) гораздо чаще находили соответствия лексике«Слова» именно в XII и XIII вв. — в летописце Петра Бориславича, в Киевскойлетописи XII в., в Галицко-Волынском летописании, во Владимиро-Суздальской летописиXII–XIII вв., в «Слове о погибели Русской земли» и т.д. и т.п. (ср.: акад.А.С. Орлов, акад. Б.А. Рыбаков, Н.К. Гудзий, В.П. Адрианова-Перетц и пр.).Упомянув некоторых филологов, занимавшихся языком «Слова», А. Никитин пишет:«Главным в наблюдениях филологов было то, что русский язык, которым написано„Слово…“ и который неискушённому читателю представляется „новым“ (!? — Д.Л.) по своей близости к живому русскому языку, оказывался более древним, чемболгаризмы и церковнославянизмы, только производившие впечатление древности.Чистая русская речь лилась со страниц „Слова…“, пробиваясь, словно струйкаживотворного родничка, сквозь завалы камней велеречивой средневековой учёности»(6, 213). Что это означает точно и разве со всем этим можно серьёзно спорить?А. Никитин не только неверно излагает научные точки зрения, но имеет совершеннонесообразные представления о гуманитарных науках вообще, предполагая в них «соперничающиеобласти», а не области, в которых учёные стремятся к одному — обнаружению единойистины. Он даже не предполагает, что филолог, чтобы быть хорошим филологом,должен быть одновременно и историком, а историк, имеющий дело с письменнымидокументами, — филологом. Иначе — что стоят выводы каждого!
Опираясь на всю эту путаницу представлений и рассуждений, А. Никитин делаетпоразительное предположение (вернее — утверждение), что не дошедшее до нас произведениеБояна во славу сыновей Святослава Ярославича легло в основу «Слова о полку Игореве»:«Произведение Бояна как нельзя лучше подходило для целей автора „Слова…“.Его герои были тоже Святославичами, к тому же ещё и родственниками — дедами — героев „Слова…“. Те и другие были связаны с половцами крепкими союзнымии родственными узами, оба — Роман и Игорь — потерпели от них поражение. Поход,бой и поражение были канвой сюжетов обеих поэм. Даже возвращение из плена: ведьОлег Святославич бежал из Царьграда в 1083 году и вновь появился в Тьмуторокане!Это к нему относили „припевку Бояна“, переделанную автором „Слова…“ для Игоря:„Тяжко ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме головы“. Но главное, что сыгралорешающую роль в выборе, благодаря чему заурядная пограничная вылазка Игоря,окончившаяся к тому же поражением (читатель, оцените это „к тому же“. — Д.Л.),оказалась сюжетом не только поэмы, но и достаточно обширных летописных рассказов,главным были солнечные затмения, предшествовавшие началу обоих походов. (Вотоно что — следовательно, и летописные рассказы XII в. о походе Игоря также сочиненылишь только поэтому! — Д.Л.). Одно из них произошло 1 июля 1079 года, благодарячему мы знаем время выступления Романа, убитого 2 августа 1079 года, другое— 1 мая 1185 года, что подтверждает летописную дату похода Игоря Северского»(7, 183) [9].
И вот апофеоз гипотезы А. Никитина! Оказывается, в основе обеих поэм — и той,принадлежащей Бояну, которая послужила основой «Слову», и той, что на основепоэмы Бояна, т. е. «Слова о полку Игореве», — лежит воспевание героизма. Героизмаи только. Но при этом какого? «Согласно представлениям той эпохи (откуда этоА. Никитин знает? — Д.Л.) героизм обоих князей (героя Бояна — Романа, и героя„Слова о полку Игореве“ — Игоря. — Д.Л.) заключался отнюдь не в опрометчивомвыступлении с малыми силами против превосходящего по численности врага…, нев личной даже доблести, но в вызывающем пренебрежении небесным знамением,недвусмысленно предрекавшим предпринятые походы на неудачу»(курсив мой. — Д. С.) (7, 183). Вот во что превращено идейное содержание «Слова» да и творчествоБояна, послужившее образцом для автора «Слова» тоже!
Нет уж! Если бы довелось мне выбирать между всеми скептиками на свете и А.Никитиным, я бы предпочёл всех скептиков одному Никитину! Так уничтожить «Слово»никто ещё не пытался! Скептики, хоть и переносили «Слово» в позднейшие эпохи,но по крайней мере не разрушали его текста и в какой-то мере сохраняли героическийдух поэмы, не покрывая героизма его героя никакими солнечными затмениями.
Чтобы сгладить впечатление от своих «разоблачений» «Слова», А. Никитин заключаетсвою статью изъявлением восторгов перед «Словом» и уверениями читателей, чтотеперь скептики уже окончательно изничтожены и в «Слове» всё ясно; раскрытои взаимоотношение «Слова» с «Задонщиной», которая пользовалась отдельно от «Слова»произведением Бояна.
В конце третьего очерка А. Никитин изображает фрагментарность «Слова» почтикак его достоинство, приводя аналогии из области крымского ландшафта. Но природныйландшафт — бессознательное явление природы, и его нельзя сравнивать с творениемчеловека… Прочтите, например, описание природы восточного Крыма в конце третьегоочерка. А. Никитин описывает, как из-под позднейших наслоений чернозёма поднимаютсяболее древние известняковые холмы. «Не так ли, — пишет А. Никитин, — произошлои со стихами Бояна, хранившимися в тексте „Слова“, чтобы, поднявшись из егоглубин, прорвав пласты незнания, предвзятости, быть однажды замеченными не вчистоте первозданности, а в заплатах поправок, изъянах толкований и пёстрыхпятнах догадок!» (7, 207). Вдумаемся в смысл этого сравнения. Стихи Бояна (кто,спросим, окончательно доказал, что в «Слове» есть стихи вообще?) «прорвались»,и через что? Через наслоения авторов XII в.? Допустим. Но тогда причём словао «предвзятости», «заплатах, поправках, изъянах толкований»? Тут явная логическаяпутаница — смешение открытого будто бы А. Никитиным слоя XII в. и восприятияэтого слоя исследователями XIX и XX вв. Но исследователи просто не видели этогослоя, а воспринимали «Слово» в его художественной цельности. Не могу увидетьи я. Слои в «Слове», размывы текста, его разрушения и непоследовательности создаётименно сам А. Никитин. По его воле мы должны копаться в «Слове», неясно представляясебе и «покрытые» «красными брызгами лишайников известняковые холмы» над стихамиБояна, и сами эти стихи. Что же нам читать в «Слове», непредвзятым его читателям?Где точно границы этих особенно ценимых А. Никитиным мёртвых известняковых холмовсреди малоценных цветущих трав? Единство памятника разрушено, монолитного текстанет, и только потому, что «непредвзятый» автор этих разрушений — А. Никитинпросто не понял художественной системы средневековой Руси, объявил её несуществующей.
Изменять текст «Слова», как и всякий художественный текст, нельзя на том лишьосновании, что предлагаемое изменение лучше всех предлагавшихся учёными ранее.Необходимость любой перестановки в «Слове» должна быть доказана. Но в «Слове»есть несколько мест, которые не могут быть объяснены сколько-нибудь точно. Поэтомуиз переводов и толкований приходится выбирать то, которое наиболее нейтральнопо отношению к художественной системе «Слова», изучать которую всё ещё нужно.
«Слово о полку Игореве» как художественный памятник нельзя рассматривать всвете наших собственных субъективных представлений о последовательности изложениясобытий, наших собственных представлений о красоте, хотя последние исследованияи дают кое-что для понимания красоты памятника. В последнее время я неоднократнописал о художественной культуре и эстетических представлениях XII в. Пользуюсьвозможностью, предоставляемой мне очерками А. Никитина, ещё раз коротко сказатьо художественной природе «Слова», очевидным образом им не учитываемой.
Очень жаль, что А. Никитин, объявляя себя историком и археологом, с такимпренебрежением относится к литературоведам и филологам. Хороший историк, обращаяськ литературному памятнику, обязан быть литературоведом, как и, имея дело сословесным памятником, — филологом. Так же точно литературовед и филолог во всехслучаях обязан быть историком. Наука едина, истина для всех одна.
И если бы А. Никитин обратился к работам литературоведов без всяких предубеждений,то убедился бы, что многие из предполагаемых им «загадок» «Слова» носят мнимыйхарактер и рассеиваются при широком подходе к «Слову» как художественному произведению.
В домонгольский период господствовал в литературе и в других искусствах стильмонументального историзма. Для этого стиля была характерна «эстетика дистанций»— пространственных и исторических. Чтобы быть художественно ценным, любое явлениев произведении искусства должно было быть представлено в громадной перспективе,с далёкого расстояния — как бы с птичьего полёта. Писатели обладали своего рода«ландшафтным зрением». В летописях этого времени сопрягались различные географическиеточки. Изложение событий перекидывалось из одного княжества в другое, из городав город, и при этом всегда имелась в виду вся громадная перспектива русскойистории: каждая летопись начиналась с «Повести временных лет» или с «Начальноголетописного свода». Ощущение громадности Русской земли характерно и для автобиографииВладимира Мономаха. Сознание огромных просторов типично даже для церковных слов