пера, что Вас возмущает мысль, что теперь может не оказаться самого предметаспора между скептиками и «защитниками» «Слова…», как я пишу об этом? (7, 207)
Но зачем Вам «скептики»? Только ли для того, что «скептик, просто лишённыйэстетического чутья и активно не понимающий неприкосновенную красоту „Слова“,позволяет вновь и вновь оценить „Слово“ в поразительной целостности его сложнойи вместе с тем простой симфонической композиции» (с.99)? А как же «младенческаянеопределённость формы» «Слова о полку Игореве», о чём Вы писали в одной изсвоих работ?[25] Стало быть, прав О.Сулейменов, упрекавший Вас именно за этоискусственное поддержание скептицизма по отношению к «Слову…» и ко всейдревнерусской литературе?
В своей статье Вы пытались шаржированно передать мою «концепцию» восприятия«Слова» (с.86–91). Согласен с Вами, что в подобном изложении трудно понятьпричины, побудившие редколлегию «Нового мира» печатать в трёх номерах подобнуючепуху, которую Вы, к тому же, почему-то считаете серьёзным исследованием,«вынуждающим» Вас к его разбору. Беда лишь, что Вы изложили не концепцию, авсего только Ваши личные эмоции и искажённые отражения фактов.
Начну с концепции. Она проста. Я считаю, что «Слово о полку Игореве» написанов 1185 году в одном из южнорусских городов его жителем или выходцем изВладимиро-Суздальской Руси. В дальнейшем текст его мог испытывать различногорода воздействия и влияния, в первую очередь, сокращения. О его фальсификации вконце XVIII века не может быть речи потому, что все аргументы «скептиков» можноопровергнуть тем, что они приходятся на фрагменты из поэмы Бояна, частичноиспользованной автором «Слова…». Вместе с тем, это даёт возможность напомнить,что древнейшим светским поэтическим произведением русской литературы (а такжевсех славяноязычных литератур), дошедшим до нас, оказывается не «Слово…», апоэма Бояна, на которую ссылается его автор и в существовании которой никто изисториков никогда не сомневался, что удревняет протяжённость нашей светскойлитературы ещё на сто лет.
Другими словами, одновременно с 800-летием «Слова…», мы с полным правоммогли отметить и 900-летие поэмы Бояна, единственного поэта славянскойдревности, который нам известен как по имени, так и по сюжетам своихпроизведений, перечисленных в начале «Слова…». Могли — но не сделали врезультате Вашего активного противодействия моим попыткам.
Что до содержания повести, то в ней в художественной форме (а не в научной)излагается история моих поисков, находок, заблуждений и, если позволено будетсказать, открытий, отнюдь не обязательных для того, чтобы их признавали затаковые читатели.
Так что же Вам не нравится, господин Лихачёв? То, что протяжённость историирусской литературы с достоверностью увеличивается ещё на сто лет без Вашейсанкции на это? Что первым известным нам древнерусским поэтом остаётся, как ипрежде, Боян? Но ничего этого Вы не опровергаете. Вы только показываете своёглубокое недовольство всем этим!
Насколько я могу судить, настоящее беспокойство у Вас вызывает совсем другое— вторая сюжетная линия моей повести, рассказывающая об изучении «Слова…», оневидимых схватках историков и филологов со своими идеологическими противниками,пытающимися оспорить подлинность древнерусской поэмы, чтобы представить древнююРусь страной невежественной, неграмотной, довольствовавшейся до приходадуховенства из Византии всего лишь «фольклором»… Скептики, как и прямыефальсификаторы нашей истории, сознательно закрывали глаза на широкое — болееширокое, чем в Европе XI–XII веков! — распространение письменности на Руси,отказывали в национальной самобытности нашей архитектуре, искусству игосударственности — всему тому, что теперь неопровержимо установленоархеологическими раскопками и историческими исследованиями.
С позиций наших противников «Слово…» представало подделкой конца XVIII векаи, чтобы доказать это, скептики всеми силами пытаются бросить тень наА.И. Мусина-Пушкина и его друзей, собирателей, исследователей и публикатороврусских древностей — И.Н. Болтина, И.П. Елагина, А.Ф. Малиновского и других. Этихлюдей пытаются представить честолюбцами, взяточниками, фальсификаторами,шовинистами, расхитителями монастырских и государственных хранилищ. Именносейчас, в связи с юбилеем «Слова…», консолидируются силы, поднимающие, какзнамя, отжившие взгляды скептиков, чтобы посеять семена недоверия и сомнения,представить памятники древней культуры России поздней подделкой, а её литературу— якобы бряцающей воинственным задором. Не случайно филологи Франции отказались«признавать» юбилей «Слова…», а в ряде социалистических стран после Вашихстатей была свёрнута начатая (и моими стараниями тоже) подготовка кобщеславянскому юбилею, который оказался Вам «не по душе».
Пройти мимо этого я, разумеется, не мог.
Вот и получается, что пафос Вашего негодования вызван не моим исследованиемтекста «Слова…», а тем, что я посмел обронить несколько критических замечанийпо адресу С.Н. Валка[26], «замечательного учёного», как пишете Вы (с.84). Овкусах, как известно, не спорят. И я не собирался давать оценку всейдеятельности этого учёного археографа, которого критиковали за скептицизм иакадемик М.Н. Тихомиров, и доктор исторических наук В.А. Кучкин, а лишь показалпример его недобросовестной работы, который Вы почему-то не попыталисьопровергнуть. О том, какой представлял древнюю Русь в своих работах С.Н. Валк,писал М.Н. Тихомиров: «С.Н. Валк в своём предубеждении доходил даже до того, чтосчитал парадоксом признание самой возможности письменных завещаний на Руси»,т.е. то, о чём сообщали ещё договора Игоря с греками первой половины X века, ицитировал Валка: «Предположение о распространённости письменного завещания средимассы населения, не имевшей к тому же своей письменности (а как же Кирилл иМефодий? — А.Н.), кажется парадоксом, защита которого вряд лиоправдываема».[27] Другими словами, С.Н. Валк утверждал, что даже в XI–XII веке урусского народа ещё не было своей письменности; не было, стало быть, нилетописей, ни «Слова о полку Игореве», ни литературы вообще… А та, что была?«Импортировали» и «трансплантировали» откуда-то?
Вместо того, чтобы опровергнуть приведённые мною цитаты из сочиненияС.Н. Валка, Вы намекаете на какие-то личные между нами отношения, не заметив,по-видимому, что мой «пассаж», как Вы выразились, является всего лишьсокращённым и смягчённым пересказом того, что было напечатано в журнале «Вопросыистории»[28], причём заявляете, что пассаж этот «никакого отношения к вопросу о первом издании „Слова…“ не имеет» (с.83). Но Вы-то знаете, что это не так!
Издание Русской Правды 1792 года, вышедшее из кружка А.И. Мусина-Пушкина иподготовленное И.Н. Болтиным[29], которого часть исследователей «Слова» небезосновательно считает прямо причастным к подготовке его перевода и прочтения(хотя он не дожил до первой публикации), неизменно вызывало нападки скептиков,нашедших к тому удобный предлог: пергаменный список Русской Правды,принадлежавший А.И. Мусину-Пушкину и хранящийся теперь в ЦГАДА, разительноотличается от текста, изданного в 1792 г. Специальная работа С.Н. Валка,посвящённая этому изданию, опубликованная сначала у Вас[30] и тотчас же врасширенном виде переданная им в «Археографический ежегодник за 1958 год»[31],объясняла это «идеологией» И.Н. Болтина и его друзей, что, якобы, обусловилофальсификацию издаваемого текста. Опираясь на такое заключение, «скептики» шлидальше, утверждая и фальсификацию текста «Слова…», но уже самимА.И. Мусиным-Пушкиным. Логики здесь не было. Была лишь определённая тенденция,которой придавалось столь важное значение, что одну и ту же работу С.Н. Валкапотребовалось опубликовать в двух ведущих академических изданиях.
Между тем, далеко не случайно, публикуя статью С.Н. Валка в «Археографическомежегоднике», его редактор академик М.Н. Тихомиров сразу же за ней поместилспециальную работу о И.Н. Болтине, написанную А.Т. Николаевой, которая занималасьэтим историком, с диаметрально противоположных позиций: как о замечательномисследователе, публикаторе и археографе[32].
Кто более прав в оценке Болтина — С.Н. Валк или А.Т. Николаева? Мне удалосьнайти документальный ответ на этот вопрос, именно тот, что, как явствует изсобственноручного письма А.И. Мусина-Пушкина к А.Н. Оленину, пергаменный списокПравды Русской, хранящийся в ЦГАДА, был им приобретён только в январе 1812 года,а потому никакого отношения к изданию 1792 г. иметь не может. Об этом писал ещёв 1971 г. А.И. Аксёнов, публикуя указанное письмо в «Археографическом ежегодникеза 1969 год»[33]. Письмо было известно и раньше, но скептики замалчивали егосуществование. Пройти мимо тенденциозности, направленной против русскихисториков конца XVIII — начала XIX века, я не мог. Статья была написана резко,факты говорили сами за себя, и когда спустя несколько месяцев С.Н. Валк прислал вредакцию письмо, в котором критиковал не результаты (до сих пор никто непопытался опровергнуть мой анализ источников и приведённые факты), а упрекалавтора в незнании «историографии вопроса», журнал отказался его печатать.
Так что если письмо С.Н. Валка в значительно смягчённой форме всё же увиделосвет на страницах Трудов Отдела древнерусской литературы[34], то этосвидетельствует о той же тенденциозности, о которой я писал выше и которая досих пор находит место в работах таких исследователей жизни и деятельностиИ.Н. Болтина и А.И. Мусина-Пушкина, как Г.Н. Моисеева[35]