официальные архивы монастырей, сколь баснословны начала множества генеалогий, накакие мелкие дробные части распадаются наши древнейшие летописи, нам непокажется бессмысленной деятельность представителей критической школы, считавшейнеобходимой критику исторических фактов путём сопоставления их друг с другом и с«общими законами исторического развития».
Сейчас скептицизм Каченовского в отношении древности «Правды Руской»,договора Олега с греками, «Поучения» Владимира Мономаха, сочинений КириллаТуровского и «Слова о полку Игореве» может показаться гиперкритицизмом. Но этосейчас, спустя полтораста лет, когда историческая наука в целом и историческаякритика в частности прошли гигантский путь, на который подвигнул их взначительной мере скептицизм начала XIX века. Стоит напомнить, что самМ.Т. Каченовский был блестящим знатоком древних и новых языков. Он читал лекциипо теории изящных искусств и археологии, по истории, статистике и географииРоссийского государства, русской словесности и всеобщей истории, по истории илитературе славянских наречий. А кроме этого, почти четверть века издавал одиниз самых популярных русских журналов — «Вестник Европы».
Критики, скептики, все, кто поднимал вопрос о времени написания «Слова ополку Игореве», его составе, смысле, взаимоотношениях с другими памятникамиотечественной истории и литературы, кто выражал свои сомнения в его подлинности,в конечном счёте оказались той драгоценной закваской, на которой, как тесто вквашне, поднималась и развивалась наука. Они приносили порой пользы гораздобольше, чем самые восторженные, самые благонамеренные переводы и сочинения.Почему? Да потому, что каждое такое выступление не могло остаться без ответа. Адля аргументированного ответа требовались поиски новых фактов, новоерассмотрение уже имеющегося материала, поиски доказательств и соображений,которые могли явиться только в результате нового прочтения текста памятника,привлечения нового круга свидетельств, новых открытий в области славяно-русскойархеологии, палеографии, искусства, литературоведения, фольклора… и так добесконечности.
Сомнения всегда были одной из движущих пружин науки, залогом её развития. Но«кто умножает познания, умножает скорбь», написано в Екклезиасте. Новыеоткрытия, накопленный опыт, качественно иной подход к памятникам древнейписьменности, заставили скептиков и ортодоксов словно бы поменяться местами.Теперь критикой «Слова…» занялись специалисты, не сомневающиеся в егоподлинности. Непонятные места, «спайки», нарушающие логический ход мысли,неожиданные, достаточно пространные отступления в прошлое, не связанные снастоящим, уже не раз вызывали желание исследователей и переводчиков внестиисправления в текст «Слова…». Е.В. Барсов писал с негодованием, что одни «видятв нём пропуски, допущенные неразумными переписчиками, другие усматриваютвставки, внесённые неискусными глоссаторами; иные, наконец, замечаютперестановки разных мест, появившиеся от переписчиков, переплётчиков, путавшихлисты, и т.п. (5, 195) Один из современных учёных считает дошедший до нас списоклишь копией будто бы черновой рукописи автора, вмещавшей в себя сбор написанныхмыслей, но необработанных, с разными приписками на полях, поправками,помарками…».
Этим «современным учёным» был крупнейший филолог второй половины XIX векаА.А. Потебня. Следует признать, однако, что он произвёл над текстом «Слова…»грандиозную вивисекцию. Читая его исследование, можно видеть, как разумные мыслиуживались с явной фантазией. «Слово…» составлялось заново, как детскаямозаика. Неудивительно, что при подобном вторжении в древний текст «Слово…»становилось стройнее, понятнее, в нём исчезала внутренняя противоречивость. Вотпочему, несмотря на неодобрительное отношение к подобным новациям, в 1916 годуакадемик А.И. Соболевский предложил узаконить перестановку одного куска текста всамом начале древнерусской поэмы. Отрывок, начинающийся с обращения «Слова…» кБояну: «О, Бояне, соловию стараго времени!…» — и кончающийся словами окурянах, которые скачут в поле, «ищучи себе чти, а князю славе», он предложилперенести вперёд, поставив перед описанием того, как князь Игорь «възре насветлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты».
Соболевский обосновал такую перестановку не только логикой повествования, нои палеографически. По его подсчётам количество знаков в отрывке было кратным длятекста «Слова…» и соответствовало двум страницам древнего списка — одномулистку, попавшему при очередной переписке не на своё место. Догадку Соболевскогоподдержали впоследствии П.Л. Маштаков, В.Н. Перетц и П.Н. Булычёв. В 1948 годуВ.П. Адрианова-Перетц подтвердила догадку Соболевского новыми наблюдениями надпоследовательностью сходных мест в «Слове…» и «Задонщине». Во всех известныхсписках «Задонщины» за описанием храбрости князя Дмитрия Ивановича, чтосоответствует в «Слове…» описанию храбрости Игоря («поостри сердце своегомужеством, наплънився ратнаго духа»), идёт обращение к жаворонку (в «Слове…» —к «соловью» Бояну) и описание сборов в поход. Это означало, что автор«Задонщины» имел перед глазами текст «Слова о полку Игореве», в которомпоследовательность эпизодов была именно такой, какую предложил когда-тоСоболевский.
Столь блестящее подтверждение теоретического расчёта вызвало попытку другихправок текста, предложенных академиком Б.А. Рыбаковым, но встреченных резкоотрицательно со стороны литературоведов. Не потому, что они противоречили логикеили палеографическим наблюдениям, с этой стороны всё было в порядке. Но они,также как широко утверждавшаяся в 40-х и 50-х годах нашего века фольклорность,то есть зависимость «Слова…» от устной народной традиции, по мнению филологов,открывали возможность скептикам вновь поставить под сомнение его древность идаже заподозрить в фальсификате, как песни Оссиана и чешские рукописи.Действительно, скептики не заставили себя ждать. На этот раз против «Слова…» иего издателей выступил иностранный член Академии наук СССР известный французскийславист профессор Андре Мазон.
4
А.Мазон полагал, что источником «Слова…» послужила «История» В.Н. Татищева,что автора надо искать в кругу друзей и сотрудников А.И. Мусина-Пушкина, что не«Задонщина» подражала «Слову…», а, наоборот, «Слово…» основано на«Задонщине», что приписка к псковскому Апостолу 1307 года — всего лишь общееместо, что всё это было сделано в угоду «империализму» Екатерины II, а в самомтексте чувствуется язык конца XVIII века не только с галлицизмами, но даже самериканизмами… Сомнение французского учёного распространялось на множествомелочей, но как по мелочам, так и по основным вопросам его оппоненты привелидостаточно серьёзные доводы, рассеивающие сомнения.
В сущности, полемики не было. Был серьёзный смотр достижений науки,приуроченный к ответу Мазону, в котором участвовали не только советские, но изарубежные исследователи. Результатом его было несколько сборников статей,посвящённых изучению различных сторон древнего памятника, и обширныйфилологический, исторический и даже археологический комментарий. С доводамиМазона практически было покончено, во всяком случае так считали все. И вот тогдасовершенно неожиданно в поддержку ряда положений французского исследователявыступил крупнейший специалист по истории русского средневековья, великолепныйзнаток документов, доктор исторических наук А.А. Зимин.
(5, 196) С Зиминым я был знаком и раньше — не только по его трудам,посвящённым XVI веку, но и лично, встречая его в коридорах Института истории. Занесколько лет до того в Отделении истории Академии наук состоялось обсуждениеего концепции «Слова…». Напечатанная на ротапринте в количестве 200экземпляров работа подверглась резкой критике. Упоминали её, как правило, сэпитетами, прилагавшимися в зависимости от характера говорившего то к этойработе, то к самому Зимину, что было, на мой взгляд, несправедливо. В чёмзаключалась концепция Зимина, я не знал, а спрашивать у него самого считалнеудобным.
Теперь я стоял на распутье. Попытка собственного прочтения «Слова…» неудалась, и я понимал Белинского, сожалевшего, что читать «Слово…» можно толькоотрывками, потому что многие места в нём искажены писцами до бессмыслицы, адругие для нас темны и непонятны. Обращение к работам предшественников открылодля меня многое, но жажды не утолило. Чем увереннее я чувствовал себя в мирелитературных, философских, исторических и эстетических представленийдомонгольской Руси, тем меньше доверия вызывали у меня исправления иперестановки в тексте «Слова…». Между тем и в исправлениях и в перестановках укаждого исследователя была своя логика. Полемика с Мазоном, а потом сА.А. Зиминым вызвала к жизни фундаментальные труды Б.А. Рыбакова,В.П. Адриановой-Перетц, Д.С. Лихачёва, А.Н. Робинсона и многих других учёных, резкодвинувших вперёд не только «слововедение», но и соответствующие отрасли науки. Ячитал их, соглашался с их аргументами, с их системами доказательств, пытающихсясгладить, примирить противоречия, содержащиеся в тексте «Слова…», но видел,что всё не так бесспорно, как хотелось бы.
Невольно возникал вопрос: может быть, скептики в чём-то правы? Надо былопопытаться встать на их позицию, проникнуться их идеями, чтобы их глазамиувидеть текст древнерусского памятника. А для этого нужно было идти к Зимину. И— бередить его раны?
Но всё оказалось проще, чем я полагал. Вопреки уверениям «хорошоинформированных людей», что напечатано только обсуждение концепции, к моментунашего разговора опубликованными в разных журналах оказались все основныеположения Зимина, а итоговая работа была напечатана в одном из номеров журнала«Вопросы литературы» за 1967 год. Были напечатаны статьи о взаимоотношении«Слова…» с летописями, о месте приписки к псковскому Апостолу 1307 года и«Слове…», об отношении «Слова…» к «Задонщине» и о самой «Задонщине»; былаопубликована реконструкция Зимина протографа «Задонщины» и его статья о связях«Слова…» с фольклором, а так же о тюркизмах, встречающихся в древнерусскойпоэме.
С трепетом неофита я приступил к изучению итоговой работы человека, знания и