Или, привыкнув к анализу текста, к его расчленению на мельчайшие части, Зиминавтоматически перенёс этот принцип на обратный процесс, забыв, что еслиразрушать удобнее сверху, то строить приходится обязательно снизу?
(5, 199) Неудачей представлялась и гипотеза об Иоиле. Бедный архимандритСпасо-Ярославского монастыря, покоившийся в полном забвении и мире болееполутораста лет, оказался никому не известным гением, чьё творение мы сблагоговением читали и проходили в школе!
По Зимину получалось, что около 1791 года «Слово…» было передано БыковскимМусину-Пушкину, который решил выдать «Песнь Игоревых воинов» за древнерусскоесочинение, вставив в текст якобы обнаруженную им приписку к псковскому Апостолу1307 года, следы которой отсутствуют в «Задонщине», замечание о «чаге» и«кощее», нарушающее ритмику «Слова…», обращение к «тмутороканскому болвану»,который, по мнению Зимина, представляет собой известный тмутороканский камень снадписью князя Глеба 1068 года, найденный в 1792 году на Тамани.
После этого текст был переписан полууставом и включён в сборник, составленныйиз Хронографа редакции 1617 года, «Девгениева деяния», похищенных листовНовгородской Первой летописи и двух статей из сборника с «Задонщиной» — «Повестиоб Акире» и «Сказания об Индийской земле», представлявшего не что иное, какпереработанное на русский лад «послание пресвитера Иоанна». До смерти ИоиляБыковского Мусин-Пушкин якобы не решался публиковать это произведение, а в узкомкругу показывал только свой перевод «Слова…». Далее по Зимину выходило, чтоА.И. Мусин-Пушкин сознательно самоустранился при издании «Слова…», чтобы вслучае разоблачения мистификации представить всё дело как результат заблужденияА.Ф. Малиновского. И в качестве особо веского аргумента напоминал, что вавтобиографической записке, перечисляя свои заслуги перед отечественной наукой,граф не счёл нужным даже упомянуть ни о находке, ни об издании «Слова…».
Работа не убеждала. Надо было искать другой путь, который, как мнепредставлялось, должен был начаться с установления правил, коимируководствовались при публикации древнего текста первые издатели «Слова о полкуИгореве».
Зимин был далеко не первый, кто ставил под сомнение точность первого издания«Слова о полку Игореве». Разность в написании отдельных букв и слогов в текстепечатного издания, в копиях, в примечаниях Карамзина к «Истории государстваРоссийского» и в бумагах А.Ф. Малиновского оставляла в неведении: то ли ошибкипечатного текста принадлежат издателям, поправлявшим древний памятник, то ли онинаходились в оригинале рукописи. Великолепная монография Л.А. Дмитриева,специально посвящённая истории первого издания «Слова…», оставила в сторонепринцип издания текста, на что в первую очередь указывали скептики. Между теминтерес к А.И. Мусину-Пушкину требовал ответа и на этот вопрос. Он должен былисходить не из уст причастных к изданию лиц, а из фактического положения дел.При уровне тогдашней науки с точностью могли быть названы вполне сознательныепоправки, на взгляд издателей, проясняющие и исправляющие огрехи предшествующихпереписчиков.
Чтобы быть уверенным в результатах, требовалось сверить какой-либо оригинал иего печатный текст, изданный при участии Мусина-Пушкина. «Слово…» погибло, но«Слово…» не было первым изданием. В списке печатных трудов графа «Ироическаяпеснь о походе на половцев» стоит на пятом месте. До неё были изданы «ПравдаРуская», «Духовная великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим»,названная в летописи Суздальской «Поучением», «Историческое исследование оместоположении древнего российского Тмутараканского княжения» и «Карта… сописанием границ древней России». Два последних издания для моих целей негодились. Можно было взять для сравнения печатного текста с оригиналом«Духовную…», или, как её теперь именуют, «Поучение». Но о «Поучении»противники графа почему-то молчали, тогда как «Правда Руская» упоминалась имивместе со «Словом…». И если её оригинал сохранился, именно с него следовалоначинать сравнение.
5
Зимин, к которому я обратился с вопросом, где находится оригинал «ПравдыРуской», изданной в 1792 году И.Н. Болтиным вместе с А.И. Мусиным-Пушкиным, толькоразвёл руками. По его словам, это издание являло собой не воспроизведение (5,200) какого-либо текста, а было компиляцией из шести списков, о чём можно былопрочесть в обстоятельной статье С.Н. Валка, напечатанной в «Археографическомежегоднике за 1958 год».
И я отправился в библиотеку.
По мере чтения первоначальное чувство растерянности сменялось возмущением. Иэто считается наукой? Раньше работ Валка мне не приходилось читать, и я могдопустить, что именно здесь автора постигла роковая неудача. Я ничего не могсказать об изданиях Татищева или Штрубе де Пирмонта; не читал я «Правды Руской»ни А.Шлёцера, ни С.Я. Румовского. Но издание 1792 года не просто читал, а сличалсо списками «Правды…» трехтомного академического издания. Специалистом поэтому памятнику древнего русского права я себя не считал, но то, в чём авторпытался уверить меня как читателя, не укладывалось в голове. Нет, никак неукладывалось!
С.Н. Валк не критиковал. С.Н. Валк не сомневался. С.Н. Валк утверждал, что«любитель отечественной истории» — А.И. Мусин-Пушкин, тогда ещё не граф; членвоенной коллегии генерал-майор И.Н. Болтин; и сенатор, обер-гофмейстер двора, поэти писатель И.П. Елагин, — обещавшие в предисловии, что древний текст рукописи напергамене «точно так напечатан, как он в рукописи находился, без всякиеперемены, не только в словах, ниже в одной букве», не просто обещанного невыполнили, но и вообще распорядились текстом по своему разумению. Онивыправляли, дополняли его из других рукописей отдельными словами и статьями,выбрасывали, на их взгляд, лишнее, не делали примечаний и оговорок. Больше того.Вместо древнего пергаменного списка «Правды Руской» они издали бумажныйВоскресенский, да и то с ошибками! Поскольку же, как утверждал И.П.Елагин, всянаучная часть издания 1792 года была осуществлена И.Н.Болтиным —А.И.Мусин-Пушкин только финансировал печатание и предоставил синодальнуютипографию, — ответственность за точность падала на него.
Показав расхождение текста болтинского издания 1792 года с соответствующимиместами текста Воскресенского списка, археограф делал вывод, который я выписалтогда целиком. «Болтин не только по своему разумению соединяет в одно целоеразнородные по своему происхождению части текста, — писал С.Н. Валк, — но и то,что дошло в исправном, казалось бы, виде, подвергает критике с точки зрениясвоего понимания и соответственно этому правит текст». И дальше: «При такихусловиях нельзя удивляться обвинениям Карамзина, что в издании Болтина находятсянеисправности, большей частью умышленные, то есть мнимые поправки».
Как это могло произойти? Валк объяснял такой парадокс взглядами И.Н. Болтинана «Правду Рускую», общими с Татищевым, и без всякого перехода или обоснованияделал вывод: «Мы видим Болтина националистом, апологетом и крепостного права, ирусского абсолютизма».
Как, что, почему, откуда? Я ничего не мог понять. Да и как понять? Валкупочему-то не понравилась общность взглядов Болтина и Татищева. Допустим. Ониронизирует, что вслед за Татищевым Болтин утверждает существование у русовзаконов «ранее времён Ярослава». Что здесь неверного? Или Валк считает болеесправедливым вслед за Леклерком, Штрубе и Байером утверждать заимствование этихзаконов от варягов-норманнов? Мысль Болтина, что варяги «не просвещеннее былирусских, они, живучи в соседстве с ними, общие и одинаковые имели с нимипознания», по мнению Валка, «прямо открывает нам путь к изучению взглядовБолтина на Русскую Правду». Каким образом? Что здесь плохого?
Пробегая глазами строчки, снова и снова перечитывая фразы, я видел неприязньВалка к Болтину и его идеям, которые тот щедро черпал из всех его сочинений.
В самом деле, почему из утверждения Болтина, что «русские славяне не были ниварварами, каковыми их изображает Леклерк, ни кочевым народом, каким его видитЩербатов. Русский народ был искони свободным народом», вытекает мысль, чтоБолтин был «националистом»? Что же касается утверждения Валка о Болтине как«апологете крепостного права и русского абсолютизма», то оставалось напомнитьему слова самого Болтина, что демократический образ правления неизменнопочитался им свидетельством наивысшей степени развития народов. «Всегосударства, — писал Болтин на одной из первых страниц своей книги, вышедшей в1793 году,— началися правлением монархическим или самодержавным… Многие векапотребны были к тому, чтобы достигнуть новгородцам до правления народного.» (5,201) Написано это было в разгар Французской революции, в то время, когда засхожие утверждения был сослан в Сибирь А.Н. Радищев и содержался в крепостиН.И. Новиков, которых мой неожиданный оппонент вряд ли решился бы причислить кмонархистам.
Ну а что плохого, когда «Болтин, действуя своими излюбленным приёмомсравнительно-исторических сопоставлений, доказывал тождество общественного строяс древнегерманским и древнеримским»? Правильно доказывал, опередив чуть ли не настолетие других историков своего времени!
Дойдя до конца, я принимался читать сначала. И постепенно начал понимать.Статья метила не только и не столько в Болтина: археограф преследовал те жецели, что и я, только с «обратным знаком». «Склейка» разных текстов, выборкаслов, правка, перенесение разделов из одного списка в другой — всё это было ужезнакомо. Именно так конструировал А.А. Зимин методы работы Мусина-Пушкина по«созданию» древнерусской поэмы. Чего стоят заверения предисловия, когда нетолько перевран текст, но вместо пергаменного списка издаётся бумажный?Известное дело, царедворцы — жулики, лицемеры, фальсификаторы, похитителирукописей… Голословно? Простите, вот свидетели: Карамзин, отмечающий«умышленные неисправности» издания 1792 года в «Истории государстваРоссийского», опять же К.Ф. Калайдович, который «указал и даже доказал, чтопергаменный список, который был в руках у Болтина и который, по словам Болтина,