Я осталась на попечении суда, и они назначили моим опекуном одного бродягу, который часто бил меня, если я не могла набрать в мусорных баках достаточно еды для нас двоих. Однако проблемы с головой у меня начались позже.
– Ради Бога, – произнес я, – в чем же тогда твоя проблема?
– Гиперактивность. Понимаешь, я обожаю спорт и всегда принимаю участие в соревнованиях. Я записывалась во все школьные кружки и однажды даже выиграла соревнования по скейтбордингу. Школьный психиатр обратил на это внимание и встревожился. Он мгновенно поставил мне диагноз. Гиперактивность. И сказал, что я должна много заниматься сексом, чтобы успокоиться. Он сказал, что я не могу продолжать учебу в школе, пока не пройду курс лечения. И он сам начал проводить первый курс лечения. Он показал мне, как это делается, и я так и сделала.
– Подожди минутку, – сказал я. – Это же минет. Это преследуется законом.
– Нет, ты не понимаешь. Мой опекун – он помер от пьянства три года назад, а нового мне так и не назначили – показал на суде, что после такого лечения я так уставала, что не могла рыться в мусоре. Я присутствовала при этом. Суд объяснил, что психиатры и психологи – профессионалы и обычные законы их не касаются: они могут даже убивать людей, и им за это ничего не будет, потому что они работают на суды и правительство и, как и те, стоят выше закона. С теми, кого отдали им на попечение, они могут делать, что хотят. Даже убить их. Я была ужасно удивлена, когда мой опекун обратился в суд, потому что в школе нас учили, что психиатры и психологи почти святые. Теперь-то я знаю, что все они – куча лошадиного (…).
– Эй, послушай, – сказал я. – Ты слишком молода, чтобы судить о таких вещах!
– Вовсе нет! Щипли все правильно говорит. Все они – свиньи – шовинисты. Они все время врут!
– О чем ты говоришь? – спросил я с оттенком превосходства. У меня вся кровь закипела при мысли о том, что этот подросток-переросток рассуждает тут о самых священных для меня предметах, и то, что она разбирается в марихуане, совсем не имеет значения. – Они носители истины! Ты не понимаешь: они имеют дело с наукой! Они никогда не лгут.
– Черта с два! – перебила меня Крошка. – Вот послушай. Мой психиатр, который вернул меня к школьному психологу, чтобы продолжить курс лечения, все время повторял мне одно и то же: не глотай, не глотай, а то, мол, забеременеешь. Но иногда я просто не могла удержаться. А потом школьный психолог говорил мне то же самое, но я не могла не глотать. И ведь не забеременела.
– Послушай, – холодно возразил я, хотя было очевидно, что за меня тут говорит марихуана, – такие люди обычно стерильны. Им делают операцию, чтобы не расстраивать мужей, чьих жен они лечат. Поэтому твоя история ничего не доказывает!
– Правда? – спросила она тоже с оттенком превосходства. – А теперь послушай дальше, тупица. У школьного психолога в школе было полно парней, у которых не все в порядке с головой. Они все считались сексуально озабоченными. Он обычно вы страивал их в очередь и занимался с ними этим, чтобы охладить. И каждый день, или через день, их оказывалось слишком много, и тогда он посылал за мной, забирал меня с уроков, чтобы я могла по мочь ему. А он стоял и смотрел. Иногда там было столько парней, что я едва успевала дух перевести.
Должна тебе сказать, очередь двигалась быстро. А некоторым из ребят было уже пятнадцать или шестнадцать. Ну как тут не проглотить? И я ни разу не забеременела!
Я смутно осознавал, что какое-то рациональное зерно в этом есть.
– Но я не поэтому обозлилась на этого (…) психолога, – продолжала Крошка. – Да, когда я заканчивала, он целовал меня и говорил, что я хорошая девочка, и сам лечил меня, то есть я делала это с ним. Но ни одного, самого (…) раза, он не сделал мне замечания, не посоветовал мне, что делать. Он просто стоял, смотрел и ждал. Поэтому я так и не получила настоящего сексуального образования. В таких делах нужно, чтобы тебе показали, что делать… Опять ты меня не слушаешь.
Марихуана не помогла. А даже если и помогла, от рассуждений этой проклятой маленькой (…) мне стало еще хуже.
– Я ужасно себя чувствую, – сказал я. – Пожалуйста, уходи.
– Эй, – произнесла она, – я знаю, что еще может тебе помочь. Может, я и не получила настоящего образования, но опыт тоже кое-что значит.
Прежде чем до меня дошло, что она имеет в виду, она придвинулась, встала передо мной на колени и, распахнув мой халат, взглянула на меня своими глазищами.
– Это поможет, – сказала она.
Я смотрел на нее и не понимал, что она собирается делать.
Внезапно меня пронзила ужасная мысль.
– Ютанк! – вскричал я. – Я не могу предать тебя!
Я вскочил со стула как ужаленный.
Крошка отлетела в сторону и, громко шлепнувшись прямо на свою (…), затравленно посмотрела на меня.
– Видишь, – сказала она, – я даже это не могу сделать правильно!
– Убирайся отсюда! – наступал я на нее.
Она сидела и таращилась на меня.
Я был ошеломлен и напуган. Невозможно было угадать, что еще взбредет в голову этому маленькому чудовищу в образе девочки.
Я отступил назад, задел при этом табуретку и шлепнулся на спину. Она взвилась с пола, как пантера.
И прыгнула прямо на меня!
Я изо всех сил отшвырнул ее.
Она пролетела через комнату, ударилась о стену и с грохотом свалилась на пол.
Наконец Крошка поднялась, неуверенно сделала несколько шагов, как-то странно посмотрела на меня и удалилась в гостиную. Там она поставила новую пластинку. Забили барабаны, и моя головная боль немедленно вернулась.
Раздался высокий визгливый голос. Мужской? Или женский? Кто это разберет? Зазвучала песня, сопровождаемая воем гитар и мощным припевом:
Не переставай меня (…)!
Не мешай мне проникать вглубь
И сожительствовать с тобой.
Пусть музыка звучит!
Пусть твои ноги топают в лад!
Я знаю, что ничего не могу,
Но что это значит.
Мне так одиноко,
Когда ты перестаешь меня (…)!
Это «произведение» кончалось пистолетным выстрелом и звуком падения тела. И хриплый, надтреснутый голос произносил: «Это конец!»
После ужасающего воздействия, произведенного барабанами на мой мозг, мне показалось, что в черепе у меня засела пуля.
Раскачивая своим хвостиком – назвать его косой язык не поворачивался, – вернулась Крошка.
– Ну как? Прошла голова?
От боли у меня даже не было сил встать с пола, найти пистолет и пристрелить ее.
– (…) тебя, – прохрипел я. – Убирайся к черту! И немедленно, немедленно!
– Ничего себе отношение! – возмутилась она. – Я же пытаюсь помочь тебе! – Ее глаза приобрели ужасное выражение, и Крошка топнула ногой. – О! Я поняла. Все дело в тебе самом, ты, (…)! Ты ничтожество! Я протягиваю тебе руку помощи, а ты что делаешь? Ты меня ударил! Ты не умеешь себя вести! Где, к черту, твои манеры? Послушай, (…), у тебя самый лучший инструмент для секса, я-то в этом разбираюсь, можешь мне поверить! И что ты с ним делаешь? Ничего! Ты злой, самовлюбленный, низкий, подлый, коварный садист и болван! – Крошка умолкла. У нее кончился запас слов. Ее глазищи сверкали, словно у разъяренной пантеры. – И, кроме того, ты не джентльмен! – наконец добавила она.
Я попытался возразить. Но каждое ее слово впивалось мне в голову, словно его заколачивали молотком.
Я хотел отстранить, отодвинуть ее. Но комната плыла у меня перед глазами.
– Значит, тебе нечего сказать, – произнесла Крошка. – Ладно, это хорошо, потому что я хочу кое-что сказать! Сегодня я пришла сюда, потому что думала, что ты поможешь моему горю. Ты богат. А у меня даже работы теперь нет. У меня нет работы, потому что я не получила полного образования. Я пришла сюда в надежде, что из милосердия ты дашь мне денег, чтобы я окончила школу. Но ты отвратителен, ты умеешь только портить людям нервы. Поэтому мне осталось только одно средство.
Я ужаснулся, подумав, что она хочет поставить еще одну пластинку. Но то, что случилось, оказалось гораздо хуже.
– Знаешь, что сделаю? – спросила она. – Я останусь здесь и займусь тобой, пока ты не подобреешь настолько, чтобы походить хотя бы на собаку. Я буду пилить, пилить, пилить тебя, пока ты не поймешь, что в мире существует еще кто-то, кроме тебя самого. Я буду…
– Подожди, – взмолился я, потому что уже не мог этого выносить. – Что тебе дать за то, чтобы ты ушла и никогда не возвращалась?! Никогда!
– Пять тысяч долларов, – ответила, она. – Мне нужно закончить образование. Я живу на чердаке одна, поэтому на жизнь у меня уходит немного, но образование стоит дорого. Одна проститутка, китаянка из Гонконга, организовала школу и учит всем тонкостям секса. Я смогу оплатить ускоренный курс. Тогда я буду знать, что делать! Мне нужно забыть все, чему меня учили психиатры и психологи, забыть даже то, что написано в учебнике по грамматике секса. Я должна получить настоящее образование! Я понятливая: приходится быстро все усваивать, если живешь в Нью-Йорке и хочешь остаться в живых. Она возьмет меня в ученицы, несмотря на мой возраст. Но мне нужно пять тысяч долларов. Тогда я смогу чего-то добиться в жизни. Я смогу сделать карьеру. Я смогу сделать людей счастливыми и…
Ее голос в буквальном смысле перемалывал то, что осталось от моих мозгов, в манную кашу. И я решился.
– Если я это сделаю, ты поклянешься мне всеми святыми, что я больше ни разу в жизни, никогда, никогда не увижу тебя?
– Чтоб я сдохла! – ответила Крошка.
О Боже, это была сумма. Но сделка стоила того. Я бросился за деньгами. Я отсчитал пять тысяч долларов.
И эта девка их взяла. Пересчитала. Положила в карман пальто, заколола булавкой и… прежде чем я успел отстраниться, смачно поцеловала меня своими влажными губами и счастливо улыбнулась.
– Прости, что мне пришлось сказать правду о тебе, – проговорила она. – Но иногда за правду платят. Ты уверен, что я больше ничем не могу помочь тебе? Сделать тебе еще бхонг? Поставить еще пластинку? Успокоить тебя с помощью секса?