Катя понимала, что полчаса назад и сама выглядела так же страшно. Багрово-красная зарница вспыхнула вокруг отца и грозила обрушиться на Макеева и его свиту.
– Ты еще не все знаешь. До своей смерти Нина уже долгое время жила со мной.
Это была последняя капля. Глеб достиг высшего накала. Вдруг он пошатнулся. Грозная аура вспыхнула и растворилась в воздухе. Катя заметила у отца на лбу испарину. Он окончательно перегорел. Макеев словно специально его провоцировал, зная, что таких сильных эмоций он без вреда для себя не переживет.
Макеев продолжил:
– Я встретил ее в поезде. Случайно. Красивую женщину с ребенком, вздрагивающую от любого взгляда. Я был уверен, что она бежит от абьюзера. Мне стоило невероятных усилий привести ее в чувство, помочь перебороть страх. Только тогда она рассказала мне все, и я понял, что ошибался. Ты был не просто абьюзером, а настоящим монстром. Теперь понятно, что она видела тебя таким, каким ты только что был. Неуравновешенным психопатом, расчетливым эгоистом, манипулятором, человеком, убившим свою мать. Я обещал Нине сделать все, чтобы твоя дочь выросла не такой, как ты.
Макеев с плохо скрываемой ненавистью смотрел Глебу в глаза. Тот тяжело дышал и пошатывался. В нем продолжала бурлить ярость, но он слишком ослаб, чтобы быть способным нанести хоть малейший вред. Катя не знала, чью сторону занять. Сейчас оба мужчины, называющих себя ее отцами, были ей одинаково отвратительны. Каждый использовал ее как пешку для достижения своих целей. И ни в одном из них не было настоящей искренней любви к ней, как бы они себя ни обманывали.
– Так вот как ты про меня узнал? – тихо сказал Глеб. – Вот как придумал свою нейросеть? А я все гадал: как это ты понял, как представить эмоции в виде спектра и звука. Как будто тебе помогал какой-то эмер. А ты знал… ты все знал! И заставил меня работать на тебя. Выжигал, уничтожал меня… просто из мести? Ты хотел, чтобы я страдал, как страдала Нина?
– Не без этого, – согласился Макеев, сжал губы и холодно улыбнулся. – Но и бизнесу это тоже помогло. Дела у меня шли не очень, а ЭМРОН… ЭМРОН оказался настоящим сокровищем.
– И ты специально дал Кате сбежать. Привел нас к ней, чтобы мы ее активировали. Потому что ты искал мне замену? – Глеб искренне изумился такой подлости.
Макеев повернулся к Кате.
– Я много лет искренне любил тебя и заботился о тебе. Я выполнил обещание, данное твоей матери. Тебя воспитывали в эмоциональной стерильности. Я ни к чему не принуждал тебя. Но ты повзрослела, и я просто тебя отпустил. Дал возможность познакомиться с ним, с монстром, который превратил жизнь твоей матери в ад. Я знал, что ты будешь разочарована. Хотя и предполагал несколько другой сценарий.
Он повернулся к Глебу.
– Моя нейросеть – это не только детектор эмеров. Она давно уже неплохо просчитывает вероятности на основе эмоций.
Макеев щелкнул пальцами, и один из сопровождающих подал ему небольшой ноутбук. Макеев открыл его и развернул экран к Глебу и Кате.
– ЭМРОН просчитал все возможные сценарии. Каждый для Кати завершается весьма болезненно. Здесь и сейчас. В этом зале. Ты бы в любом случае ее нашел. Сам или твои помощники – ведь я дал тебе такую прозрачную подсказку.
По экрану побежали разноцветные переплетающиеся линии с реперными точками.
– Вот вариант, при котором она еще до вашей встречи догадалась, что ее мать сбежала от тебя, поняв, что ты мутант. Узнала, что мать погибла, когда ты ее нашел. В этом случае она убила бы тебя. Результат – боль, чувство вины, страх.
Макеев дотронулся до другой линии, и она подсветилась:
– А вот тут Катя могла узнать от Дениса, что ты нашел их и Нина погибла. Ты как-то проговорился ему об этом. Опять боль, ненависть. И она все равно пришла бы мстить. Или вот – был шанс, что она вспомнит аварию и поймет, что сама убила маму. Боль и разрушающее сердце чувство вины.
Макеев захлопнул ноутбук.
– Но то, что сделал с ней ты… то, как ты изощренно разбил ей сердце и погрузил во тьму… такого даже нейросеть предсказать не смогла. Видимо, она думала о тебе слишком хорошо. А ты – настоящий монстр такого масштаба, что даже машина не смогла его оценить.
Глеб с раскаянием посмотрел на дочь:
– Прости меня за это. Но любое рождение – это боль. Только так ребенок может появиться на свет. Он не помнит этого, но без боли не бывает перерождения, а ты сейчас как раз родилась – не как человек, не как эмер, а как совершенство…
– А ты спросил, хочет она этого или нет? – усмехнулся Макеев. – Я спрошу.
Он повернулся к Кате.
– Хочешь, я избавлю тебя от боли?
Катя пристально посмотрела на него.
Тот, кого она все эти годы считала папой, действительно никогда не причинял ей боли. Никогда не повышал голос. Он был холоден и даже равнодушен, но теперь она понимала, зачем он ввел такой режим воспитания.
Она посмотрела Макееву в глаза и кивнула.
Он требовательно протянул руку в сторону, и один из помощников подал ему шлем виртуальной реальности, из которого торчало множество проводов, как будто его скрестили с электроэнцефалографом. Глеб ужаснулся:
– Нет! Нет! Нет! Боль – это важная часть тебя. Без нее нельзя. Ничего не выйдет. Она только усиливает тебя. Нельзя избавляться ни от одного из чувств! Иначе в тебе пропадет любовь. Не будет чистого белого цвета. Вспомни!
Он подскочил к мандале на стене и крутнул ее. Цвета спектра слились и превратились в сияющий белый.
– Убери хоть один… – Глеб с силой ударил и выбил одно из стекол. – И белого больше не будет!
Вращающийся круг приобрел голубоватый оттенок.
– Не делай этого! Иначе потеряешь шанс спасти эмеров!
Макеев протянул Кате шлем.
– Это избавит от боли не только тебя, но и всех остальных. И не только от боли. От страха, ревности, ненависти. От любых деструктивных эмоций. Мы можем вместе с ними справиться.
– Да как вы не понимаете? – взвился Глеб. – Это же часть человеческой природы! Что за монстров вы расплодите тогда?
– Счастливых людей, – поправил Макеев.
– Стоп! Хватит! – крикнула Катя. – Вы торгуетесь за меня, как за товар. Я живая. У меня есть собственные чувства, а не только долг. Должна! Должна! Должна! Вы себя хоть слышите? Вы, оба два. Мне плевать на других! Я хочу избавиться от боли, потому что долго так не выдержу. Вы не представляете, какой сильной бывает тьма, живущая на дне души. Как она мигом способна захватить разум, стоит только дать слабину, и выжечь все остальные чувства. Я ощущаю, как она расправляет крылья. Выпущу ее – и буду излучать не свет, а тьму. Ты даже не представляешь, чем это грозит.
Она повернулась к Макееву:
– Он правда избавит меня от боли?
Глеб схватил ее за плечи:
– Катя! Опомнись!
Она сбросила с себя его руки:
– Не мешай!
Макеев кивнул ей и подал руку. Двое охранников схватили Глеба и оттащили его от дочери.
Денис гнал по улицам безо всякой цели, но глухая тоска в сердце терзала его все сильнее. Это было безнадежное чувство, как будто ему только что ампутировали очень нужный, но пораженный болезнью орган, и вроде бы его больше нет, но он продолжает ныть и отдаваться фантомной болью, которая еще сильнее и страшнее обычной, потому что избавиться от нее будет невозможно. Какая-то его часть осталась в особняке – там, где сейчас Катя и Глеб. Два последних человека в этом мире, которые были ему дороги.
Эта невыносимая ноющая боль требовала выхода. Терпеть ее дальше было невозможно. Денис свернул ближе к реке, бросил мопед, подскочил к гранитному парапету и со всей силы с криком ударил по нему кулаком. Рука взорвалась болью. Это все еще было совершенно новое, необычное чувство, которое на время избавило его от внутренних страданий. Денис зашипел и потряс ладонью в воздухе.
Удар принес минутное облегчение, но было понятно, что это не выход: постоянно калечить себя, заглушая боль внутри в надежде, что когда-нибудь внутренняя тоска поутихнет.
Он уныло пошел вдоль набережной.
Было то самое вечернее время, когда люди выходят на прогулку по городу, сидят в кафе и барах, и навстречу Денису шли парочки: смеющиеся, целующиеся, держащиеся под ручку, ругающиеся, целомудренно соблюдающие дистанцию, как подобает на первом свидании. Каждый раз его будто били под дых. У них с Катей такого не будет.
Ни хорошего, ни плохого.
Они не будут вместе смеяться, ругаться, гулять, держась за руку, грустить. Не будет ничего.
Боль в груди и не думала уходить и только нарастала. Денис понял, что долго так не выдержит.
Вдруг в памяти всплыл совет или даже скорее приказ Веры: избавиться от любви. Если это чувство отравляет и убивает его изнутри, то, чтобы выжить, его нужно убрать.
Если зеркало позволяло выплеснуть и растворить в амальгаме негативные и вредные чужие чувства, значит, и с любовью должно помочь. Ему навязали эту эмоцию? Еще как! Он с детства органически не умел любить, и вдруг ему в грудь запихнули раскаленный белоснежный шар, который сначала согревал, а теперь начал выжигать душу. А раз это засунули извне, значит, любовь можно вырвать и выбросить.
Он огляделся, раздумывая, где можно найти зеркальную поверхность, и его взгляд упал на стоящий у причала катер. Денис быстро перепрыгнул ограждение, шагнул на палубу и подошел к окну рубки. Сейчас там отражалась огромная луна.
«Сегодня самая большая луна за сто лет».
Эта фраза, с которой по-настоящему началось их с Катей знакомство, теперь поселилась в голове и мешала ему сосредоточиться.
Денис рассердился. Если непрерывно думать о Кате, то от любви он избавиться не сможет. Ему пришлось обойти рубку и встать с другой стороны, там, где луны не было в видно.
Молодой человек всмотрелся в свое отражение. Оно не помутнело и не покрылось рябью, как бывало, когда присутствовала чужая эмоция. Что это значит? Неужели она засела настолько глубоко? Вера говорила, что он должен… обязан забыть про Катю. Убить в себе любовь. Но как это сделать? И возможно ли? Или он обречен мучиться вечно?