Зверь опять попытается нас убить?
Или нас убьет что-то другое?
Что?
Это неведение хуже всего, и меня терзает мучительная тревога.
– Разве чаша не должна появиться вновь? – спрашивает Иден.
– Мы же не довели дело до конца, – говорю ей я.
– Я знаю, но… – вступает в разговор Мэйси. – Мы что, сделали все это напрасно? Рафаэль и Байрон погибли напрасно?
Я хочу сказать ей, что нет, не напрасно, но не могу. Во всяком случае до тех пор, пока мы не поймем, что случится дальше.
На лице Иден отражается потрясение – черт возьми, мы все потрясены, – но она все равно подходит к моей кузине и обнимает ее.
– Может, нам стоит попытаться выбраться отсюда? – спрашивает Флинт. Он стоит рядом с Джексоном, и у него еще никогда на моей памяти не было такого неуверенного вида. Как будто он не знает, что делать с этим молчаливым осунувшимся человеком, что стоит рядом с ним.
И это понятно. Я видела Джексона в депрессии, молчаливым и одиноким. Но я никогда не видела его таким, как сейчас. Таким безутешным, таким опустошенным, таким потерянным. Это напоминает мне мой первый день в Кэтмире, и мне хочется обнять его и сказать, что все образуется.
Я смотрю на Хадсона и вижу, что он чувствует то же, что и я. Он стоит с другой стороны от Джексона, обвив рукой его плечи, и я понимаю, что только благодаря ему Джексон держится на ногах.
Я снова радуюсь тому, что, несмотря ни на что, они мало-помалу находят путь друг к другу.
Внезапно стены начинают вращаться, и я едва не падаю, но все же ухитряюсь удержаться на ногах. Опять появляется постамент с чашей, но мы все видим, что она по-прежнему пуста. Затем выход с арены открывается, и я вздыхаю с облегчением. Пусть мы и не получили то, за чем явились сюда, но нам хотя бы разрешат уйти.
Толпа на трибунах неистовствует. Они явно не ожидали, что кто-то из нас сможет выйти отсюда живым. С другой стороны, я и сама не уверена, что я этого ожидала.
Я думаю о Рафаэле и Байроне и о том, что теперь нам придется уйти отсюда с их телами. За моей спиной Джексон издает стон, и я понимаю, что сейчас он тоже ощущает наш провал.
Но прежде чем я успеваю сказать ему что-нибудь, дверь на арену распахивается, и в нее вбегает Тэсс.
Она сама на себя не похожа – макияж смазан, волосы растрепались, по лицу текут слезы. Я напрягаюсь, готовясь к нападению – ведь мы не одержали победу в Испытаниях, – но она нас, кажется, даже не замечает.
Вместо этого она подбегает прямо к зверю и обнимает его за шею.
– Мое дитя! Мое милое дитя! – Она рыдает, уткнувшись лицом в его просвечивающую кожу, и я чувствую себя ужасно. Она любила это животное, а я чуть было не убила его.
Тэсс продолжает обнимать его, и зверь начинает трястись. Все его тело сотрясает такая дрожь, что дрожит и пол арены. А затем он начинает уменьшаться в размерах.
Его когти втягиваются в лапы, затем лапы тоже начинают уменьшаться. Его огромный нос сжимается, уши почти исчезают. Его кожа перестает быть прозрачной и розовеет, тело продолжает усыхать.
Оно усыхает и усыхает – и вот уже никакого зверя нет. Есть маленький мальчик пяти или шести лет с густыми черными волосами и большими фиалковыми глазами. И Тэсс покрывает его лицо поцелуями.
Я ахаю, и у меня все обрывается внутри. Нет, мы едва не убили не зверя. Мы едва не убили ребенка.
– О боже, – шепчет Мэйси, и в голосе ее звучит ужас. Я и сама страдаю от чувства вины.
Тэсс поднимает мальчика и прижимает его к себе.
– Ты снова со мной! – восклицает она, кружа его. – Боже, Элвин, наконец-то ты снова со мной!
– Мама! – кричит он и обнимает ее также крепко.
Тэсс утыкается лицом в его шею и вдыхает его запах, пока мы смотрим на них. И, когда я уже решаю, что нам пора уходить, она поворачивается и смотрит на меня с широкой улыбкой на лице. На ее щеках все еще блестят слезы, но в ней чувствуется умиротворенность, которой прежде не было. Она прямо-таки светится.
– Спасибо вам, – говорит она, глядя каждому из нас в глаза. – Спасибо вам, что вернули мне мое дитя. Я ждала его полторы тысячи лет.
Полторы тысячи лет? Вряд ли я когда-нибудь привыкну к продолжительности жизни сверхъестественных существ. Так странно слышать, когда кто-то говорит о том, что он прожил больше ста лет.
– Спасибо, Грейс, – произносит Тэсс и подходит ко мне, держа мальчика на бедре. – Ты спасла моего сына, и я никогда не смогу вернуть тебе этот долг.
Я слышу радость в ее голосе, вижу счастье на лице Элвина, и меня опять захлестывает чувство вины. Я чуть было не убила этого ребенка, и я бы никогда об этом не узнала. Это ужасная мысль и еще более ужасное чувство.
– Ничего, – говорит Тэсс, и до меня доходит, что я сказала это вслух. – Ты все равно не смогла бы убить его. Если бы ты вонзила в него тот шип, то только активировала бы его бессмертие и восстановила его силу. Но поскольку ты проявила милосердие, ты и твои друзья смогли сделать то, что прежде не удавалось никому. Вы победили в Испытаниях и заслужили Слезы Элеоса.
Она снова смотрит на мальчика в своих объятиях.
– И вы избавили моего сына от проклятия, которое тяготело над ним полторы тысячи лет, тяготело из-за меня.
– Из-за вас? – шепчу я.
– Когда-то я убила сына бога. И поскольку я не проявила к его сыну милосердия, мой сын был обречен на жизнь в обличье самого жуткого зверя, который когда-либо существовал на свете, приговоренный к тому, чтобы драться, убивать и страдать снова и снова. Он мог освободиться от этого проклятия, только если бы кто-то подумал не только о себе, как сделала я сама, и увидел скрытые под его зверским обличьем боль и страх. Ты сделала это, Грейс, и теперь мы с ним оба свободны. Спасибо, спасибо, тысячу раз спасибо. – Тэсс кивком показывает на чашу на постаменте. – И, как и было обещано, вот ваша награда. Используйте ее с умом.
– Что… – начинает Дауд, но затем замолкает, заглянув в чашу. – Здесь какая-то сиреневая жидкость.
– Но как же это произошло? – шепчет Мэйси.
Тэсс улыбается мягкой улыбкой.
– Каждая слеза, которую Грейс пролила, проявив милосердие к моему сыну, забирала у него бессмертие и помещала его в эту чашу, что позволило моему мальчику наконец избавиться от своего звериного обличья и вернуться ко мне.
– Но это же были просто слезы, – говорю я, не понимая, как мой плач мог претвориться в волшебный эликсир, который спасет Армию горгулий.
– Грейс, – отвечает она, – ты думаешь, что слезы слабы. Но сострадание к другому существу, к твоему врагу – это и есть настоящая сила. – Она сжимает мое предплечье. Затем подмигивает. – Разумеется, это не значит, что вам не следует преподать Сайрусу урок, который он вполне заслужил.
Тэсс опять смотрит на своего сына. Он заснул в ее объятиях, привалившись головой к ее плечу. Они хорошо смотрятся вместе, и я невольно думаю о собственной матери. Я бы сделала все, чтобы иметь возможность обнять ее хотя бы раз.
Поскольку мне не хочется зацикливаться на этой боли, я снова сосредотачиваю внимание на Тэсс и Элвине.
– И что вы будете делать? – спрашиваю я. – Раз вы теперь свободны?
Тэсс улыбается.
– Я оставлю магазин ирисок и вместе с сыном отправлюсь в кругосветное путешествие. Он так долго был заперт на этой арене, я хочу, чтобы он узнал, что мир велик и прекрасен. Грейс, я поставила на тебя все, что у меня было, и ты меня не подвела. Так что спасибо тебе и за это.
Я потрясена.
– Погодите. Вы поставили на меня? Вы же говорили, что у нас нет ни шанса.
– Когда вы явились сюда в первый раз, так и было. Но люди меняются, и ты определенно изменилась. Ты очень выросла с того момента, когда я впервые увидела тебя, и тебе предстоит вырасти еще. Но разве не для этого нам дана жизнь?
Она снова опускает взгляд на своего сына.
– Это и есть тот дар, который я хочу преподнести Элвину.
Она пожимает мне руку.
– Прощай, Грейс. Нам надо успеть на самолет, но в предстоящей битве я желаю тебе и твоим друзьям силы, мудрости и милосердия. Да пребудут с вами боги.
Ее телефон дзинькает, и она улыбается.
– Мне пора. Желаю тебе хорошей жизни – и держись подальше от ирисок. От них гниют не только зубы.
С этими словами она встряхивает своими длинными черными волосами и выносит своего сына с арены.
– Вот он, – взволнованно говорит Мэйси, взяв чашу и поднеся ее мне. – Это эликсир. У нас получилось. Теперь ты можешь спасти Армию горгулий.
У меня падает сердце, и я поворачиваюсь к Хадсону. Он по-прежнему поддерживает Джексона, но смотрит прямо на меня и кивает, как бы говоря: «Ты справишься».
Я не знаю, прав ли он. Самой мне не кажется, что я справлюсь. Совсем не кажется.
Я делаю глубокий вдох, чувствуя, что меня гложет тревога. Она давит на мою грудь, из-за нее у меня потеют ладони, а тело бьет дрожь. Потому что до сих пор я не позволяла себе думать о том, что буду делать, если мы победим.
Но сейчас у нас нет времени психовать. Совсем нет.
Мне надо выпить эту жидкость, ради которой мы так упорно сражались, ради которой мы столько потеряли. А затем я должна буду взяться за эту чертову зеленую нить и заставить ее работать. От меня зависит слишком многое, и я не могу потерпеть неудачу.
Только не в этот раз.
Я пытаюсь успокоить бешено колотящееся сердце, напоминая себе, что сейчас нет нужды задействовать силу полубожества. Мне нужно только сделать так, чтобы нити горгулий обволок этот эликсир. Я могу это сделать. Разве нет?
Хадсон, похоже, хочет подойти ко мне, но я качаю головой. Ему сейчас надо заботиться о Джексоне. Я могу это сделать.
И я беру чашу и гляжу на сиреневую жидкость на дне. Я молюсь о том, чтобы, выпив ее, я не превратилась в зверя с просвечивающей кожей, шипами, когтями и жаждой крови.
Да, я знаю, по словам Хадсона, он сопряжен со мной навсегда, но я не уверена, что он готов мириться с риском насадить себя на шип всякий раз, когда будет касаться меня.