Глава 88. Не говорит о любви красноречивее, чем кинжал в сердце
Толпа ахает, и Хадсон опускает меч и бросается к ней.
Но не успевает он сделать и пары шагов, как Изадора опять вскакивает на ноги – и теперь она вне себя.
– Ты думаешь, что знаешь меня? – вопит она, глядя на него.
Пара секунд – и мимо щеки Хадсона пролетает нож, и все разбегаются в стороны, чтобы не стать случайной мишенью.
– Ты обо мне вообще ничего не знаешь! – В Хадсона летит еще один нож, и на сей раз ему приходится отклониться в сторону, чтобы острие не поразило его. – Ты думаешь, я сама выбрала эту жизнь? – кричит она.
Еще два ножа летят прямо в его сердце, и мое собственное сердце замирает, пока он не подпрыгивает на добрые шесть футов от земли чтобы увернуться от них.
– Думаешь, я хотела быть бастардом Сайруса?
Пролетает еще один нож – грозный, с длинным лезвием. Хадсон не успевает увернуться, так что острие задевает его плечо. На разорванном рукаве его туники проступает кровь.
В следующий раз она нацеливает кинжал прямо ему в глаз. Толпа в ужасе охает, и у меня перехватывает дыхание, но Хадсон уворачивается, и клинок пролетает мимо.
Мои ладони становятся мокрыми, сердце неистово бьется. Меня захлестывает паника, я пытаюсь придумать, что делать, хочу вмешаться, но инстинкт подсказывает мне, что Хадсон не поблагодарит меня за это. Я не должна встревать между ним и его сестрой.
– Ты можешь сказать, что у меня был выбор, но это не так.
Она бросает кинжал прямо в его сердце, но он опять ухитряется увернуться.
– У меня был только один выбор. Только один, – произносит она сквозь стиснутые зубы.
На этот раз летящий в Хадсона кинжал короток, с большим рубином на рукояти. Он уворачивается в последний момент.
– Будь нужной.
Еще один кинжал – снова мимо цели.
– Или ты вообще не будешь нужна.
Еще кинжал.
– Будь послушной дочерью.
Еще два кинжала, быстро следующие один за другим.
Теперь Хадсон уже не уворачивается от них; они летят слишком быстро, а он устал, поэтому он просто обращает их в пыль прежде, чем они успевают коснуться его.
Но это только приводит Изадору в еще большую ярость, что казалось мне невозможным. Она выстреливает целый залп кинжалов с немыслимой скоростью. Они летят один за другим, все быстрее, быстрее и быстрее.
Хадсон обращает их все в пыль, но она только увеличивает напор.
– Или ты будешь заперта в гробнице.
Еще шесть кинжалов, по одному на каждое слово.
Он уничтожает их все, что должно заставить ее перестать. Но ярость заставляет ее метать ножи еще быстрее, по одному на слово.
– После…
Еще один.
– Тысячи…
Еще.
– Лет.
Еще.
– Я…
Еще.
– Сделаю что угодно.
Еще.
– Убью.
Еще.
– Любого.
Еще один.
– Лишь бы не возвращаться туда.
Еще один нож, нацеленный прямо в его горло.
Хадсон машет рукой и уничтожает его, но, судя по его лицу, ему неважно, попал клинок в цель или нет. Ее слова ранят его глубже, чем любой нож.
– Изадора, я…
– Не смей говорить со мной, – шипит она. А затем, как в каком-нибудь фильме ужасов, метает свой последний кинжал, целясь прямо ему в сердце, но, когда он машет рукой, чтобы уничтожить его, кинжал восстанавливается и оказывается в дюйме от его груди – слишком близко, чтобы он успел перенестись.
– Отойди! – истошно кричу я, но уже поздно. Кинжал вонзается ему в плечо.
Но, как и полагается вампиру, Хадсон почти не замечает, что из его тела торчит кинжал. Все его внимание сосредоточено на Изадоре – и на том, что она сказала.
– Как? – спрашивает он, глядя ей в глаза.
– Я уже говорила тебе, что я другая – не такая, как вы все, – отвечает она, с вызовом вскинув подбородок. – Не моя вина, что ты предпочел не поверить мне.
И, повернувшись к Хадсону спиной, идет прочь.
Толпа тотчас расступается перед ней.
Глава 89. Долой старое, да здравствует новое
Как только Изадора выходит из круга, я подбегаю к Хадсону.
– Как ты? – спрашиваю я, щупая его плечо вокруг торчащего из него кинжала. – Что я могу сделать?
– Со мной все в порядке, – отвечает он, глядя вслед своей сестре.
– Э-э, не обижайся, но у тебя из плеча торчит кинжал, – говорю я. – Ты не можешь быть в порядке ни в каком мире – даже в этом.
– Это была впечатляющая схватка, – замечает Честейн у меня за спиной. – Я говорю о вас обоих.
– У вас тут есть лазарет? – спрашиваю я.
– Лазарет? – На его лице отражается недоумение, и я в тысячный раз вспоминаю, что мы заморожены в этом чертовом одиннадцатом веке.
– Обычно горгульям не нужны лазареты. – Честейн высокомерно смотрит на меня. – Как и твоему вампиру из-за такого пустяка.
– Пустяка? – Я поворачиваюсь к Хадсону. Может быть, мне примерещилось, что Изадора воссоздала тот кинжал и вогнала его в тело моей пары? Но нет, кинжал на месте. И вокруг него расползается кровавое пятно. – У него идет кровь! И из него торчит кинжал!
– Это ненадолго, – говорит Хадсон и выдергивает кинжал из своего плеча, даже не поморщившись.
– Дай я посмотрю. – Я подхожу к нему и касаюсь его плеча, готовясь собрать энергию, чтобы залечить его рану, а затем в изумлении смотрю, как она начинает затягиваться прямо у меня на глазах.
– Значит, вот как? Раз – и все? – спрашиваю я, глядя, как срастается рассеченная кожа.
Хадсон улыбается мне.
– Да, раз – и все.
Я качаю головой и делаю долгий выдох. Потому что я, конечно же, знаю, что у вампиров все заживает быстро, особенно если при ранении не задета кость. Просто я еще не видела таких ран – особенно у моей пары. Все вампиры, которых ранили у меня на глазах, были ранены смертельно и не могли исцелить себя.
Значит, вот в чем суть: вампиры исцеляют себя сами и притом быстро – когда могут. А если не могут, значит, для них уже слишком поздно.
Несколько секунд – и плечо Хадсона уже полностью зажило, остался только синяк. То же самое происходит и с другими порезами от кинжалов, которые метала в него эта маленькая социопатка Сайруса.
– Какого черта? Что это было? – спрашивает Иден, подойдя к Хадсону. Судя по ее лицу, она в таком же недоумении, как и я.
К нам присоединяется Флинт.
– Эта девица не дружит с головой.
– Эта девушка – воин, – рявкает Честейн.
– Что-что? – спрашиваю я, и возмущение окончательно вытесняет во мне страх. – Ты считаешь, что, если она метала кинжалы в мою пару, то одно это делает ее воином?
– Я считаю, что воином ее делает ее сердце, – отвечает он, обводя взглядом кинжалы, валяющиеся на земле. – Посмотрите на все эти кинжалы, которые она метала в него. Это говорит о самоотдаче.
– Это говорит совсем о другом, – бормочет Флинт.
– Это была истерика, – говорю я, совершенно не понимая, что такого сделала Изадора, что так впечатлило его. – Она устроила истерику, опасную и безрассудную, и ты считаешь, что это делает ее воином?
– Я считаю, что она выбрала свой путь и готова умереть за него. Именно так поступают воины.
Это самое смехотворное и близорукое утверждение, которое я когда-либо слышала. А если учесть, что за последние месяцы я услышала немало высказываний Сайруса Веги, то это говорит о многом.
Нелепо ставить кого-то на пьедестал, потому что человек закатил эффектную сцену. Да, спору нет, никто из нас не мог отвести глаз от происходящего, но это потому, что происходящее походило на кошмарный сон, а не потому, что поведение Изадоры было достойно восхищения.
Да, я все понимаю. То, что сказала Изадора, было ужасно. То, что сотворил с ней Сайрус, было ужасно. Никто в этом не сомневается, никто этого не отрицает. Но это не дает ей права вымещать свои ярость и боль на Хадсоне, который никогда не причинял ей никакого вреда. Он узнал о ее существовании всего пару дней назад, и она все время твердо стояла на стороне его отца. Так чего же она хочет от него? И что такого Честейн увидел в ее срыве, что так впечатлило его?
Я говорю себе, что это неважно, говорю себе просто сосредоточиться на Хадсоне и держать рот на замке. Но на самом деле это важно. Я тут в лепешку разбиваюсь, стараясь произвести на него впечатление, и ни разу не попыталась кого-то убить. Видимо, именно этим я могла бы заработать себе несколько очков.
Как же мне заслужить хоть толику уважения?
Но, даже задавая себе этот вопрос, я осознаю, что мы с Честейном никогда не сойдемся во мнениях не только относительно того, является ли Изадора «воином», но и относительно того, как я должна править.
И, возможно, мне пора перестать пытаться задобрить его. Возможно, мне пора перестать пытаться втиснуться в шаблон, которого я даже не видела. Возможно, мне пора перестать пытаться быть такой королевой, какой хочет видеть меня он, и стать такой королевой, какой хочу быть я сама.
Видит бог, что бы я ни делала, его мнение обо мне не станет лучше.
А потому я перестаю пытаться завоевать его уважение и просто говорю, что думаю:
– На мой взгляд, великий воин – это тот, кто готов умереть за то, во что он верит, за тех, кого он любит и кого он поклялся защищать. А Изадора готова защищать только себя саму. – Я качаю головой. – Что ж, думаю, у нас просто разные представления о том, за что стоит сражаться.
Я ожидаю, что Честейн скажет что-то еще, но, похоже, он больше ничего не хочет говорить – во всяком случае мне. Вместо этого он смотрит на кинжалы Изадоры, валяющиеся на земле, затем подбирает один из них.
В этот момент я замечаю, как блестит на свету большой оранжевый камень в кольце на его руке. И все внутри меня замирает. Потому что после всех этих поисков я наконец нашла Божественный камень. Оказывается, он все это время был на виду.
Не знаю, как я поняла, что это Божественный камень, но это именно он. Он словно позвал меня домой. Мне кажется, что меня обнимает моя мать, и ощущаю слабость в коленях. Я шатаюсь и хватаюсь за ближайший ствол, чувствуя, как волны магической силы захлестывают меня одна за другой.