– У нее есть два дара, – говорит он, как будто это все объясняет. – Она может выкачать из человека душу и способна воссоздавать все, что я уничтожаю.
– А как эти два дара связаны с тем, что Сайрус будил ее? – спрашиваю я.
Тихо, так тихо, что я едва его слышу, он шепчет:
– Дело в том, что он делал это и со мной.
Глава 92. Tomb of Doom зловещая гробница
Я не могу пошевелиться, не могу думать, я даже не уверена, что смогу сделать вдох. Из нашего разговора в крипте я узнала, что Сайрус будил Хадсона чаще, чем Джексона, но я не знала, что это делалось для того, чтобы Хадсон приобрел дополнительные таланты. По-моему, жестоко так поступать с собственным ребенком, хотя Сайруса никак нельзя назвать любящим отцом. Но все равно что-то тут не сходится…
– Если через какое-то время эликсир перестает действовать, то каким же образом, будя ребенка чаще, можно дать ему дополнительные таланты? – спрашиваю я.
– Прекращается действие не всего эликсира, – отвечает он. – Перестает действовать только одна его часть – сонное зелье.
Ну да, точно. Я помню, он это уже говорил, но только сейчас это доходит до меня во всей своей жуткой сути.
– Значит, дополнительные таланты вам дает вторая часть этого эликсира?
– Да. – Он произносит это слово таким тоном, что я понимаю – каким бы ужасным ни было мое представление о его детстве, в действительности дело обстояло еще хуже, намного хуже.
Мне безумно хочется обнять его, но если я это сделаю, то никогда не докопаюсь до сути. Это было бы не настоящее лекарство, а плацебо, а мне это сейчас ни к чему. Поэтому я подавляю свои возмущение и боль и спрашиваю:
– Если у Иззи есть два таланта, значит, она получила больше эликсира, чем Джексон. Со временем сонное зелье перестало действовать на нее, но, если ей тысяча лет…
Я лихорадочно соображаю, пытаясь понять, что это значит.
– Если она смогла повзрослеть только до шестнадцати лет, стало быть, большую часть своей жизни она находилась в стазисе…
Я замолкаю, потому что меня охватывает ужас. Выходит, та жуткая, чудовищная жестокость, с которой он обошелся с Хадсоном, не миновала и Иззи – и ее Сайрус мучил еще дольше. Неудивительно, что она такая психованная.
Нет, это не значит, что я готова простить ей убийство Лайама или похищение магической силы у других учеников Кэтмира, но, кажется, теперь я начинаю испытывать некоторое сочувствие к дьяволу.
Какое-то время я молчу, и он тоже. Мы просто лежим, слушая дыхание друг друга и думая о том, что все это может значить.
– Как ты думаешь, Иззи может иметь больше двух особых талантов? – спрашиваю я наконец. – Я хочу сказать, что, если дополнительные порции эликсира дают дополнительные таланты, а ее продержали в гробнице тысячу лет…
– Это возможно. Это объясняет ее способность выкачивать из людей души, – отвечает он.
– Каким образом? – недоумеваю я, не понимая, как долгое пребывание в стазисе может быть связано со способностью красть души. Но тут Хадсон с усилием сглатывает, и я понимаю, что, какова бы ни была связь, которую он видит между тем и другим, объяснение мне не понравится.
– Я начал сходить там с ума. – Он шепчет эти слова так, будто они вызывают у него чувство стыда, и это опять надрывает мне сердце.
– Разве могло быть иначе? – шепчу я, боясь спугнуть момент. – Поражает не то, что ты едва не лишился рассудка, а то, что ты сумел сохранить себя и остаться таким сильным, добрым и умным.
Он качает головой, будто не верит – не может поверить мне.
– Все было не так.
– Нет, именно так, – возражаю я, пытаясь выкинуть из головы образ Хадсона, похороненного под грудой камня. Но из этого ничего не выходит.
Образ моей пары, страдающей в темноте, будет преследовать меня каждый день, каждую секунду до конца моих дней.
Он пожимает плечами.
– Как бы то ни было… я сделал это сам.
– Сделал что?
– Подарил себе свой второй талант. – Он прочищает горло, делает долгий выдох. – Я этого не хотел. Я не пытался получить дополнительную магическую силу. Я просто…
Его голос срывается, и он еще раз прочищает горло. Затем запускает руку в волосы и, не мигая, смотрит в потолок.
– Мне просто не хотелось больше быть там, хотелось оказаться где угодно, лишь бы не быть запертым в этой гробнице, где каждый час длится целую вечность. – Он издает вялый смешок. – И я сделал это. Однажды я просто обратил себя в пыль. Быть прахом, быть ничем – это было намного, намного лучше, чем продолжать быть животным, запертым в клетке моего отца.
О боже. К моим глазам подступают слезы, но я подавляю их. Сейчас не время расклеиваться, хотя в душе я все время плачу.
– И ты просто…
– Исчезал, – говорит он и щелкает пальцами. И сразу же книга, лежащая на прикроватной тумбе, обращается в прах. – Сначала на несколько минут, затем на несколько часов, а в конечном итоге на несколько дней. Я просто переставал существовать. Я никогда в жизни не знал такого покоя, как тогда. Однако каким-то образом я всякий раз восстанавливался. Когда я вернулся в первый раз, то плакал несколько часов.
Я стискиваю зубы и изо всех сжимаю губы и кулаки. Но у меня все равно вырывается всхлип. Как я могу не рыдать? Маленький Хадсон плакал потому, что он не мог остаться прахом.
Хадсон отстраняется, и на его лице отражается тревога.
– Грейс, это пустяки…
– Не смей говорить, что это пустяки, – шепчу я, и слезы текут и текут по моим щекам. – Мучить ребенка – это не пустяки. Оставлять тебя запертым в гробнице, чтобы ты сходил там с ума – это не пустяки. Заставить тебя желать смерти… – Мой голос срывается. – Это не пустяки. Это никогда не будет пустяком. Это никогда…
Я запинаюсь, когда в моей голове проносится тысяча разных мыслей, и все они направлены на одно – на то, чтобы уничтожить Сайруса, стереть его с лица земли. Но нет, смерть для него слишком хороша. Для него все слишком хорошо. Все слишком хорошо, кроме разве что оказаться запертым в темной гробнице на тысячу лет.
Он поступил так со своим сыном – своим сыном, – потому что хотел сделать из него оружие. И не только со своим сыном. Он сделал то же самое со своей дочерью и продержал ее в гробнице намного, намного дольше. И я впервые понимаю, почему Далила отправила Джексона к Кровопускательнице.
– Пожалуйста, не плачь. – В голосе Хадсона звучит паника, и он быстро поворачивается на бок, лицом ко мне. – Я рассказал это не затем, чтобы сделать тебе больно…
– Сделать мне больно? Ты не делаешь мне больно, Хадсон, – перебиваю его я. – Ты вселяешь в меня решимость, решимость сделать все, чтобы этот ублюдок получил по заслугам.
На секунду на его лице отражается недоумение, как будто он не может уложить в голове то, что я говорю. Как будто он настолько отделен от произошедшего, что ему не понятно, почему кто-то, любящий его, приходит из-за этого в такую ярость. Правда, возможно, дело в том, что прежде никто этого не делал.
– Я не хочу, чтобы ты плакала из-за того, что произошло давным-давно….
– Тринадцать лет, – говорю я, вытирая рукавом слезы.
– Что?
– Это прекратилось тринадцать лет назад, верно? Ты был погребен – хотя и с перерывами – с того времени, когда тебе исполнилось пять лет, и закончилось это тринадцать лет назад. Это практически вся моя чертова жизнь, так что не вешай мне лапшу на уши, говоря, что это произошло давным-давно.
На его лице отражается удивление, но затем он начинает смеяться – впервые с момента появления армии скелетов, – и груз, лежащий на моих плечах, становится немного легче. Мне даже удается взять под контроль мои слезы.
– Узнаю мою Грейс, устраивающую мне выволочку в то самое время, когда она плачет обо мне.
– Как это мило с твоей стороны. – Я закатываю глаза, затем фокусирую внимание на том, что он мне еще не рассказал. – Значит, потом ты перешел от уничтожения себя к уничтожению других вещей?
– Да. И обнаружил, что, когда я уничтожал другие вещи, все получалось не так, как когда я делал это с самим собой. Они исчезали навсегда.
– Как та гробница? Пожалуйста, скажи мне, что ты обратил в пыль эту чертову гробницу, чтобы больше не быть запертым в ней.
– Я пытался. – Он улыбается, и на сей раз эта улыбка доходит до его глаз. – Но эта гребаная штука не уничтожалась. Я мог уничтожить все остальное, но не ее. Я до сих пор не знаю почему.
– Потому что твой отец гребаное чудовище, которое, вероятно, наложило на нее заклятие, когда до него дошло, на что ты способен, – говорю я. – Подонок.
– Где ты была двести лет назад? – прикалывается он.
– Поверь мне, я задаю себе тот же самый вопрос, – отвечаю я ему в тон и при этом не шучу. Как Далила могла позволить мужу сделать такое со своим сыном? Как кто-то при Дворе вампиров мог позволить ему сделать такую ужасную вещь с маленьким ребенком? Это уму непостижимо.
Он смеется, но, когда я не смеюсь в ответ, его лицо становится серьезным.
– Ты же понимаешь, что со мной все в норме, не так ли?
– Э-э, во-первых, ты не просто в норме, ты намного, намного лучше, – говорю я. – Во-вторых, ты стал куда лучшим человеком, чем можно было ожидать. А в-третьих, ни то, ни другое нисколько не уменьшает мое желание уничтожить твоего отца.
Он поднимает бровь.
– Справедливости ради стоит заметить, что ты хочешь уничтожить его уже давно.
– Да, но это ничто по сравнению с тем, какие чувства этот урод внушает мне теперь. Одна мысль о том, что я увижу его снова, что я отдам ему Божественный камень, чтобы он мог продолжать осуществлять свой омерзительный аморальный план, приводит меня в бешенство.
– Ты когда-нибудь думаешь о том, какой бы была твоя жизнь, если бы ты не оказалась во всей этой каше? – вдруг спрашивает Хадсон.
– О чем ты?
– Если бы твои родители не погибли. Если бы ты смогла окончить старшую школу в Сан-Диего. Если бы ты готовилась поступить в августе в университет, а не пыталась придумать, как освободить твой народ, чтобы занять трон королевы горгулий. Я говорю о тех обычных, заурядных вещах, которые ты оставила, когда отправилась в Кэтмир.