Меня охватывают паника и горе, и я едва могу дышать. Крошечная часть меня шепчет, что надо подумать, надо понять, но это невозможно, потому что меня захлестывают вина и страх. Потому что все мои мысли, все мои чувства сосредоточены на мертвом теле моей матери… и на осознании того, что здесь лежит еще одно тело, под еще одной простыней.
– Это она, – выдавливаю я из себя, и мой нос горит от резкого запаха антисептика.
Помощник коронера кивает и переходит к другому телу, и я едва могу удержаться от крика. Потому что под этой простыней лежит мой отец, и…
Внезапно он садится, и простыня спадает с его окровавленного разбитого лица. Его руки тянутся ко мне.
– Это сделала ты, Грейс, – говорит он, несмотря на свою раздробленную челюсть. – Ты сделала это с нами…
На меня обрушивается боль, такая мучительная, такая сокрушительная, что мне трудно дышать. Трудно вообще продолжать жить.
И тут до меня доходит, как это похоже на то, что приходилось переживать Хадсону и Флинту всего несколько дней назад, когда мы находились в тюрьме. А значит, все это нереально. Это иллюзия. И поскольку это делаю не я…
– Ах ты дрянь! – Я поворачиваюсь к Изадоре. – Это твоя вина. Все это со мной делаешь ты.
Я не могу поверить, что не поняла этого раньше – ведь это Карга сотворила тот страшный яд, так что у ее дочери должен иметься похожий дар.
– Ты права – это делаю я. – Ее улыбка режет, как скальпель. – И я буду продолжать проделывать это с тобой, пока ты не сделаешь то единственное, что может положить этому конец.
Глава 114. Выбирай свои иллюзии
Иззи пожимает плечами.
– Я не могу замораживать время, как ты, но при Дворе горгулий я обнаружила, что могу делать нечто получше. Я могу создавать иллюзии, заставляющие человека чувствовать, что время остановилось, что он заперт в самом худшем моменте своей жизни и не может выбраться из него, что бы ни делал.
– Только ты можешь считать, что это хорошо, – рычу я.
Она в ответ только ухмыляется. И я снова вижу, как вхожу в дом, вернувшись из школы, и как моя мать достает из холодильника овощи.
Нет, нет, я не хочу снова это наблюдать. Но я не так наивна, чтобы умолять ее прекратить. Это сыграет ей на руку.
Но ей это и не нужно, она и так знает, что ее оружие сработало. Потому что я опять вижу, как мои родители ссорятся из-за того, отослать меня или нет. Но на этот раз я наблюдаю сцену в еще больших подробностях – мой отец настаивает, что знает, что лучше для меня, а мама яростно спорит с ним, одновременно готовя для меня этот дурацкий чай.
А после того, как мы доходим до конца, после того как в морге мой отец садится и говорит, что это я виновата в том, что они здесь, все опять начинается с начала. И каждая новая версия становится все подробнее, с каждым разом я вспоминаю все больше о том, какой была моя жизнь до того, как мои родители погибли.
Что-то определенно затевалось, к этому приложили руку и Кровопускательница, и Сайрус, и Карга – и бог весть кто еще, – хотя я в то время пребывала в блаженном неведении. Вернее, я думаю, что что-то затевалось, что обстановка накалялась. Я не могу быть уверена, что все, что они говорят, и в самом деле мое воспоминание, а не еще одна иллюзия, созданная Иззи, чтобы причинить мне боль.
Потому что эта девица знает, куда нужно воткнуть нож, чтобы сделать мне как можно больнее. Всякий раз, когда эта сцена начинает разворачиваться заново, что-то во мне умирает, хотя я изо всех сил стараюсь не показать ей этого.
Ведь тетя Ровена столько лет страдала из-за меня в адской тюрьме Сайруса, не имея возможности вырваться, потому что она не смогла ответить Карге услугой за услугу. И теперь, когда мы наконец можем помочь ей и освободить ее навсегда, мне необходимо заставить себя еще несколько раз прожить худший день моей жизни.
И неважно, что с каждым разом это становится все больнее и больнее. Неважно, что меня все больше охватывает паника, рвущая меня на части, как дикий зверь. Мое дыхание становится судорожным, сердце бьется все неистовей, и тело сотрясается так, что стучат зубы.
Но я все равно держу себя в руках, пока Иззи не затевает все это в шестой раз. И на этот раз вместо того, чтобы быть одетой в свой любимый свитер и новую юбку, моя мать вся покрыта кровью. Ее щека разодрана, волосы спутались, а грудь – в ней зияет рана, в которой пытается колотиться ее сердце.
– Почему ты не хочешь согласиться, Грейс? – спрашивает она, глядя прямо на меня и наливая в чашку кипяток. – Зачем ты делаешь это со мной? Зачем причиняешь мне такую боль…
– Перестань. – Это слово вырывается у меня со стоном и, хотя я и знаю, что все это неправда, что Иззи манипулирует всем этим, я не могу смотреть на все это вновь. Не могу смотреть на тело моей доброй, неунывающей матери, разорванное на куски.
– Пожалуйста, перестань, – шепчу я. По моему лицу текут слезы, я пытаюсь подавить панику, терзающую меня. Но у меня ничего не выходит, она грозит захватить меня целиком.
– Тебе не обязательно это делать, – говорю я, когда понимаю, что меня все-таки не вырвет. – Тебе необязательно быть такой же жестокой, как твой отец.
– Ты думаешь, что это жестоко? – Иззи изумленно смотрит на меня. – Я просто стараюсь помочь тебе освободиться от чувства вины, Грейс. Зачем тебе мучить себя из-за того, что ты не могла контролировать? Что ты не можешь изменить?
Похоже, ей действительно любопытно – это ужасает меня почти так же, как то, что она делает со мной. Так сильно, что я не могу не ответить:
– Это же мои родители. И они умерли.
– Ну и что? – Она пожимает плечами. – Моя мать тоже умерла, и это лучшее, что могло случиться со мной. Только посмотри на себя – ты плачешь на полу из-за двух людей, которые в любом случае должны были умереть раньше тебя. Во всяком случае, умерев рано, моя мать не оставила мне никаких комплексов, связанных с ней.
Я потрясена. Выходит, Изадора думает, что ее мать умерла? Как это возможно? Ведь мы все знаем, кто ее мать, знаем, что она жива и что у нее гнилая сущность. Как же Изадора может этого не знать?
Ответ приходит ко мне так же легко, как и вопрос. Это все из-за гребаного Сайруса, который предпочел солгать своей единственной дочери насчет ее матери, чтобы не разбираться с тем, что может принести ему правда.
– Это не… – Я хочу сказать ей правду – ведь никто не должен думать, будто его родители умерли, когда это не так, – но тут до меня доходит, что она мне не поверит, пока не увидит ее своими собственными глазами. И, если она делает это со мной сейчас, то я даже представить себе не могу, на что хватит ее фантазии, если она решит, что я лгу ей насчет ее матери.
Так что лучше пока что молчать и ждать, когда я смогу показать ей правду.
К сожалению, это значит, что ужасное воспоминание проигрывается в моем сознании снова и снова, всякий раз все больше отдаляясь от правды. Ужасно смотреть, как мои родители ходят и ходят по кухне с увечьями, которые они получили, когда их машина разбилась. Снова и снова я едва не сдаюсь и не размораживаю нас, лишь бы избавиться от этого кошмара. Я говорю себе, что могу потерпеть это еще несколько минут, если это значит, что нам не придется возвращаться к этому чертову Двору вампиров.
Но тут посреди всей этой боли, этого эмоционального опустошения, связанного с гибелью моих родителей, происходит что-то еще. Я понимаю, что Иззи была права – что бы я себе ни говорила, их гибель это не моя вина.
Девушка в той кухне, орущая на них, вопящая, что она не поедет на Аляску, это всего лишь рассерженный ребенок, который набрасывается на своих родителей, потому что знает – они все равно будут его любить. Несмотря на то, что он избалован.
Но дело тут не только в этом. Потому что даже в пылу этого спора они не говорят ей – не говорят мне – всю правду. Не дают мне возможности понять суть этого кризиса, возможности сделать настоящий выбор касательно отъезда на Аляску и всей моей жизни.
И это неправильно, это несправедливо. С моей стороны было несправедливо не слушать их объяснения насчет Кэтмира, но и с их стороны было несправедливо не рассказать мне обо всем остальном, включая их обращение к Кровопускательнице и то, что в итоге они всю мою жизнь прятали меня ото всех, включая меня саму.
Были ли они неправы? Да.
Руководствовались ли они любовью ко мне? Да.
Правильно ли это? Нет, совсем неправильно.
Но думаю, таково уж прошлое. Ты не можешь его изменить, тебе не под силу его исправить. Ты можешь только понять его и, если тебе повезет, сделать так, чтобы не повторять совершенных ошибок.
– Только посмотри на себя, – насмехается Иззи, и я вдруг понимаю, что моя паника почти сошла на нет, как и боль.
Да, мне все еще больно думать о том дне – я не сомневаюсь, что мне всегда будет больно думать о том дне, когда мои родители погибли, – но это тупая боль, такая, к которой я уже привыкла. Она носит хронический характер, но большую часть времени она терпима.
– По-моему, ты уже не так безутешна из-за гибели твоих родителей, как ты хочешь показать всем.
– Да, так оно и есть, не так ли? – отвечаю я, когда до меня доходит, что это действительно так. – Если ты сосредотачиваешься только на плохом, то не можешь не испытывать боли. Но, когда вспоминаешь то хорошее, что происходило вместе с плохим, то тебе вспоминается и радость. И эта радость исцеляет тебя, в отличие от чувства вины. Мои родители любили меня, – продолжаю я. – А я любила их. И я предпочитаю сосредоточиться именно на этом, помнить именно это. Мне жаль, что ты никогда не знала родительской любви… – говорю я, думая о том, как показать ей, что есть и другой путь, но замолкаю, поняв, что начинать так предложение, адресованное Иззи, нельзя. Она хочет крови, и мне становится ясно, что я зашла слишком далеко. Меня охватывает страх, когда она ощеривает зубы, и я понимаю, что мне надо поскорее убраться отсюда, иначе мне несдобровать.
Наверняка прошло достаточно времени для того, чтобы наши парни успели доставить нас туда, где мне ничего не грозит. А если нет, то в реальном мире я найду способ как-нибудь справиться со взбешенной Иззи и избавиться от нее.