– Хорошая музыка, – сказала ему девушка.
– Энио Мариконе. Мне нравится. А ещё больше нравится вот это. «Энигма».
Миша что-то нажал, хрустнуло, щелкнуло, из радиолы выскочила прямоугольная коробочка с зубчатыми отверстиями. Миша вставил в отверстие радиолы другую коробочку. Полилась другая музыка. Очень непривычная, очень насыщенная, но мелодичная. Пели не по-русски. Латынь? Это кто поёт на латыни? Английский. Только несколько слов на латыни.
– Поехали!
Машина тронулась тихо и плавно. Быстро набирая скорость. Миша решил поразить девушку ещё сильнее, закладывал резкие виражи на поворотах, входя в них на чрезмерной скорости, по прямой летал с невероятными, самолётными скоростями – за 100 км/ч. Маша сдерживалась, как могла, чтобы не показать, как ей страшно. Особенно – видеть всё это в больших изогнутых стёклах, так разительно отличающихся от маленьких плоских стёкол других автомобилей. Такая обзорность – так страшно! Вот тогда она и поняла, почему кресло в машине так обволакивало – поддерживало Машу при безумных выкрутасах Миши. Наконец, Маша сдалась:
– Миша, милый, не могу больше, не гони!
– Ой, извини, малыш! Забыл, что к скорости привыкнуть надо.
– А почему ты меня называешь «малыш»? Я не намного тебя ниже ростом! Я самая высокая была в классе! Сто семьдесят пять сантиметров!
– Малыш, – улыбнулся Миша. – Ты всегда будешь для меня – малыш. Девочка моя милая. Но если не нравится, не буду.
– Да нет. Пусть будет. Чувствую себя маленькой только. Но защищённой.
Неожиданно её слова погасили улыбку Миши. Взгляд его стал жёстким, звериным. Потом он посмотрел на неё, взгляд его на секунду смягчился. Но как только он поворачивался к дороге, глаза опять становились холодными. Лицо – каменело. Маша тоже посмотрела.
– Флаги снимают. Траур, – сказала Маша.
– Они – ответят!
– Миша, ты обещал! Я тоже тебя прошу – не лезь. Прошу, пожалуйста. Всё что угодно сделаю! Уволюсь, побегу за тобой, как дурочка, на край света! Всё, что угодно! Только не оставляй меня! Я понимаю, что моя просьба ничто, но я очень прошу!
Миша внимательно посмотрел на неё.
– Два, – резко бросил он, как боевой приказ. Тем же тоном, командным.
– Что? – не поняла Маша.
– Батя мне поставил условие – два сына. Поможешь?
– Хоть десять. От тебя – хоть десять. А на что условились?
– Пока не будет двух наследников, не видать мне дальнейшего, как своих ушей. Пока не будет двух Михалычей – Батю я не увижу.
– А на свадьбе он не будет? – расстроилась Маша.
– Надеюсь, нет. Иначе это будет не свадьба, а Сталинград. Отец патологически не умеет отступать. А что?
– Ты подумал, что я по службе интересуюсь? Нет, любимый. Я не дурочка. Хотела познакомиться с великим и ужасным…
– Гудвином, – перебил её Миша.
– Каким Гудвином? – удивилась Маша.
– Есть такой сказочный персонаж, – усмехнулся Миша. Со злорадством понимая, что это он у Бати заразился привычкой сбить пафос момента – нелепой, неуместной шуточкой.
– Невоспитанный солдафон, – вздохнула Маша, гладя торпеду приборной панели ладонью и проводя пальцами по большому, сильно наклонённому, выпуклому сразу во многих направлениях стеклу, – перебил девушку. А я хотела познакомиться с твоим отцом. И – боялась.
– А чё боялась-то? Он вообще-то мягкий и пушистый. Когда спит зубами к стенке.
– Шутишь всё, – вздохнула Маша. – А как не приглянусь я твоим родителям? Не понравлюсь?
– Головы не забивай! – рыкнул Миша, втискивая машину на 60 км/ч в просвет двух машин на перекрёстке. – Нравится, не нравится, спи моя красавица! Батина присказка. Мой выбор. Да, что я перед тобой? Слушай – правду! И решай, пока не поздно! Отец и его лучший друг генерал Вишнин нашли тебя. Выступили как сваты. Они нас свели, как кобелька и сучку. Если бы ты им не понравилась, служила бы и дальше в райотделе. Какой области?
– Свердловской, – всхлипнула Маша. Слёзы бежали из глаз. Салон машины закружился перед ней, лобовое стекло и ряды машин за ним стремительно улетало вперёд, крутясь.
– Маша, Маша, солнышко, тебе плохо? Прости меня, дурака! Правда солдафон!
Машина приняла вправо, остановилась.
Хлопнула дверь автомобиля, открылась дверь около девушки, сильные, настойчивые руки помогли выбраться из машины.
– Щас мороженку съедим, газировочки попьём, в теньке посидим. Не слушай меня, солдафона! Привык дрючить дубовых новобранцев! С девушками у меня совсем никакого опыта.
– Почему? – тихо спросила Маша, усаживаемая на скамейку.
– Больной я, Маша. Немтырь я. Молчун. Два слова связать не могу с девушками. «Бе-ме-кхе» – вот так разговариваю. Матерюсь только ловко. А в бою – только так и надо.
– Не заметила, – слабо улыбнулась Маша.
– Это я с тобой болтун. Ожил. Ты моя индивидуальная, персональная муза. Я тебе ещё песни петь буду и стихи писать. Знаешь, как я на гитаре играю? Заслушаешься! Только не бледней так, ладно?
Миша был так искренне напуган, так жалостлив его голос, что Маша ткнулась лицом в его плечо и разрыдалась. Миша гладил её волосы, дёргая наждачкой дублёной кожи своих ладоней, причитал, успокаивал.
– А тебе не обидно? – Маша отстранилась, глядя в глаза Мише.
– Что именно?
– Что нас свели, как лошадей, как породистых собак? Для случки. Для улучшения породы?
– Какой породы? Маша! Я немой сирота, которого Медведь подобрал на руинах Сталинграда, на пепелище войны, ты – детдомовская. Порода!
– У меня по бабкиной линии – князья. Дворяне.
– Акуеть! Ой, прости! И чё? Ну, совпало. Бывает. Ты не виновата, что предки – тунеядцы. Сама-то ты не такая.
Маша даже разинула рот от удивления. «Улучшение породы»? Миша считает – ухудшение.
– Всё одно мне отвели роль породистой сучки, клушки, что должна высиживать яйца и кудахтать над цыплятами.
– Есть такое, – кивнул Миша, не став отрицать. – Но любая бабка, любой дед – хочет, чтобы сноха была – клушкой. Потому что хотят внуков. А у Медведя под это целая госпрограмма подведена. И теоретически грамотно оформлена. Демографическое возрождение. Во как! Ни много ни мало! Ему мало тысяч Медвежат, ему дай сотню тысяч внуков!
– А тебе не обидно, что ты – как бык-производитель?
– А я не бык-производитель. Я – Маугли. Я – это я. А ты – это ты. И я не обязан им ничем, кроме земного поклона, что дали мне тебя.
– Даже так?
– Ну, смотри! Закончился бы у меня отпуск. И отец – в бегах. Государственный преступник он, так? А я? Неблагонадёжный – отца не сдал. Всё, о карьере можно забыть. Будто я о ней когда грезил! Но Героями Союза не разбрасываются. И поеду я в джунгли Амазонии, прерии Трансильвании, в пустыню Пальмиры или ещё какую жопу, местных учить проходить минные поля с целыми ногами и с кишками – внутри, а не на земле.
– А ты – можешь?
– А то! А ты – так и просидела бы всю жизнь в райотделе, заполняя опермутки по пьяным мордобоям и поножовщинам. Или ещё вариант – подложили бы тебя под диппредставителя какого, нужного твоим начальникам. Ты же такие курсы переквалификации проходила? Ну, а я о чём? Ваш отдел как раз для этого создан. Я знаю только одного полковника в вашем ведомстве с такой фамилией. Герой баек! Бл…
Фу!
– Ну, да… Бабий полковник-сутенёр. Так ваш девичий отдел и называют – бл… лебединое озеро и банно-прачечный отдел.
– Фу! Рот с мылом помою! И не ставилась мне такая задача! Ни разу! Я вообще о таком не слышала, уж наши болтушки бы не удержались!
– Может, пока не ставилась? Ты давно ли в отделе? Так-то! М-да! И не отказалась бы! Комсомольская сознательность, то, сё. Так что – нормально. Я благодарен этим старым волкодавам за тебя. И детей рожать ты будешь не им, а мне. Если захочешь. Не захочешь – перетопчатся.
– Правда? – с надеждой спросила Маша, смотря в глаза Миши.
– Вот те крест!
– Дурак!
– А ты думала, тебя в станок поставим, и поставим план по ежегодному увеличению поголовья и надоев?
– Честно – да, – рассмеялась Маша.
– Так ты дерёвня! «Княжна»! Ты – человек! Не забывай об этом. И имеешь право любому показать голую корму и кукиш. Даже мне. Даже желательно. Корму, я имею в виду, не кукиш. И желательно – сейчас! Такая!.. Я уже соскучился.
– На-ка! – Маша сунула Мише под нос сложенные кукишем пальцы. – Прямо на улице? Или как собаки – в кустиках? Потерпим. Я тебя не на помойке нашла, чтобы дорогое мне так вот марать, в пыли вывалять.
– Ну, вот! Вопрос исчерпан? Полегчало? Плакать не будешь? Хорошо, не накрашенная – сейчас бы размазалось.
– Я не крашусь.
– Ничего, мои бешеные сестрёнки – научат.
– Ты хочешь сказать, я не красивая? Мне надо краситься?
– Не надо краситься. Ты – самая красивая на свете. «Свет мой зеркальце, скажи…» Просто я – пророк и увидел это в будущем. В будущем… А ты мне так и не дала однозначного ответа – «да» или «нет».
– Конечно да! Я буду для тебя кем захочешь! Хоть княжной, хоть половой тряпкой. Хоть клушкой и станком для повышения надоев. Для тебя!
– Вопрос исчерпан! – подвел итог Миша, вставая. Глаза его опять стали жестокими, движения – резкими. – Не забывай об этом, когда будешь сейчас докладываться на ковре начальства.
– Я уволюсь!
– Не обязательно. Я тебе говорил, что я – пророк? Следующим твоим заданием буду опять я. Цель – тоже я. Задача – внедрение в среду. То есть в мою семью. Установление контактов, наблюдение. Работа под прикрытием. Где тут расхождение с нашими с тобой планами?
– Миша, я не понимаю тебя! Я должна буду стучать на тебя?
– Да. Очень часто и очень подробно. Исчерпывающе подробно. Исчерпывающе. Чтобы у них не было желания внедрять другого агента… в мою койку.
– Другого? Агента? Убью! – Маша оскалилась.
Миша холодно усмехнулся:
– Поехали, воительница моя. Прямо в точку – Валькирия! По дороге сказку расскажу.
– Сказку?
– Про Большую Медведицу. Есть такой человек, Палыч. Был он когда-то всесильным, грозным наркомом. И был один необычный, странный человечек, который никак не хотел контроля над собой. Наглец! Через губу не плевал, нёс идеологически вредную ахинею, не признавал руководящей роли партии и не признавал армейской иерархии, всячески демонстрировал свою независимость и исключительность! Генералов бил, от сотрудничества отказывался, всё время норовил голову свою буйную в героическом подвиге сложить… Так, занесло меня. К чему я? А! Наглец и отморозок! Так вот! Ломать наглеца было признано нецелесообразным, расстреливать – совсем глупо, а контролировать его надо, как бы он ни взбрыкивал. Вкусы и пристрастия человечка изучили и решили ему внедрить связь. А он, человечек, возьми и – перевербуй связь! Да ещё и сделал её ВПЖ.