- Красиво, - сказал, оглядывая окрестности, Алексей. И тут же вздохнул: красиво-красиво, да ничего хорошего все это не обещает. При такой погоде шансов на спасение становится меньше.
* * *
К вечеру Алексей почувствовал озноб и слабость. И не заметил, как на ветру прохватило.
Приготовил ужин, вскипятил чай и, чтобы как следует прогреться, выпил две кружки кипятку. Немного согрелся. А слабость не проходила. И голова тяжелая. Недомогание и раньше чувствовал, но такого еще не было. Неужели серьезно заболел? Это в его положении самое последнее дело, хуже и придумать нельзя.
Забрался на топчан, завернулся во все, что есть, в надежде согреться. Прогреться до костей, попариться вволю - и следа бы от хвори не осталось.
Париться в семье Башиловых любили, а березовый веник почитали за самое лучшее и верное лекарство, годное от всех болезней. Но где его возьмешь, березовый веник? Да и мечта о бане несбыточна. Сколько же времени он не мылся? Да с того самого дня, когда погиб пароход. Накануне после вахты, как обычно, принял душ. Воду пустил погорячей, мочалкой как следует продраил себя. А потом было холодное купание, которое во всю жизнь не забудется. Сейчас, уже задним числом, он подивился, как в холодной воде его судороги не скрутили. В арктических водах температура выше семи-восьми градусов не поднимается, а в ней больше двух-трех минут человеку не продержаться по всем законам. Поэтому если в Арктике оказался за бортом, то никакие спасательные средства не помогут.
Как же он-то остался жив? Неужели на все купание ушло не больше трех минут? Быть того не может. Ему казалось, что за бортом он находился никак не меньше получаса. А он вот жив пока. Случаются все-таки на свете чудеса. Теперь он, можно сказать, вторую жизнь живет.
Сколько же этой второй жизни ему отпущено? Попробовал сосчитать дни, проведенные на острове. Считал-считал и все сбивался. Выходило то двадцать три, то двадцать пять, а то и двадцать семь. И пожалел, что не вел счет дням. И дневник, хотя бы самый краткий, не грех было вести. Да сначала и на ум не пришло, а потом все недосуг.
Во что бы то ни стало надо восстановить счет дням. Сейчас голова нехороша и ничего не получается. Но потом, когда оклемается, обязательно сосчитает. Легко сказать, оклемается, к врачу не сбегаешь. А самому как лечиться?
И тут вспомнил про аптечку. Не приученный пользоваться лекарствами, он и забыл о ней. Алексей угрелся, дрожь била меньше, и вылезать не хотелось. Но лекарство нужно. С трудом заставил себя подняться.
Среди пакетиков, помеченных непонятной латынью, - что за мода у врачей писать непременно так, чтобы люди не понимали, - с трудом разобрал аспирин и пирамидон. Принял две таблетки аспирина, для верности, и еще таблетку пирамидона, успокоился и заснул.
Ранним утром открыл глаза с необыкновенно легким и радостным сердцем. Болезнь вроде бы удалось отогнать. Во сне он видел себя здоровым, в мирной обстановке, по-летнему легко и красиво одетым - белый воротник наглаженной рубашки выпущен на пиджак, и он спешит на свидание с Любой.
Люба, Люба... За все время бедствовання на острове ни разу о ней и не вспомнил, будто все напрочь ушло. А она, оказывается, и не покидала его сердца, просто притаилась до поры до времени где-то и вот напомнила о себе.
Алексей лежал и думал о девушке с такой нежностью, какой и не подозревал в себе до этого.
К двадцати двум годам он не только не был женат, но и не помышлял об этом. Как и все его сверстники, гулял с девушками, были и не слишком серьезные увлечения, не так много, но были. И все шло как-то легко.
От старших и более опытных товарищей по экипажу Алексей не раз слышал рассуждения о том, что моряку не так просто жениться. Береговому человеку совсем другое дело. Сегодня женился, а что не так - развелся. Моряку надо жениться раз на всю жизнь. Его семейное счастье, его любовь с первых дней и до самой старости будут испытываться разлукой. Для моряка дом - море, на берегу он гость. В плавание уходит на год, а то и более, для жены и для мужа какое это испытание. Любить приходится, не видя друг друга, в постоянной тревоге и тоске. На это способен не каждый.
Люба как-то сразу завладела сердцем. Но Алексей не намерен был спешить, надо себя как следует проверить и ей дать время прийти к твердому решению. Любовь, если она настоящая, со временем должна только крепнуть и расти. И все вроде бы шло, как и должно быть. Но случай порушил так хорошо складывавшиеся отношения. И случай-то, если рассудить, глупый, совсем пустой.
Была у Любы, как водится, подружка неразлучная. Одна без другой ни на шаг, ну как иголка за ниткой. И ничего плохого в этом, понятно, нет, только не очень удобно, когда парню с девушкой наедине побыть хочется.
Надумал Алеша для той подружки приятеля подобрать, чтобы пара на пару гулять. И подыскал дружка... Еще в детстве на Двину бегали с Санькой Боровковым, купались, загорали, рыбу ловили. В школе вместе учились. Правда, особо не дружили.
Алексей с детства отличался размеренностью и даже рассудительностью, в необдуманные шалости не пускался, в семье рано приучили к серьезности. А Санька сызмала вертун, весь как на шарнирах. Веселый чуб взлетает, глаза синие нагловато сверкают. И языком молотит без устали. Так это в нем с детства и осталось, в возраст стал входить, а ничуть не переменился.
После школы Алексей, как и положено настоящему помору, в море подался, а Санька в речники пошел.
Фасону у этих речников, особенно таких, как Санька, на все моря хватит и на океаны останется. Фуражечка с крабом и обязательно в белом чепчике, тельник на все пять полосок из-под форменки выглядывает, брючки клеш шириной на пол-улицы и кителек, само собой, с надраенными до жаркого блеска пуговицами. Форму носит форсисто - глядите, вот он я! Морскими словечками сыплет на каждом шагу и песенки такие знает, будто уже во всех портах мира побывал. Для того, кто смыслит, - шелуха одна, а для кого-то, особенно для девчонок, - не парень, картинка.
А Санька с первого раза умел пыль в глаза пустить. Девчонки на каждую Санькину выходку радостным смехом отзывались и тем как бы одобряли.
Ну подружка, для которой Санька и был приглашен, ладно, а Люба-то, Люба, положительная, основательная, что ее-то в вертопрахе могло привлечь? Шевельнулось в душе Алексея первое ревнивое чувство. Однажды осмелился и, давясь словами, спросил, неужели Любе нравится Санька.
- А с ним весело, - беззаботно ответила Люба.
Алексей тоже любил веселье, хотя, может, поменьше других, на кинокомедии всегда с удовольствием ходил. Но всегда помнил - шутка шуткой, а жизнь серьезного отношения требует. Одно с другим равнять, а тем более путать никак нельзя.
Встретились вчетвером раз, другой, а на третий тот глупый случай и вышел. Жила Любина подруга на третьем этаже, у нее все и произошло.
Уговорились в кино идти. Подружки, как водится, прособирались, ко времени не успеть. А еще билеты надо взять. Девочки и заохали:
- Ой, опоздаем! Ой, не попадем!
И тут Санька поправляет пальчиками фасонистую фуражечку с крабом в белом чепчике и говорит:
- Вы давайте нормальным ходом, а я в один момент за билетами, жду вас у входа.
С этими словами раз в окно, по-кошачьи к водосточной трубе кинулся, и, вжик, только пуговки по железу взвизгнули, мигом на земле. Ручкой помахал, чубом тряхнул и пустился во весь дух.
Подвиг этот произвел на девчонок сильнейшее впечатление. Они и перепугались и обрадовались.
Даже Люба в восторг пришла:
- Вот это да! Вот это хват дак хват.
И когда втроем спускались по лестнице, Люба спросила Алешу:
- А ты мог бы так?
- Чего мудреного.
- Почто ж не сиганул, как Санька?
- Надобности нет, - спокойно ответил Алексей, не подозревая, какие последствия будет иметь случившееся.
Только со следующей встречи показалось, что Люба в сторону Саньки ласковее смотрит. Гордость в нем взыграла. И начал сам отходить, от встреч уклоняться, дела да случаи все мешали.
Перед выходом в рейс дошел слух, что Саньку разбронировали и на фронт отправили. И тут Боровков опередил. А с Любой было прощание. Сама пришла к причалу. Постояли, ничего особенного друг другу не сказали, но холодок развеялся. Когда Алеша побежал к трапу, Люба вдогонку крикнула обычное: "Счастливого плавания!" - и помахала. Теплом это отозвалось в сердце.
Припомнилось то прощание так, будто вчера было. И о Саньке Боровкове подумалось без всякой неприязни. В чем он виноват? Да ни в чем. Характер легковат? Так впереди еще вся жизнь, характер переменится. И Любу винить не в чем.
Трудное время, трудная жизнь. Такое лихо на страну навалилось.
Воспоминания вроде бы прибавили сил. Но когда поднялся, почувствовал пошатывание и слабость. Алексей пытался болезни не поддаваться, перебороть ее работой. Дел вон сколько, что-нибудь хоть потихонечку надо делать.
Едва ступил за порог, обдало резким холодом. Вчера остров был сплошь занесен снегом, кое-где даже сугробы намело, а сегодня все черно. Ветер холодный, но влажный.
Ничего, если пробраться в затишок, то можно заготовкой топлива заняться, чурбаки поколоть. Пересиливая себя, держась за стены, обогнул избушку, но работать не смог. Руки топор не держат.
Посидел, посмотрел, заметил, что на вышке нет паруса. Сорвало ветром и унесло. Пропало такое хорошее полотнище, которое еще могло пригодиться, уменьшились и без того ничтожные шансы на спасение. Алексей как-то тупо и равнодушно подумал об этом. Он сидел, оглядывал однообразные и угрюмые окрестности. До самого горизонта пусто. Только по сырому небу неторопливо бегут облака, посвистывает ветер, да море бьет и бьет в берега, со скрежетом перекатывая и перетирая прибрежную гальку. Равнодушно отметил: "Вот одиночество так одиночество". И хотя ясно было, как это страшно, но на этот раз ничто не дрогнуло внутри.
С подветренной стороны вдали понизу белесо подсвечены облака. Таким бывает небо в вечернее время над городом, когда он залит огнями. Здесь же облака подсвечены отраженным ледовыми полями светом. Значит, близко уже не отдельно плавающие льдины, а огромные ледовые поля. Если их пригонит к острову, то надежда на спасение и на то, что на берег вынесет плавник, так необходимый ему, окончательно исчезнет. Все одно к одному.