Так я ещё никогда не ускорялся! Мадьяры вообще замерли. Надо успеть завалить расчёт! До отходняка. Если это небывалое ускорение, значит, будет небывалый отходняк.
Вот они! Вскидываю винтовку к плечу, нежно давлю на курок, бух-х-х! Тупой сильный удар, факел пламени перекрывает цель от меня, но тут же – пропадает. Каска мадьяра дёргается вперёд, образуя небольшое входное отверстие, Передёргиваю затвор. Нежно и плавно. Бух-х-х! Второй! Третий только начал поворачивать голову. Бух-х-х! Сначала вместо его глаза появляется провал, потом его голова медленно летит назад.
Кто ещё? Всё? Все?
– О-о-о! А-а-а-а! – Скрючившись в позе эмбриона, я выл волком. Каждая клетка моего тела лопалась. Лопались мышцы, нервы горели, будто их жгло калёное железо. Жутчайшая боль!
«Нейросеть – активирована!» – горит на закрытых веках.
И спасительное забвение обморока.
В клубах дыма штрафники поднимались в штыковую. Под истеричный визг срывающего голос ротного:
– За Родину! Сука! За Сталина! Падла! Ура! Гля! Вперед! Сукины дети! Вперёд! Нах! В штыки! В штыки! В дупло их! В душу! В маму! В рот! Ура! Гля! Ура!
Раскатистое «Ура-а-а-а!» идущих в атаку смертников вызывало дрожь у противника. Руки румын – тряслись, прицелы – плавали, ноги – подгибались. Животы – слабели. До мокрых штанов. Румыны не попадали в выбегающие из клубов дыма силуэты, кричащие, вопящие, сверкающие штыками и горящими глазами умалишённых.
А с тыла на румын бежали, разинув рты, в горящих одеждах, обезумевшие от боли штрафники, которых огонь застал прямо в пруду. Когда я уничтожил расчёт, эта пятёрка штрафников, околевшие от часового лежания в ледяной воде, горя заживо после прорыва через горящий камыш, решили подороже продать свои жизни. И все пятеро выжили.
Их было пятеро. Но кто из врагов знал? Румынам показалось, что сквозь огонь на них наступает пылающая огнём дивизия русских, прямо из ада. У страха глаза всегда в зуме. Всегда велики.
Я этого не видел. Я лежал, скрючившись, на снегу. Без сознания. У пулемётного окопа, примерзая мокрой одеждой к стылой земле, покрываясь коркой льда. Пятерка горящих бойцов пробежала мимо – решили, что я схватил пулю в живот и уже окочурился. И я был, как никогда, близок к этому. К ледяному забвению. К смерти.
К вечеру село было очищено от противника полностью. Колонну жалких пленных гнали в ночную степь.
Передали, что вызывал ротный. А ротный, спросив про пулемёт, рассказал новости. Там, далеко, встретились два наших фронта, завершив окружение. И мы тут тоже завершили окружение. Своё, маленькое. Как я и догадывался, командование применило классические клещи. Одна клешня – длинная – механизированная, быстрая. Другая – медленная, пешая. То есть мы. Наша дивизия. Длинная клешня отсекла часть сил румын от их армии, теперь гонят их на нас.
И так по всей донской степи. В больших и малых котлах и котелках переваривают в компост румынскую армию. В смысле не армию, как воинское объединение с номером и штабом управления дивизиями, а вооружённые силы такого государства, как Румыния. Тут вся их армия присутствует. Тут, в донской степи, она и должна остаться. Так же как и армия Венгрии. А потом придёт очередь 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии вермахта.
Закончив политинформацию, ротный отправил меня к старшине. Там мне выдали патроны к МГ-34. Да-да, именно этот пулемёт я и взял с боем. Со станком – треногой, оптическим прицелом и двенадцатью лентами. Теперь я опора взвода. У немцев оборона как раз и строится вокруг МГ.
Ротный прямо персонально довёл до меня расклад. К чему бы это? К дождю?
Библиотекарь не разговаривает со мной. Хорошо-то как! А я его предупреждал относительно спирта. Не выдержал, выжрал. Получил звездюлей вполне заслуженно. Ещё и пьяный блукал, ходил с моими вещами, пока я мёрз голый на снегу. Заблудился он! В трёх соснах, сука, заплутал! Как вообще в бою можно нажраться? Стать беспомощным? Ладно, что сам сгинешь – туда тебе и дорога. Товарищей подведёшь! Меня вот заморозил. Почки болят от переохлаждения. И горло першит. Нос заложило. Только гриппа мне тут и не хватало!
Молча копаем пулемётное гнездо. Копаем до утра. Копчик мне подсказывает, что чем лучше мы закопаемся, тем проще будет днём. Не понравилась мне упёртость противника накануне. И ротный со своей сводкой. Прорываться мадьяры будут? Возможно, с танками.
Окоп строим по науке – пулемётный стол, бруствер, укрытие с перекрытием в один слой крышек ящиков, засыпанных землёй, отсечные и запасные позиции. Облегчение, что окоп тот самый, который я и взял с боем. Пулемёт шёл в комплекте. Часть работы уже была сделана. Но сидеть в одной яме – самому себе подготовить могилу. Поэтому отсечные, запасные, ходы сообщения.
«Фланкирующая позиция» – так ротный их назвал. Ему виднее. Он – кадровый. Не то что я – экономист. Понты одни. Щёки важно надуваю, штаб накручу, они – план сверстают, я – воплощаю. Так же, как и ротный – «Ура! Ребята! За Родину! За Сталина! За!..» и так далее. По канону. С пулемётом наперевес.
Это такая самоирония, если кто не понял. А кто мог не понять? Это же мысли в одной, отдельно взятой голове. А мысли мои слышали только Бася и Громозека. Ни одного, ни второго в наличии не имеется. Только Юлий Цезарь, библиотекарь. Он мыслей не читает. Он вообще аутист. Живёт и жизни вокруг не видит. Жена ему в подоле чужого ребёнка принесла, гуляет от него направо-налево – не видит. Аутист.
Спина заболела даже у меня, библиотекарь плакал. Не, не фигурально, а натурально. Руки сбил в кровь, едва ноги передвигал. А ещё и отбитый мной ливер. К утру откопали на глубину – только для стрельбы с колен. Надо было углублять, но финита! Батарейки выдохлись.
Отдышавшись, сообразил, что у меня нет ни одной таблетки от танкобоязни. Пусть мы и на фланге оказались, но всё же! С сомнением посмотрел на библиотекаря, что клевал носом сидя на стылой земле. Гнать его и впрямь жалко. Всё же нашёл меня, замёрзшего, не бросил, откачал, отогрел. Как говорится, пусть поздно, чем никому. Но оставлять его в покое – нельзя. Уснёт. Проспит. А вдруг «натовцы» разведку пошлют за «языком»? Так сонного и уволокут. С его-то везучестью! Мы на отшибе, перед нами – никого. Да и по сторонам никого. Такой вот у нас засадный полк. Потому к нам за «языком» им легче наведаться, чем в линию роты. Растолкал, пояснил задачу. Стал тупить, отнекиваться. Как ребёнок. Ещё побить? Влом даже щелбан ему дать – устал я. Ну не бульдозер я. И даже не экскаватор.
– Сегодня будут на главной сцене давать трагикомедию. Называется «Танки». Чем встречать будем? Твоей обширной кормой? Или целовать их будем в нижний бронелист?
– Пусть их пушки и танки встречают. Это их работа.
– Ты их видел? «Танки!» – передразнил я. – Ты зачем себя обманываешь? Ты видел, что у гусар наших вместо пушек короткоствольные пукалки? Горностаи, гля! Пулемёт задавить или хату развалить – самое то, но по танку что снежком кидать. Броневиков с пушками осталось только два. Остальные – пулемётные. И сдюжат ли они – я не знаю. Правда в том, что я не хочу испытывать отчаяние и бессилие. Понял? Пусть вместе с собой, но танк я заберу. Иди, а то опять побью. И быстро! Светает – снайпер проснётся. Его трупика так и не нашли. Давай, давай, библиотекарь, шевелись! В могиле отдохнём!
– Зачем постоянно кликать смерть? – проворчал этот телок, с трудом поднимаясь.
– Хочешь выжить и победить – будь готов к смерти. Не бойся её, прими её как данность, скажи себе, что в этом бою тебе – гарантированно – карачун. Что тебе не дожить до вечера.
– И в чём смысл?
– И увидишь – с тобой произойдёт чудо. Иди давай, библиотекарь! Не дожидайся снайпера. Старшине скажешь, что у меня танкобоязнь обострилась. Пусть выдаст чего-нибудь противотанкового. Анальгина и аспирина. Антигриппина и антитанкина. Давай, шевели булками!
Стало меня морить. Спать хочу – сил нет! Открыл замёрзшие ананасы, стал есть фруктовый лёд. Сын у меня любил фруктовый лёд.
Тоска опять сжала сердце. Что я тут делаю в этой яме, в этой мёрзлой степи? Зачем всё? Зачем вожусь с этим тюленем, зачем задницу свою рву, воюю? Зачем хожу сквозь лёд и пламя? Не моя эта война, она давным-давно закончилась. И началась новая. Все эти люди, что вокруг меня – давно уже умерли. А я тут жилы тяну, бегаю как ужаленный, стараясь собой заткнуть каждую дырку. Чтобы они выжили. Они давно уже отжили своё. Зачем? Зачем?
Родина? А что Родина? Иной раз думаешь: всё случившееся – объективно. Показал хвост пушной зверёк полярный, так сразу Сталин – царь и бог. Как отлегло, Сталин – демон и тиран. Во власть нормальных людей – палкой не загонишь, ушлые пройдохи пользуются, карабкаются по карьерным лестницам, под наше равнодушное мычание. Нам бы государство – города строило, дороги прокладывало, квартиры – выдавало, школы и детские сады – открывало, чтобы в магазинах – завал. А мы будем на диванах валяться, на работе – филонить, брак гнать потоком, власти со смакованием ругать на кухнях под водочку. Ненавидеть тех, кто будет пытаться нас с дивана согнать для уборки собственных подъездов и дворов, кто будет нас премии лишать за брак, кто будет мешать филонить на работе. Кто будет пытаться нас научить нашу же Родину даже не любить, хотя бы уважать.
Нам нужен порядок и законность, но ментов – боимся и презираем. Нам нужно крепкое, гибкое государство, умная власть – никто не хочет во власть идти – западло. Нам нужна сильная армия, чтобы спать спокойно, но мы покупаем справки о непригодности к службе. А потом кричим и удивляемся, что менты, чиновники, офицеры – дебилы, карьеристы, ворюги, хапуги, лентяи. Мы пьём без меры, убиваемся сами и убиваем других под водярой и наркотой, разрушаем семьи, калечим психику собственных детей, но дружно проклинаем власть, перепуганную эпидемией вымирания трудового потенциала и применившую «сухой закон», жестоко карающую распространение наркоты. Во всех присутственных местах – в госучреждениях, больницах, вокзалах, да и за границей – ведём себя, как оборзевшие скоты, но требуем человеческого отношения к себе.