— Да, да, я понимаю, но так уж. Знаете ли, в сердцах…
Так вот они разговаривали о строительстве флота, о мнении потомков, и тем не менее от министра удалось добиться важного решения. В тот же вечер. Он согласился устроить испытательный пробег для определения штабного типа автомобиля, годного к полевой службе, и провести этот пробег под эгидой военного ведомства с участием самых знаменитых автомобильных марок и «руссо-балтиков». «Пусть все увидят качество наших машин, а мы, военные, в свою очередь, широко оповестим общественность о результатах». Затем военный министр, смеясь, сказал, что сейчас покажет нечто занимательное, и повел гостей в библиотеку, где на ломберном столике у каминной ширмы, расписанной золотыми и зелеными павлинами, стоял огромный граммофон знаменитой французской фирмы «Пате».
— Вот это качество, господа! Смотрите, как все сделано! Смотрите, какие ручечки и какая игла, как она крепится, извольте взглянуть… А звук какой! Французский агент[6] уверял меня, что это рядовая модель. Попрошу внимания! Георгий Николаевич, это специально для вас, вот если Руссо-Балт даст подобное качество…
При этих словах министр, изобразив благородную раздосадованность, достал с полки черный диск, до отказа закрутил граммофонную ручку и опустил трубу. «Шоффэр мой милый, как ты хорош… — заревел граммофон. — Твоя машина бросает в дрожь…»
— Ха, ха, ха…
— Господи, до чего дело дошло! Кошмар какой…
— Ну, расшалились, расшалились господа, — строгим голосом говорила Екатерина Викторовна и трепала Азора за ухо. Ее глаза смеялись.
Поздним вечером в гостиничном номере, облачившись в мягкий халат, Георгий Николаевич курил сигару, фантазировал:
— Я не такой уж добрый… Это я вам не просто эдакий куш кидаю. Дело стронется, я автоотдел к своим рукам приберу. Только будет это не отдел, а завод! Настоящий автомобильный завод. По твоей композиции построенный. Завтра к старцу поедем… У него почву позондируем. Выход на самые верха получим… Заинтересуем… Есть некая неравная нулю вероятность.
Бондарев верил и не верил.
За окнами лил дождь. Плыли огни. В промежутках между домами небо отливало аспидно-черной тьмой, блестели мокрые крыши. Внизу в ресторане пел цыганский хор. Дико гремели бубны. Бледные петербургские женщины пили шампанское из высоких бокалов, щурились от яркого света. Жизнь проходила. Жизнь летела по своим каким-то законам. Мимо. Кто-то жил легко, просто. Без лишних забот, по крайней мере. А он ждал своей зеленой стрелы удачи. Когда же мелькнет наконец! Ведь надо, как надо, чтоб хоть раз повезло, а там пойдет. Не может не пойти.
Утром Георгий Николаевич выглядел взволнованно и суетливо.
— Кто такой старец? — спросил Бондарев.
— Много будешь знать — сам скоро состаришься, — буркнул Яковлев и, садясь в автомобиль, кряхтя, приказал шоферу: «На Гороховую!» Только уже когда въехали под арку высокого дома и развернулись у подъезда в полукруглом дворике, разъяснил: — К богатею идем, так не скажу. Денег за ним нет. Но многое может. Ты особо не шуми. Слушай больше. — Георгий Николаевич взглянул в зашторенные окна третьего этажа. — У себя… С богом! Ты, главное, не дрейфь. Ой, грехи наши… Ведь черт его знает, что у него на уме.
Вошли в подъезд. На лестнице с подоконника поднялись два господина и, пряча папироски в ладонь, загородили было дорогу, но, узнав Георгия Николаевича, пропустили. Видимо, был он здесь своим человеком.
В квартире пахло рогожами, кислым вином. В прихожей стоял нераспечатанный ящик, обвязанный веревками. Старец сидел за широким обеденным столом, окруженный гостями, в прокуренной комнате с зашторенными окнами и внушал что-то. Увидев Яковлева, поднял руку:
— Ох, ха… Тезка пожаловал. Заждались уж. А этот, что за парень за тобой тащится?
— Молоденький, но разумный, — ловко подхватив предложенный тон, объяснил Яковлев. — Пущай посидит, думаю.
— Пущай, — разрешил хозяин. — А ты, Яковка, все небось по своим машинным делам? Ой, таракан железный.
— По ним. Таракан как есть.
— Ну и лады. Побеседуем, почему нет. Чего надобно-то?
На нем был русский костюм: красная рубаха из тяжелого шелка, белый кушак, бархатные синие шаровары, вправленные в лакированные сапоги. Черная его борода с проседью ниспадала на грудь. Волосы были взлохмачены, глаза горели. А большие руки лежали при этом покойно, и было это странно.
Старец опрокинул стопку. Генерал, сидящий рядом, протянул ему соленого огурчика. Он клацнул крепкими зубами, зажмурился.
— Ох-хо-хо!.. Мерси.
— На здоровье.
— А ты чего не пьешь, Яковка? И пареньку свому налей рюмаху. Пущай пропустит в пузцо. А? Тепленького-то?
— Помнишь, разговаривали мы насчет автомобильного производства, волнуюсь шибко.
— И зря. Машина — дело не русское. Это у немца в каменных городах нужна машина. А у русского в полях, в лесах привольных что? Душа! Надо в душу смотреть. Такой нам завет. Зачем нам машина?
— Так-то оно, да не так… Машина прет. Надо, чтоб понимали. Время пропустим…
— И хотелось бы через улицу перейтить, да боязно, ножки промочу… — отвечал хозяин.
— Защити. С твоими-то силами. Повлияй на маму.
— Орел летает, да кто скажет, какую овечку выберет, — со вздохом продолжал старец, и из этого разговора Бондарев ровным счетом ничего не понял: какая улица? почему перейти боязно? кто такая мама?
Гости пили водку, закусывали огурцами и пирогом с мясом. Хозяин ломал пирог большими, по-мужицки темными руками, совал в распахнутый рот, и борода его при этом ходила ходуном.
Чуть погодя неугомонный Георгий Николаевич снова начал про свое:
— Обидно мне, ведь ежели взглянуть, давят немцы. Это ж наш вечный с ними спор. Не сдюжим — сотрут.
— Пущай, пущай иностранцы. Немцы, турки… Все едино! Время придет — от русских, от нас, ничего и не останется. Как-нибудь потом вспомнят, что были-де такие, а их уже и не будет. Тю-тю… На немца равняться надо. В рот ему смотреть. Немец — сила. Купец евойный — сила. Немец умеет работать. Немец молодец.
— А мы что, не умеем? И мы умеем. Обстоятельства нужны. Предоставь русскому человеку возможности.
— «Умеем…» — передразнил старец. — Нам сидеть любовно и тихо и в самих себя смотреть перед прущей той машиной…
На этом все кончилось. Больше Георгий Николаевич никаких вопросов не задавал, поерзал на стуле и вышел, мигнув Бондареву.
— Привлечь хотел к автомобильным делам. Не выходит ни черта! Темнит. Большую силу имеет, подлец, — уже на лестнице сказал Яковлев, и больше о старце они не говорили.
Легкомысленный министр слово свое сдержал. Устроили пробег в 2840 верст, и два «руссо-балта» должны были конкурировать с такими марками, так «заурер», «воксхолл», «форд». Предъявляли качества для полевой службы.
Дмитрий Дмитриевич так передергался с этим пробегом, столько было разговоров, что младший Бондарев, тоже Митя, гимназист-приготовишка, запомнил все технические данные основных конкурентов. Разбуди ночью, спроси: «Митя, а у «форда» какие показатели?» Тут же без запинки рапортовал: «У «форда»? У «форда», папа, мощность двигателя шестьдесят лошадиных сил, число скоростей — четыре, передача — цепная, колеса — деревянные, емкость бака — четыре пуда и семнадцать фунтов. Так. Высота нижней точки над землей — двадцать восемь сантиметров, пневматики — фирма «Проводник» тип «Колумб усиленный», кузов — торпедо, металлический, число мест — шесть, освещение — три фонаря керосиновых и три ацетиленовых…»
В Новом Петергофе участников пробега встретил сам государь. Решил поблагодарить людей. Это после 2840 верст пути в награду. У монарха в то утро было прекрасное настроение. Он хорошо спал. Позавтракал с аппетитом. Вышел на крыльцо в мундире казачьего полковника, в синих лампасных шароварах, вправленных в скрипучие шевровые сапоги.
«…Поздоровавшись с командой нижних чинов и обойдя фронт автомобилей, — как было отражено в отчете военного министерства, изданном шикарным фолиантом с золотым образом, — его величество изволили пропустить их мимо себя, после чего последовали в собственную его величества дачу «Александрия»… Осчастливленные столь высокой милостью обожаемого монарха, участники пробега, радостные и довольные, забыв перенесенные невзгоды, продолжали путь в С.-Петербург».
«Руссо-балтики» показали себя с наилучшей стороны. Они были неприхотливы, просты в управлении. Обе машины пришли к финишу без единой поломки. Следовало ожидать, что выделят средства на расширение автоотдела. Или последует заказ. Как бы не так! Никаких выводов не последовало. Разве что высочайший приказ: «…Объявляем свое царское спасибо и жалуем как строевым, так и нестроевым, имеющим шевроны, по 3 рубля, прочим — по 1 рублю на каждого». И все.
Но министр Сухомлинов благосклонно согласился лично посетить Руссо-Балт. Теперь с его визитом уже не связывали ничего значительного. Все надежды обратились к Андрею Платоновичу. Нужна была крупнейшая мировая гонка и обязательно победа. Решили, что известие о триумфе «руссо-балтиков» должно прийти из-за границы. После успешного пробега, проведенного военным министерством, этого будет достаточно. Лед тронется. Рассуждали: неужели чувство национальной гордости, самое культивируемое и уважаемое из общественных чувств, не заставит пристально взглянуть на новое дело, так успешно развивающееся в родной стране? Пусть первыми начнут рукоплескать господа иностранцы и сообщения последуют из иностранных газет. А наши подхватят: «Мы знаем. Как же, как же…»
Итак, начали решать, где может сразиться «руссо-балтик», чтоб победа была триумфом. Нагель попросил тогда неделю на размышления, через неделю телеграфировал в Ригу молнией, что готов принять участие в ралли Монте-Карло.
— Это он просто так, — решил Строганов, — это несерьезно. Игрок он, Андрей Платонович.
— О-о… — сказал Отто Валентин и вроде как бы лишился дара речи, выронил сигару.
— Он с ума сошел!