— И этот дилетантский бред вы расчетом именуете? Да полноте, батенька мой, полноте… Вы провинциал, честное слово…
— Весьма вероятно, провинциал. Весьма. Может, я и провинциал, — отвечал Ципулин, глядя на Макаровского строго и снисходительно, — но я понимаю заводскую организацию, а вы ее не понимаете, как следует понимать на данном этапе. Вы в облаках витаете.
— Какую организацию? Как? Вы о чем, окститесь, Ципулин! Ваш проект безграмотный…
И что бы еще мог сказать никогда не стеснявшийся в выражениях язвительный Макаровский, если б не Лихачев. Молодого директора прямо-таки сорвало с места. Он вскочил.
— Что такое невозможно? В гражданскую за полгода полстраны освободили! Царя скинуть было невозможно, Антанту победить невозможно. Но скинули и победили! Промышленность свою создаем!
Перед Сергеем Осиповичем Макаровским стоял молодой человек, его пухлые розовые губы кривились презрительно, нет, не Макаровского он презирал, он его вроде и не видел в упор, он презирал тех, кто не верил в его веру. И, встретившись с его взглядом, Сергей Осипович увидел в его глазах отсветы такого пожара, огни такой непоколебимой правоты, что стало пожилому, опытному, многоопытному, очень бывалому инженеру не по себе. Но все-таки он сказал:
— Я остаюсь при своем мнении, — и тяжело опустился на стул, а мог бы и промолчать, его слова не имели решительно никакого значения, будто и не говорил он ничего. Лихачев поддерживал Ципулина.
— Хватит, понимаешь, турусы на колесах разводить. Работать надо!. А то, понимаешь, не завод, контора «Дутый товар».
Лихачев хотел большого дела. Страна хотела большого дела! Царя скинули, Антанту победили… Умен Бондарев, умен, и Макаровский не глуп, но не глядят в корень. Сюжеты у них, жоржеты… Работать надо! А Макаровский растерялся. «Я прав, — думал он. — Ципулинский проект — бред». Но потом он усомнился с испугом: «Может, не бред? Может, это я бесконечно отстал от жизни? Я чего-то не понимаю. Я постарел. Я времени не чувствую, оно само по себе, а я сам по себе, стою на обочине, на пыльной полосе отчуждения, и экспресс жизни несется мимо. Гремят железом колеса, сцепки, тормозные площадки. Другие едут люди, а я стою. Почему все они хвалят Ципулина и его наивный план? Старость, старость пришла, старость… Ничего не понимаю!»
Вечером, надвинув на лоб высокую фетровую шляпу, он шел к трамвайной остановке, заложив руки в карманы, думал о жизни, о старости, о том, что другое пришло поколение и видит истину, ему, Макаровскому, недоступную.
К вечеру размокропогодилось, зябко стало, сыро, толкались прохожие, на остановке штурмом брали трамвай, висели на подножках. Горели кислые фонари в лиловой и серой мути, мелкими брызгами секло углы домов. Он убедил себя, что постарел и не чувствует жизни. Все в прошлом. Все было — и светлый дождь с небес, и твердый шаг. Надо куда-то уехать далеко, чтоб начать все с начала и понять и разобраться.
Он действительно уедет, а вернется в Москву через три года очень заслуженным человеком, героем Сталинградского тракторостроя, орденоносцем. Нарком Орджоникидзе наградит его автомашиной марки «линкольн», и как-то весенним утром порулит Сергей Осипович в Серебряный бор, на дачу, а по пути захватит двух друзей — Митю Бондарева и Ваську Строганова, уже профессора, заведующего кафедрой сельскохозяйственных машин.
— И почему ж ты ему не растолковал, что прав! — будет кричать Васька и дергать Макаровского за руку, мешая вести машину. А в ногах у него в плетеной сумке звякали бутылки с пивом.
— Ципулина очень все уважали, я же был чужим. Народ его любил. На все руки мастер, свой человек, — отвечал Макаровский.
— Вы с Митькой чудаки! Альтернативность вашего мышления меня потрясает! По-вашему, царь плохой только потому, что он царь, а мужик хороший только потому, что он мужик. Царь был дураком, мужики есть разные. Двух точек недостаточно, чтоб проложить кривую, отражающую закон. Зависимость явно не линейна. Но вы форменные народники, все хорошее по-вашему свершается людьми простыми, серыми, а все плохое — грамотными, от лукавства. Ципулин прост, а вы, пожалуйста, готовы ждать, что он по простоте своей свершит чудо. Дудки, дорогие мои!
— Вася, перестань передергивать.
— Это он все из присущего ему принципа противоречия, не обращай на него внимания. Но я, — твердо сказал Бондарев, — дрался бы до конца. Мудрец ты, Сергей Осипович, что отошел. Я б на Ципулине живого места не оставил.
— Мудрец не мудрец, так получилось…
Им уже было известно, что вышло из ципулинского проекта. На АМО создали тогда свое конструкторское бюро. Столы двигали, чертежные доски ставили. Стенгазету выпускали. Запроектировали без малого четыре тысячи новых станков. Начались строительные работы, чтоб как-то разместить весь этот станочный парк. Сделали из красного кирпича так называемую ципулинскую пристройку к механическому отделу и под крышу еще не подвели ее, а поняли все, от разнорабочего до директора, что концы с концами чего-то не сходятся. Инженерная несостоятельность лихой, едином махом перестройки стала совершенно очевидной. «Сергей Осипович предупреждал», — вспомнит Лихачев и поймет раз и навсегда, что Ципулин хоть и считался великим универсалом — шофером, токарем, плотником, а вот инженером не тянул. Если только в самом первом приближении. Бондарев же, Дим Димыч, ни машины не умел водить (зачем?), ни кола затесать (о чем вы?), но был инженером! Большим инженером, видевшим всю сложность проблемы и пути ее решения. Ципулин разбрасывался на частности, мелочи его интересовали, кусочки, но не мог он построить своей линии, не выработалось у него взгляда на задачу в целом. И когда три друга ехали в Серебряный бор, Лихачев составлял заявление о необходимости командировки за границу для ознакомления с зарубежным опытом строительства автомобилей. За столом на директорском месте сидел помощник, задумчиво макал перо в чернила. Лихачев, скрипя сапогами, ходил по кабинету.
— Надо написать, что, это я серьезно заявляю, Форда на фук не возьмешь! Учиться будем у капиталистов и модель менять к чертовой матери! Сюжета в ней нет!
— Сюжета? — переспросил помощник.
— Его самого!
Через неделю командировка была подписана. Лихачев ехал в Германию.
12
Еще до своего отъезда в деревню Комарево, когда я только начал выяснять, как же он выглядит, автомобильный человек, какие черты меняет повседневное общение с машиной, что добавляет, чего лишает, поскольку всемирный закон равновесия всеобъемлющ: выигрываешь в скорости, в чем-то теряешь, собрались мы у Игоря Кузяева и вели неспешный разговор о человеке, имя которого на каждом автомобиле, сходящем с конвейеров ЗИЛа.
Перед заводской проходной в цветах его бронзовый бюст. На нем гимнастерка с отложным воротником, на груди накладные карманы. Такую гимнастерку носил директор нашей школы и директор табачной фабрики «Дукат» — они были нашими шефами. Это был костюм руководящих хозяйственников всех степеней.
— Директор одевался просто, — сказал Степан Петрович.
Директор смотрит из-под насупленных бровей пристально и добродушно. Его имя — над стеклянными заводскими корпусами за его широкой спиной и на каждом автомобиле, выезжающем отсюда в большую автомобильную жизнь.
— Он был честолюбив?
— Сложный вопрос, так просто на него не ответишь.
Сотни тысяч грузовиков — мощность завода. Это много. ЗИЛ один из крупнейших мировых автомобильных гигантов. Мы просто не задумываемся над этим: привыкли, есть в Москве автомобильный завод и станция метро «Автозаводская».
Основная продукция — ЗИЛ-130, двухосный автомобиль грузоподъемностью в 5 тонн; ЗИЛ-131, трехосный тягач грузоподъемностью в 3, 5 тонны, это при эксплуатации «вне дорог», способный проходить полутораметровый брод; ЗИЛ-133, ЗИЛ-157К, хорошо известные и знакомые.
— Иван Алексеевич мог только мечтать о таких моделях. Они рождались уже без него, — сказал Степан Петрович.
Кроме грузовиков, объединение «АвтоЗИЛ» выпускает легковые автомобили высшего класса, «представительские» лимузины — ЗИЛ-114 и ЗИЛ-117; автомобильные прицепы; V-образные двигатели, устанавливаемые на автомобилях Кутаисского и Уральского заводов, на автобусах из Львова и Ликино; производят здесь запасные части, рядные двигатели, различные изделия и полуфабрикаты для поставок по кооперации более чем на 100 предприятий, а также выпускают доброй славы домашние холодильники, которые все зиловцы, да и не только зиловцы, считают наилучшими и самыми наидолговечными, может, даже на всем белом свете от Гренландии до Австралии. Мне рассказывали, что один серийный зиловский холодильник простоял в запертой квартире что-то лет двадцать включенный. Продукты в нем стояли, а хозяева срочно уехали, и, как выяснилось, надолго. И вот, когда они приехали, холодильник стоял, работал хоть бы хны.
— И продукты свежие были, — сказал Игорь.
— Продукты не знаю, — серьезно отвечал Степан Петрович, — но все прокладочки, вся система, все — в полном ажуре.
— И запаха в холодильнике не было?
— Чего тебя мелочи интересуют?
— Буквоед.
— Лечись тогда.
Объединение «АвтоЗИЛ» — шестнадцать заводов по всей стране. Сто с лишним тысяч работающих! И все это завод имени Лихачева. Большой завод. По современным масштабам — огромный. Но когда речь не про автомобиль, не про холодильник, а про живого человека, давшего имя заводу, надо отрешиться от сегодняшнего дня и начать с самого начала пути.
Его село называлось Озерёнцы. Уезд был Веневский, а губерния Тульская.
Уездный город Венев, безмятежно дремавший в самоварном дыму, в черемуховом, в сиреневом цветенье, торговал овсом, говядиной.
Будущий красный директор Московского автомобильного своего имени завода Иван Алексеевич Лихачев первый солидный автомобиль увидел на Знаменской площади. в Санкт-Петербурге, куда его отправили учиться ремеслу. Автомобиль, чадя сизым дымом, чавкая резиновыми шинами, гремя железом, катил по торцовой питерской мостовой. Накрапывал дождь. Над крышами тянулись бесконечные серые тучи. Шофер в кожаном кепи с прямым козырьком, в очках от ветра, как у авиатора, в черных перчатках с жесткими крагами, энергично нажимал на красную резиновую грушу. Автомобиль сипло крякал, прокладывая себе путь среди извозчиков, пешеходов, снующих по площади перед Московским вокзалом императорской Николаевс