Дмитрий ЛопуховВселенский аргонавт
К Гавришкевичу я шел с тяжелым сердцем. Разругались мы три года назад из-за ерунды – Гавр был человеком сложным, умел легко простить предательство, подлость и издевки, но из-за мелочей обижался насмерть. Ссора зачалась в сентябре двадцатого – я укатил с женой к родителям и забыл, что Гавр просил ему что-то занести. Зашел к нему через два дня – глазок на двери моргнул желтым, мне не открыли.
Я нырнул во влажное тепло подъезда – кисло тянуло мусоропроводом. Стены лифта густо покрывали надписи маркером, кнопки были оплавлены и кое-где выломаны, дырку на месте седьмого этажа залепили жвачкой.
Когда утром зазвонил телефон и на экране всплыло имя, я не поверил глазам. «Привет! Зайди сегодня. Дело есть» – так просто, после трех лет вражды. И вот я уже плыл в подергивающемся приступами падучей лифте. Вот стоял перед коричневой дверью и давил на звонок.
Глазок не моргнул – ого! – отворили сразу.
– Проходи, – нетерпеливо сказал Гавришкевич.
Мы дружили со студенческих времен. Дружили, впрочем, условно: Гавр держался от компании чуть в стороне, числился скорее попутчиком. Для полного членства в нашей шайке он был слишком не от мира сего. Сейчас бы ему поставили расстройство аутистического спектра, но тогда просто полагали легонько тюкнутым.
При этом Гавр здорово играл в футбол, бил всех в шахматы и умел управиться с байдаркой. Он был лишен фантазии, зато писал в студгазету основательные отчеты об удушливых собраниях. Играючи шел на красный диплом и помогал нам на экзаменах.
Четырежды мы дрались из-за Гавра – один раз с футбольной командой. Как-то мы взяли его в поход и испугались, что он утонул; писали в милиции заявление, а оказалось, что Гавр ушел ночью из палатки, перебрался как-то через реку – на остров нас вез речной трамвай – и за сутки доковылял до дома.
Однажды он сочинил прибившейся к шайке девчонке стихи: «В сером спутнике схемы на монокристаллах кремния, симметрия твоего лица симпатична, на поверхности Мохоровичича продольные волны ускоряются, митральный клапан моего сердца закрывается с твоим квази-синхронично».
Наша шайка окончила с дипломами бакалавров и распалась. Гавришкевич пошел в аспирантуру.
Я стоял на пороге, щурясь от света. Передо мной выстроились три пары начищенных оксфордов – Гавр презирал обувь без каблука. Даже в футбол в студенческие годы играл в туфлях. Из-за этого когда-то и произошло побоище.
В походы Гавр тоже ходил в оксфордах.
– Ну, – поторопил он.
Я расшнуровывал кеды и исподлобья посматривал на Гавра. Был он такой же, как и обычно, длинный, с непропорционально вытянутым лицом. Весь остроугольный: костлявые плечи, локти, резкие скулы, кадык пирамидой на шее, челка нелепым клинышком. Ни грамма не набрал, подлец; а я за каждый истекший с последней встречи год наел по размеру к брюкам.
– Чего стряслось-то, Гавр?
– Ну так… Увидишь, – как-то очень обтекаемо ответил он. Потом еще раз выступил против своей остроугольной натуры и добавил: – Странные дела. Вот.
Мы прошли по оклеенному пожелтевшими обоями коридору, Гавр толкнул облупившуюся дверь, и я увидел, что вся его комнатка завалена журналами. Пахло деревом и пылью – журналы были старыми.
Гавр поднял с пола один из выпусков и протянул мне. На черной обложке, изображавшей звездное небо, красными буквами значилось «Вселенский аргонавт». Я пожал плечами.
– Никогда не слышал, да? – спросил Гавр. – Вот и я. В СССР много было журналов. Их обожали, огромные тиражи, все читали. Сотни наименований, вот так. А про «Вселенский аргонавт» ни слова.
– И что?
– А то. Смотри, у меня шестьсот номеров. Один в месяц. Считать умеешь? Пятьдесят лет выходил, а о нем ни слуху.
Я повертел журнал в руках. Полистал – хрупкая пожелтевшая бумага, обычная печать. Внутри черно-белые иллюстрации, статьи и рассказы.
– Откуда у тебя это?
– Наследство… – Уточнять я не решился, знал, что его родители погибли в пожаре и Гавр попал в дом малютки, а потом в приют.
А Гавр уже, волнуясь, бегал по комнате:
– Похоже на обычный советский научпоп, не отличишь от «Знания – силы» и от «Кванта». Но есть закавыка, я это по рассказам понял. Их нет в библиографиях! Вообще! Ни в Википедии, ни на Фантлабе, нигде. Смотри, – Гавр схватил с полки журнал, – в этом рассказ Ефремова «Палеонтологическая аномалия». А теперь проверь, поищи в интернете. Нет у него такого!
Я проверил – такого у Ивана Ефремова действительно не было. Гавр взял еще один журнал:
– А вот Мартынов, рассказ «Кулак атланта». Проверяй.
Я проверил – не было и такого.
– А что статьи?
– Статьи обычные. – Гавр поморщился. – Черные дыры, выдающиеся успехи Страны Советов, путь от белка до ДНК, решение десятой проблемы Гильберта, юмор. Стихи встречаются.
– «Симметрия твоего лица симпатична», – улыбнулся я. Гавр нахмурился, и я поспешил сменить тему: – И что думаешь?
– Погоди, это еще не все. Раз в пять лет они публиковали прогнозы на будущее. Во многих журналах такое было, ну, знаешь, коммунизм победит, на Марсе станут яблони цвести и мирный атом в каждом доме. Такая духоподъемность. Но в этом…
Гавр взял со стола один из номеров, открыл и протянул мне. Я пробежался по заметке глазами, и у меня заныло меж лопаток.
Анонимный автор прогноза писал, что в течение ближайших лет миллионы людей по всей планете начнут собирать приборы. Мужчины и женщины будут жить обычной жизнью, ходить на службу и играть с детьми, а вечерами против своей воли мастерить. Каждый свою малую часть. Когда закончат, когда всё это соединят, окажется, что они построили колоссальные корабли. В них погрузятся люди Земли и полетят в чужую галактику, чтобы стать добровольно пищей для непостижимых звездных тварей. Для этой трапезы, суммировал автор, и был когда-то создан человек.
Я посмотрел другие прогнозы – все они казались ненормальными и живописали картину похожего на наш мира, но вставшего с ног на уродливую голову.
– Такие прогнозы у них каждые пять лет, – сказал Гавр.
Части слов в прогнозах были заключены в пунктирные прямоугольники. Я сперва подумал, что выделили ключевые тезисы, но куски казались случайными. Будто ребенок провел морфемный разбор, но не знал, что такое окончания, и определил в них все подряд.
Заверещал телефон – меня вытолкнуло из морока. Я отдышался, ответил – жена просила мчать домой.
– Прости, Гавр. Дела. – Я виновато пожал плечами. – Журналы твои, конечно, адские. Дашь пару?
Нелепое лицо Гавра вытянулось еще сильнее, он побледнел:
– Ты что! Они только у меня должны, я же исследую, я…
– Ладно, ладно. Можно хотя бы сфотографирую? Я аккуратно.
Не спалось. Я рассматривал в телефоне фото «Вселенского аргонавта», но страницы почему-то поплыли. Получились только обложки: футуристические корабли и города не наступившего будущего, абстракции, динозавры, ракеты. Я разглядел название типографии («Звезда») и адрес редакции (г. Молога, улица и дом смазались). Тираж – триста тысяч. Цена в копейках. Семьдесят второй год.
Молога. Такого города я не знал. Попробовал слово на вкус. Неприятное, порченая жижа и пыльная ветошь. Похоже на «Молох».
Потом я все-таки заснул, и до самого утра мне снились тревожные угловато-красные сны.
Гавришкевич позвонил через четыре дня. Не тратя время на приветствие, он неврастенично затараторил:
– Слово создает форму. А журнал – самое важное скопление слов. Раньше так. До революции журналы – альфа и омега. Писатель Аверченко не мог по улице пройти – люди в истерике, как к рок-звезде. Французская новая волна, это про кино, она тоже вокруг журнала. Люди формировали политические взгляды через них. «Оттепель» – тоже журналы: «Новый мир», Твардовский. Люди придумывали в журналах будущее – фантастику.
– Ты как-то до хрена о журналах знаешь, – уважительно сказал я.
– В начале было Слово, понимаешь? Появилась вселенная, форма – спираль. Так? И пирамиды строили по велению слова – тоже форма. Слово создает форму, журнал содержит слово. То есть журнал создает форму. Только понять бы какую.
Я потерял нить рассуждений Гавра. Меня окликнула жена – починить фен, я, закрыв трубку ладонью, ехидно напомнил, что из-за технического кретинизма не умею даже проверить аккумулятор в машине, куда уж забороть такой прибор.
– …В последнем выпуске рассказ Ильи Варшавского «Слово и геометрия». В библиографии нет. И это подсказка, понимаешь!
– Гавр… – Я устал и решил спросить напрямик: – Ответь мне на вопрос. Почему все это рассказываешь именно мне? Чего ты позвонил-то тогда? То есть я рад, но ты ж со мной в ссоре…
– Только у тебя связь с журнальными делами.
Вот те на! Я служил в типографии, но менеджером по рекламе. Что ж, это лишний раз показывало, как мало смыслил в «журнальных делах» Гавришкевич еще совсем недавно.
– Гавр… – начал я.
– …Я разобрал про выделенные слова! Благодаря Варшавскому. И еще Спинозе, у которого про мистику и дух геометрии… Надо, чтобы ты кое-куда съездил на днях. – Он чуть помолчал, а потом добавил: – Я сам не могу туда. А это очень важно.
Я вздохнул и согласился.
Я вылез из машины и пошел к поросшим кустарником развалинам. На оранжевой каске возившегося рядом строительного мужичка поблескивало солнце.
– …Не из атомов все состоит, – задыхался из трубки Гавр, – а из слов. Атом стал чем-то только тогда, когда его назвали словом. Значит, слово может изменить все – судьбу, например, мира. И из слов можно построить…
– Привет, – крикнул я строителю, заглушая квантово-лингвистического Гавришкевича. – Чего у вас тут?
– Гуляй, а?
Я протянул купюру.
– Дом был. Сгорел черт знает когда. Деньги наконец-то выделили… Не, ну их и раньше назначали, но там крали все. Сносим, стройка будет.