С бадиком в руках я почти уже ступил в комнату, но запнулся на пороге. В древесной развилке за окном угнездился дымчатый котяра с желтыми глазами. А на подоконнике с этой стороны крутился Объект. Оба хвостикулировали, причем по очереди. Настолько увлеклись беседой, что даже не заметили, как я подобрался на цыпочках к столу, прислонил бадик и снова подсел к монитору.
О чем толковал дымчатый, сказать трудно, зато реплики Объекта выскакивали на экране без промедления:
«Дразнись-дразнись! Самому скоро бусики на хвост пришьют!»
В ответ дымчатый выгнул спину и, судя по всему, выразился энергично и кратко.
«Подумаешь, Фиму вы подрали! – продолжал Объект. – У него сообщник есть! Вот он и пришьет! Всем двором, как я, с бусиками будете ходить!»
Похоже, дымчатый опешил и что-то переспросил.
«А он уже здесь! – ликовал Объект. – Он в квартире!»
И до меня наконец дошло.
– Ах ты, сукин кот! – взревел я, вскакивая. – Сначала Фиму подставил – теперь меня?!
Собеседники метнулись кто куда: тот, что по ту сторону стекла, оборвался из развилки наземь, а тот, что по эту, – нырнул за шкаф. Я ринулся в прихожую, распахнул входную дверь настежь и, потрясая бадиком, вновь ворвался в комнату.
– Пошел вон!
Выгонять мерзавца на площадку не пришлось – сам вылетел.
Захлопнул за ним дверь, отдышался.
Ну Фима! Ну экспериментатор! Тут еще поди разберись, кто над кем экспериментировал! Известно же, что умение напакостить хозяину возведено кошками в искусство аж со времен Древнего Египта…
Да, теперь все понятно. Задразнили котейку через окно, а он, негодяй, в отместку вон что придумал… И ведь сработало! Поверили, напали…
Интересно, жильцы уже разбрелись или до сих пор обсуждают событие? Вот бы не разбрелись… На толпу еще осмелься напади!
Опершись на подоконник, выглянул, насколько позволяло стекло, наружу. Толпы перед подъездом, увы, не наблюдалось.
Пришлось еще раз наведаться к серванту – за коньяком.
А Голокост-то, пожалуй, прав. Хвостикулятор должен быть разрушен.
Конечно, разумнее всего отсоединить устройство, появиться с ним на крыльце и демонстративно разбить. Пусть видят, что никакие бусинки их хвостам не угрожают. Кстати, чем разбить? Не бадиком же!.. Где тут у Ефима был молоток?
Молоток нашелся в инструментах.
Стиснув его правой рукой, а хвостикулятор – левой, я покинул квартиру. Дверь за собой прикрыл, однако оставил щель – на тот случай, если придется удирать вверх по лестнице!
Почти уже дошел до конца второго пролета, как вспомнил вдруг, что забыл отформатировать жесткий диск. Но не возвращаться же!
Отжал плечом железную дверь подъезда – и обмер.
Двор был пуст, точнее – безлюден. Кошки сидели полукругом. И, стоило ступить на крыльцо, двинулись ко мне.
Да, но как они это сделали! Атакующий кот обычно становится на цырлы, выгибает спину и отставляет хвост подальше, пытаясь таким образом добавить себе роста и устрашить врага. А тут все упали на пузо и стремительно поползли на меня со всех сторон, шипя, как пробитые шины. На хребтах шевелилась шерсть.
Нервы мои не выдержали, я швырнул в нападающих хвостикулятором и, отскочив, с лязгом захлопнул железную дверь. Уняв сердцебиение, поднял глаза и обмер повторно.
На первой промежуточной площадке, преграждая мне путь к Ефимовой квартире, сидели еще котов восемь. Глаза их были безжалостны.
«Бусинки? – прочел я в них. – Будут тебе сейчас бусинки!»
А предводительствовал бандой… Кто бы вы думали? Да-да, именно он. Объект! Иуда! Провокатор хренов!
В растерянности я взглянул на свое оружие. Молоток не бадик – короткий, тяжелый, от людей им, может, и отмашешься, а вот от котов…
Однако податься было некуда.
Я завопил и кинулся напролом.
Сентябрь – декабрь 2022
Волгоград – Бакалда – Волгоград
Максим ТихомировДобрые вести из Ютакана
– Мась! – позвал Хобот.
– Чего тебе? – не оборачиваясь, спросил Мась.
Вышло не очень-то вежливо, но момент для упражнений в вежливости был не самый подходящий.
Трубка, которую Мась собирался приспособить под ствол для поджиги, оказалась сделана из какого-то странного металла. Полотно ножовки увязло в нем, стоило пропилу дойти до половины, и теперь его ни в какую не получалось сдвинуть ни назад, ни вперед. Мась пыхтел, краснел, тянул и толкал изо всех сил, да что там – он даже упирался при этом подошвой кеда в станину тисков, в губках которых была зажата злополучная трубка! – но высвободить инструмент никак не получалось.
Тревогу бить было еще не время. Рано или поздно Мась все равно справится, хотя вот если бы ему кто-то в этом хотя бы немного помог, то справился бы он куда раньше. Но этот клоун помогать вообще, похоже, не спешил. Не то делал вид, что не замечает Масевых мучений, не то не хотел лезть со своей помощью из соображений пацанской деликатности – дескать, не он тут хозяин, а жирафу и так виднее, он большой и самостоятельный.
Сам Мась был больше за второй вариант. Ему нравилось думать, что он самостоятельный. Ну и большой. Хобот этого, конечно, ни разу не говорил, но ему этого и не надо. Достаточно в нужный момент промолчать и позволить большому самостоятельному человеку самому разобраться с проблемой. Не лезть с непрошеной помощью, не мешать действием. В чем, в чем, а в этом Хоботу равных не было – в этом Мась неоднократно имел возможность убедиться за время их недолгого знакомства. Хоботу виртуозно удавалась тактика лежачего камня – не в том плане, чтобы лечь в нужном месте, чтоб вода сама под тебя текла, а в том, чтобы лежать и не отсвечивать. Прикидываться шлангом, короче. Или ветошью.
Но был нюанс.
И шланг этот, и ветошь имели нездоровую страсть к сибаритству и где попало прикидываться собой не желали. В данный момент, например, Хобот возлежал на старом, но не сделавшемся от этого менее удобным диване, закинув ноги на спинку и всем своим видом демонстрируя полную гармонию человека с окружающей его средой. Кроме того, шланг был для шланга чересчур разговорчивым. И такой болтливой ветоши Мась раньше тоже в жизни не встречал.
Вот и сейчас:
– Слышь, Мась, а у тебя дед правда старьевщик?
Мась вздохнул. Не, ну вот серьезно? Сколько уже можно на эту тему прикалываться? Потом посмотрел на Хобота и все понял.
Хобот не прикалывался. Хоботу и впрямь было интересно. Потому что Хобот был здесь, в правобережной Слободке, человеком новым, хотя и известным. Просто был он, что называется, не в теме.
– Дедушку в Первую Кавказскую на войне ранили, – не прекращая возни с завязшей ножовкой, ответил Мась. – У него с тех пор с головой не все хорошо.
– Псих, что ли? – хохотнул Хобот, и Масю немедленно захотелось врезать ему по лыбящемуся хлебалу. Вместо этого он осторожно разжал кулаки на рукоятях ножовки, позволив инструменту, чуть вибрируя, зависнуть в пленившем его капкане, и склонился над верстаком, выискивая среди разномастных жестянок, бутылочек и склянок необходимую.
– Нет, не псих. Но чудит немного. Что да, то да.
– Просто люди говорят: ходит, дескать, всякую всячину из лесу домой тянет. Как этот… как его… ну, бомж такой из книжки, нам на лето задавали еще!
– Плюшкин. Николай Васильевич Гоголь. «Мертвые души», – не отрываясь от поисков, ответил Мась.
Масленка наконец нашлась, и он аккуратно уронил из ее тонкого носика пару капель на застрявшее полотно, позволив влажной черноте разбежаться по нему скользким пятном и нырнуть в распил на трубе.
– Во-во! Как Гоголь, точно! – обрадовался Хобот.
Мась не стал его поправлять.
– Дед мусор не собирает. Ты у нас дома был. Сам видел – везде порядок.
– Ну, видел, чо… Но народ говорит, он полный сарай натащил железа ржавого и прочей требухи с Полигона. И теперь не то коллайдер из этого старья мастырит, не то машину Судного дня с лучами смерти. Точно никто не знает, а спросить боятся. Больно дед у тебя суровый.
– И правильно боятся, – усмехнулся, испытывая гордость за деда, Мась. – А с Полигона только ленивый ничего в дом не тащит. За полвека, пока вояки оттуда не ушли, хлама там накопилось изрядно, еще лет сто разгребать. Тут кого ни возьми, у каждого в доме разных странных штукенций оттуда полно.
– Но не про каждого народ такие байки рассказывает, – многозначительно прищурился Хобот.
– Что есть, то есть, – пожал плечами Мась. Легонько толкнул ножовку. Полотно сдвинулось с места и заглубило распил, словно и не застревало вот только что самым что ни на есть решительным образом.
– Ну и кто он тогда – не старьевщик, что ли? – с торжеством победителя в споре вопросил со своего дивана Хобот.
– Нет, конечно. – Мась в три энергичных движения допилил трубу и позволил обрезку со звоном удариться о бетонный пол гаража. Аккуратно высвободил обернутый войлоком фрагмент будущего ствола будущей поджиги из тисков, критически осмотрел срез, остался доволен увиденным. Потом поднял глаза на Хобота. Тот смотрел на него в ожидании, и Мась ответил:
– Дедушка – коллекционер.
Хобот присвистнул. Не то в смысле: ничего себе, не то – ну не свисти ты!.. Мась еще не научился различать всех оттенков хоботовского свиста – а свистел тот часто, по любому поводу и весьма выразительно.
– Не веришь? – вскинул глаза Мась. – Пошли.
– Куда? – спросил Хобот.
– В сарай.
Мась развернулся и решительно зашагал наружу. За спиной заскрипели пружины – Хобот вытащился из дивана и своей обычной развалочкой потащился за Масем прочь из гаража.
Дедушка у Мася и правда был коллекционером.
Самым настоящим – ну, в представлении самого Мася. Конечно, в коллекции у Евсея Моисеевича не найти было ни одного живописного шедевра кисти малых голландцев, или полного рыцарского доспеха флорентийской школы XIV века, или подборки золотых монет из трюмов галеонов Великой Армады – но в глазах пятнадцатилетнего пацана вовсе не эти – вне всякого сомнения, имеющие огромную историческую, культурную и материальную ценность – предметы делают коллекцию коллекцией.