Все прошлые разы он диктовал или писал иначе.
Он использовал слово «убита». И зонд каждый раз показывал ему то, что он хотел увидеть. Машины не имеют жалости. И сам Мась очерствел и уже почти перестал горевать.
Он закончил диктовку и запустил протокол поиска.
Экран вспыхнул, показывая ему тысячу раз уже виданную осеннюю ночь на плохо освещенной улице и хрупкую фигурку в плаще и косынке на краю тротуара. Все ближе рычал мотор невидимой пока машины. Скрип тормозов. Хлопок. Удар.
Мась закрыл глаза.
Тишина.
Потом…
Стон?
– Шевелится!!! – заорал над самым ухом Хобот. – Шевелится!!!
Мась, не веря, открыл глаза, но планшет моргнул экраном и погас.
– Сеанс наблюдения завершен.
– Черт! – заорал Мась и полез к голосовому вводу. – Давай, включайся же! Что, что ты видел?!
– Мальчики.
Мась осекся. Замер.
– Мальчики, вы что так шумите? – спросила бабушка, стоя в дверях эллинга.
Она была точно такой, как помнил ее по детским воспоминаниям Мась. От нее пахло сахаром и ванилью, а глаза были полны тепла и любви.
– Я напекла булочек, мальчики. Максимушка, Сережа, заканчивайте здесь и приходите пить чай.
На плече у бабушки сидел живой птеродактиль и, сверкая плошками глаз, вертел во все стороны треугольно-длинноклювой головой.
Дарья ЗарубинаСтеклянные горлышки
Сашка был половчее и взобрался по трубе легко. Валерка пыхтел, цеплялся ботинками за скобы и выступы кирпича.
– Давай, уже заставка скоро… – зашипел Сашка, заглядывая в окно. Василь Евгеньич, поселковый фельдшер, прошлепал тапками из кухни в комнату, включил телевизор. Во всем доме телевизор был только у фельдшера на втором этаже и начсмены на первом, но начсмены ничего плохого Сашке не делал, а очень даже наоборот, однажды подарил свои старые перчатки и ножик перочинный. Немного ржавый, но Сашка его песком отчистил. А что начсмены отца иногда штрафовал, так разве со зла.
Валерка влез на крышу, взялся обеими руками за тонкие рожки проволочной антенны.
Фельдшер выкрутил звук на полную, сунул плоскогубцы в дырку от выломанного переключателя, перещелкнул несколько раз каналы, грянуло «Время, вперед!».
– Давай, – махнул Сашка, щербато улыбаясь. Свесился с края крыши, заглядывая в окно.
Валерка покрутил антенну. По экрану пошла рябь, фельдшер выругался и со всей силы саданул кулаком по полированному боку телевизора. Крупный рыжий кот, косматый и плоскомордый, до этого дремавший под боком у фельдшерской овчарки Софки, вскочил и посеменил прочь, прятаться от хозяина на кухне. Редкого кота фельдшеру шурин из Москвы в подарок привез, а может – просто сбагрил рыжего дурака с глаз, а важности нагнал, чтоб фельдшер его не усыпил. Василь Евгеньич животине даже имени не дал, только ругался. Так и звали – Футы.
– Про наших будет сегодня? – спросил Валерка. – Если будет, я крутить не стану. Послушать хочу.
– Не будет. Приехали, оцепили, изучают. Что там еще рассказывать, – отмахнулся Сашка.
– А вдруг нас по телевизору покажут, – пробурчал Валерка, снова пошевелив антенну. – Зря, что ли, лазили.
– Тебя по телевизору-то показывать? На весь Союз? – оскалился Сашка, свешиваясь еще ниже. Он вцепился бледными исцарапанными пальцами левой руки в скат крыши, правой принялся скрести под рубахой бок.
– А сам-то… – обиделся Валерка.
– …произошла в деревне Дресвищи Ивановской области. Советские труженики совхоза имени Калинина обнаружили на картофельном поле необычный летательный аппарат более трех метров в поперечнике. При попытке взлететь аппарат был деактивирован с помощью совхозного комбайна и двух тракторов МТЗ-60 «Беларус». В процессе операции отличился механизатор Николай Котов. Отважный труженик…
Валерка уселся на крышу, держась за антенну. Открытое живое лицо смущенного механизатора Котова пошло рябью. Фельдшер выругался и зло затушил сигарету в пепельнице.
– В Челябинской области продолжается исследование мутации крупного и мелкого рогатого скота в окрестностях Воздвиженского стекольного завода имени Урицкого. В лабораторию Московского института природных аномалий доставлена одна из новообразованных особей, уже получившая в народе прозвище «стеклоп». Трудно поверить, что это величественное животное произошло от обычной совхозной коровы…
– Наших, наших показывают, – обиженно зашипел Валерка. Бросил антенну и пополз к краю крыши, чтобы лучше слышать. На экране пара дядек в синих инженерских халатах пытались удержать на петлях существо, немного похожее на диплодока, как их рисуют в книжках по истории, только этот был совсем невысоким, метра два с половиной в холке. Бока его поблескивали, словно мокрые, а широкая морда и грудь были усеяны бутылочными горлышками. Донца с маркировкой завода вышли на плечах и коленях стеклопа, некоторые были сколоты или разбиты.
– Корова, – усмехнулся Сашка. – Не видели они наших коров. Это Янка, с соболевского двора, она даже для овцы мелкая. И нервная, вон, все колени разбила, пока ее ловили.
– Это в институте ихнем дураки, не знают, как с овцой обращаться, – рассердился Валерка. Овец он любил. Все лето ходил пастухом. – Нашли зверя. По всему двору бедолагу гоняли, пока в свой фургон не упаковали. Ну, покрылась бутылками, что теперь, не овца внутри? Ей ведь страшно, вот и бесится.
– Бутылка КП-500 является наиболее популярным изделием Воздвиженского стекольного завода, – продолжил диктор. – Исследованием причин прорастания боя стеклянной тары в организмах совхозных животных занимается группа ученых под руководством профессора Витязева.
– О, помнишь, он нас с тобой отлупить не дал, – зашептал Валерка над ухом Сашки, – когда институтские на заводе изловили. Да было бы за что лупить…
В общем-то и не за что было. Заводской забор даром что бетонный, а дырявый, как решето. Взрослый, может, и не протиснется, а подросток, да еще худой, – просочится. Сашка часто бывал на заводе, когда отец еще не так крепко пил. Бывало, носил ему что-нибудь на обед. С утра отец уходил рано, мать еще была на смене, вчерашнее брать не хотел. Мать готовила сразу, как приходила с ночной, а Сашка нес. Когда на заводе началась эта ерунда с мутациями, основные дырки забрали сеткой и даже завалили битым кирпичом, но у Сашки были свои ходы.
На самом деле плохое место было вовсе не на заводе. Никто из рабочих ни разу не пожаловался ни на одно стеклышко за все три недели с того дня, как вышел у гончарки первый стеклоп – якимовская корова Забота, пяти метров в холке, сплошь покрытая бутылочными горлышками и стеклянным боем громадина, а вот с пастухами пару раз приключалось нехорошее. Вышло донышко бутылочное с печатью на руке старого истопника Михалыча. Его институтские ловили по двору, как ту Янку. Михалыч был пьянецкий, орал, что на опыты пойти не согласный и без боя не дастся. В него выстрелили из духовушки снотворным свои же, фельдшер Василь Евгеньич, чтоб не пугал народ. Спящего Михалыча уложили на носилки, упаковали в специальную камеру и погрузили в такую же машину, как истошно верещавшую Янку. Почему не усыпили овцу, Сашка понять не мог. Хотя, может, пробить не смогли, она вся оказалась стеклом покрыта, поэтому и ловили сеткой.
Местные с институтскими откровенничать не спешили. Когда профессор Витязев сделал вывод, что стеклянная тара на телах стеклопов из свалки на территории завода, разубеждать не стали, хотя все до малышни втайне были уверены, что стеклопов плодит химия из кургана, что от химзавода остался.
Самих стеклопов отчаянно влекло на гончарку. Может, просто к воде тянулись. Те, что поменьше, взбирались на развалины старого кирпичного завода, более крупные просто застывали громадными изваяниями на берегу Синары, подставляя усеянные бутылочными горлышками морды прилетавшему с озера бризу. И начинали петь.
Нет, ртов они не открывали. Да и не было у них, почитай, тех ртов. Это ветер пел в них, влетая в бутылочные горлышки, гулко гудя в стеклянных головах и туловищах.
Но о песнях стеклопов институтским никто не рассказывал. Поселок есть поселок, хоть и было когда-то тут аж три завода. Не принято болтать. Понаехали ученые из столицы, так держись подальше, а то заберут, как Михалыча.
Но Сашке уж очень любопытно было, что там за институтские. Машины у них были красивые, уазики, «газоны» свеженькие, прям с завода, и даже «Волга» черная приехала. Уж как Сашке ее хотелось погладить – больше, чем стеклопа. Стеклопов-то – всем поселком ешь, а «волгаря» солидного живьем, да еще и черного, Сашка ни разу не видел. Только по телевизору.
У машины их с Валеркой и сцапали. Какой-то умник в синем халате ухватил Сашку за шиворот, другой – Валерку за рукав. Сашка из куртки вытек и собрался уже бежать, но Валерка сразу сдался. Пришлось остаться. Не бросать же увальня.
Кулаки у институтских были большие, крепкие, подбородки волевые. Эти поучили бы крепко. Сашка-то учебы не боялся. Ему отец уж и руку ломал, и ребро. По себе знал: сколько ни бей, на пацане как на кошке все зарастет. А Валерку отец бил редко, мать разве тряпкой отходит. Жалко стало друга.
Но ученые их даже и пальцем не тронули. Успел профессор.
– Нравится машина? – Дядька проницательно посмотрел в глаза Валерке. Под синим халатом костюм у институтского умника был графитовый, с искрой, как у киноартиста. И галстук.
– Хорошо блестит, – с вызовом ответил Сашка за приятеля. – Нешто вы на ней из самой Москвы в Челябинск прикатили?
– Двое суток в дороге, да. Голова просто раскалывается.
– А умники все на таких разъезжают? Может, зря я на тройки учусь, если за пятерки на такой по нашим буеракам кататься позволяют.
– Так и я на тройки учился. Только к восьмому классу и понял, в чем моя дорога, – усмехнулся дядька. – А теперь профессор. Позвольте представиться, молодые люди, Витязев, Евгений Юрьевич.
– Коновалов, Александр Сидорович, – вскинул подбородок Сашка, протянул профессору руку. Тот пожал ее.