Я подробно все так излагаю, потому что это имеет непосредственное отношение к Ефремову. Ведь именно я тот человек, который рассказал ему об этих вещах. Нет, я ни в коем случае не присваиваю себе лавры учителя гения, да и какой из меня учитель? Одно слово – трудовик. Но после того несчастного случая я часто заходил к нему. Я ведь видел, как этот пацан смотрел на меня в школе. Я был для него если не идеалом, все же от идеала должно меньше вонять перегаром, но тем направлением, в котором правильнее всего двигаться. Он хотел стать космистом. А когда стало ясно, что этой его мечте не сбыться, так получилось, что я предложил ему новую цель, и он ухватился за нее, как утопающий за соломинку.
Думаю, о том, что я подарил ему тогда еще полупрофессиональный пакет «Космический конструктор», упоминать не стоит…
Николай постучал, но ему не ответили. Он посмотрел на Веру Петровну, та кивнула – входи, мол. Николай пожал плечами и толкнул дверь. Внутри ничего не изменилось с тех пор, как он здесь был в последний раз. Когда? Три или четыре года? Нет, все же четыре. С небольшим хвостиком. Тогда они разговаривали с Костей по видео, его лицо заслоняло комнату, не разглядеть. Поэтому Николай остановился на пороге, осмотрелся цепким космистским взглядом. И только потом, сверившись с воспоминаниями и подметив пару новых книжных полок, туго забитых фолиантами по космической инженерии, а самое главное – новехонький чертежный пульман, вполне профессиональный, какие он видел в КБ «Объединенной космической корпорации», он перевел взгляд на кровать, на которой лежал человек.
– Здравствуй. – Николай попытался придать голосу оптимизм и задор, как и полагается говорить курсанту последнего курса космического училища имени Гагарина. Костя продолжал лежать неподвижно. Собственно, так и должно было быть. Казалось, ничего не изменилось, но Коля физически ощутил исходящую от друга тяжелую тоску.
– Привет, – шевельнул губами Костя. – Извини… – Он открыл глаза, посмотрел на Николая, и того вдруг пронзило понимание, что настроение друга – целиком и полностью его вина. Наверняка ему очень больно видеть Колю во всей его здоровой, пышущей силой уверенности в завтрашнем дне плоти, плоти, которая послушна любому приказанию духа с ее крепкими мышцами и гибкими сочленениями, а вовсе не той телесной тюрьмой, в которую заключен разум Кости.
Словно прочитав его мысли, Костя качнул головой:
– Нет, нет, это не из-за тебя! Просто… проект, понимаешь, только этой ночью вдруг понял, что дипломный проект никуда не годится… полгода работы коту под хвост! Вот, посмотри. – Костя повернул голову к креплению и сделал странное движение, будто курица, склевывающая зерно. Щелчок, и гибкая лента перехватывает лоб, будто повязка, а посредине комнаты сгущается сложный чертеж в трехмерной проекции.
Присмотревшись, Николай узнает стандартный толкач третьего класса мощности – такие предназначены для доставки грузов на орбиту. Слегка архаичные, но надежные рабочие лошадки. Однако чертеж продолжает усложняться, возникают новые узлы, и вот от первоначальной схемы не остается почти ничего, разве что вся начинка упрятана в тот же по форме и размеру обтекатель.
– Понимаешь? – спрашивает Костя, и Николай качает головой. – Ах, да… Извини, сейчас объясню. – Яркая точка указки упирается в узел чертежа, тот увеличивается в размерах, обрастает поясняющими записями, формулами.
Через час утомительных объяснений Костя резюмирует:
– В результате получаем увеличение грузоподъемности на двадцать процентов при сохранении текущей надежности и с минимальными требованиями к перестройке воспроизводственных процессов.
– Здорово, – неуверенно отвечает Николай. В глазах продолжают мельтешить схемы и формулы. – И это твой дипломный проект?
Чертеж гаснет.
– Архаика, – выносит вердикт Костя. – Никуда не годится. Тупиковая ветвь развития. Вся нынешняя система доставки грузов и людей на орбиту и спуска с орбиты на планету – один большой тупик и архаика.
– Что ты имеешь в виду?
– У нас великолепные широкие асфальтовые дороги, но по ним не мчатся скоростные автомобили, а до сих пор плетутся экипажи, запряженные лошадьми. Нужно заменить лошадей двигателями внутреннего сгорания.
– Ну, разве ты этим не занимаешься? Вот, у тебя в проекте насколько грузоподъемность выросла… два процента с учетом ежедневных стартов – огромное достижение!
– Я хочу вообще избавиться от ракет, – резко прервал его Костя. – Ты знаешь, что девяносто девять и девять десятых процента людей не могут переносить перегрузки? А значит, для них навсегда закрыта возможность полететь в космос.
– Эти девяносто девять и девять десятых процента вообще не интересуются космосом, – неожиданно для себя разозлился Николай. – И даже наоборот, для них освоение космического пространства – ненужная трата денег, которые лучше пустить на хлеб и зрелища. Видел я их…
Он замолчал, вспомнив, как, не вняв советам бывалых коллег, выпендрился прогуляться по Мадриду, куда они приехали с одной из тренировочных баз, в форме курсанта-космиста. Конечно, неприятный инцидент можно списать на горячность испанцев, тяжелое экономическое положение ЕС, магнитные бури и массовое вставание не с той ноги, но потом Николай узнал – подобные стычки случались все чаще и во все большем количестве стран и городов. Поэтому многие космисты предпочитали даже в отпуск не возвращаться на Землю, а поправлять здоровье в орбитальных санаториумах. И Николай продолжил:
– Дай им возможность иным способом попасть на орбиту, на Луну или Марс, они не захотят этим воспользоваться.
Костя помолчал, а потом просто сказал:
– Я бы воспользовался.
…И доложу я тебе, друг мой Костя, нет ничего красивее, чем вид бездонного космоса, звезд и голубого шарика под ногами. Красота, от которой дух захватывает и которая спасает от внезапного головокружения и необходимости воспользоваться антитошниловкой – так у нас именуется порция газа, которой пользуются практически все курсанты, впервые вышедшие в открытое пространство на пуповине. Никакая фотография не передаст того, что открывается отсюда – с орбиты Земли, а ведь есть еще Луна, вот она, рядом, и если присмотреться, то в Море Ясности можно разглядеть крошечные капли Лунограда. И есть еще Марс, Венера, Пояс астероидов… Но самое грандиозное зрелище конечно же – Юпитер! Который довелось лицезреть пока только экипажу Шаталова. Юпитер – предмет моих самых горячих мечтаний. И вслед за Цандером хочется воскликнуть: «О, Марс! О, Юпитер! Я увижу вас!»
И клянусь тебе, я их увижу, ведь на стапелях, где мы сейчас стажируемся, полным ходом идет монтаж «Леонова», которому предстоит совершить вторую одиссею к Юпитеру, и не только совершить, но и закрепиться там, создать форпост космистов в одной из точек Лагранжа, откуда потом и начнется наше героическое освоение спутников планеты-гиганта.
…Бегло просмотрев архив посланий тебе, друг мой Костя, я вдруг обнаружил, что за два года пребывания в статусе космиста так и не удосужился описать свой первый космический старт со дна гравитационного колодца. Пренеприятнейшее, доложу тебе, ощущение, к которому не сможет подготовить ни одна центрифуга, сколько бы тебя на ней ни крутили. По статистике, именно стартовые перегрузки – тот порог, через который не может перешагнуть подавляющее большинство населения Земли, вознамерься оно, конечно же, в одночасье сняться с насиженных мест и устремиться прочь из земной колыбели в простор планетный. С чем можно сравнить? Со стадом слонов, которые с чувством, толком, расстановкой топчутся по твоей груди? Но при этом тебе следует сохранять способность не только дышать, но и думать, слушать и вообще внятно и разумно отвечать на запросы ЦУПа, хотя на этапе разгона от экипажа требуется минимум вмешательства в работу машин. Но всякое случается. Кому-то это кажется не стадом слонов или иных крупных африканских животных, ныне, к сожалению, окончательно вымерших, а ударами колоссального молота, формующего из металлического бруска нечто полезное в хозяйстве, например тарелку или ложку. Что, если вдуматься, символично – только старт ракеты превращает курсанта в настоящего космиста…
…Из иллюминатора каюты открывается прекрасный и печальный вид на стапели космических кораблей. Невооруженным глазом заметно, насколько меньше собирается кораблей, даже самых обычных толкачей, этих неприхотливых космических лошадок, совершающих перелеты с одной орбитальной станции на другую либо толкающих гроздья контейнеров к старушке Луне. Но по-настоящему рвет душу всякому космисту «Леонов», одетый в сбрую монтажных платформ, где вот уже лет пять не вспыхивает ни одной горелки, дабы заварить очередной шов и приблизить этого красавца и гордость Главкосмоса к рывку на Юпитер и дальше – Сатурн и Уран. Программа освоения систем планет-гигантов заморожена, и вряд ли кто может сказать – насколько. Некоторые космоскептики на полном серьезе утверждают: навсегда…
Легендарная лаборатория ГИРД располагалась в подвале дома, и первые модели реактивных двигателей собирались чуть ли не на коленках. Первые персональные компьютеры паялись в гаражах энтузиастов, и вряд ли кто догадывался – во что выльется увлечение горсточки длинноволосых и бородатых хиппи. Неудивительно, что наша лаборатория, наследница двух величайших традиций, тоже расположилась в подвале, но не физическом, а вполне себе кибернетическом, на одной из тех «цифровых ферм», которыми крупные и солидные корпорации пользоваться брезгуют, а копеечные цены на аренду мощностей привлекают лишь гиков да фриков киберпространства.
Леваневский первым предложил назваться «ГИРД-2», тем самым пробросив ниточку к нашим великим предшественникам, которые вряд ли подозревали, во что выльется их увлечение реактивным движением, помноженное на идеи Циолковского и русского космизма. Я предлагала более умеренное «Группа Цандер», ибо Цандер – мой кумир. Чисто технически никаких препятствий к исполнению мечты у меня не было – поступай в училище или институт, входящий в систему Главкосмоса, успешно его оканчивай, подписывай контракт – и вот тебя возносит из глубины гравитационного колодца далекий и благородный потомок первых ракет ГИРДа. Если бы не одна закавыка – мое расслабленное тело, от рождения не приспособленное функционировать самостоятельно. Помещенное в одно из хранилищ то ли в Австр