Растоптать его мечту.
И заменить ее другой.
– Я хочу предложить тебе работу, – сказал я без обиняков. Он посмотрел на меня, и это было странно ощущать – глаза являлись самой подвижной частью его парализованного тела. – Я видел твой проект космических лифтов, и он ни к черту не годен.
– Аттестационная комиссия его тоже отвергла, – шевельнул он губами. Голос модулятора скрипуч, противен. Надо сказать Рыжей, чтобы украла где-нибудь нормальную прошивку.
– Не обольщайся, – усмехнулся я. – Комиссия на то и дана – растаптывать на корню любой проект, который хоть как-то угрожает ракетной монополии Главкосмоса. Там председателем все еще Велихов?
– Да, Лаврентий Павлович, – процедил Константин. – Он сказал… сказал – мой проект экономически бездарен… он всего лишь красивая архитектура, но никуда не годная космонавтика.
– А что он, по-твоему, должен был сказать? Ты покусился на основы сегрегации. Космисты наверху и не вмешиваются в дела Земли, занимаются реконкистой, а Земля – внизу и не вмешивается в дела космистов, снабжая их необходимым в обмен на полезные материалы, фармацевтику и все такое прочее. Человечество де-факто разделилось на две неравные части, одна часть покинула колыбель и взялась за освоение Солнечной системы, а вторая – так в колыбели и осталась.
– Это неправильно, – проворчал Константин.
– Это есть, – возразил я. – Правильно или неправильно, но человечество двинулось по этому пути развития. И от твоего желания полететь в космос ни черта в мире не зависит.
Он уставился на меня.
– Откуда вы знаете, что я хочу?
Рыжая выпотрошила для меня все, что он имел в Сети, все личные хранилища, записи, письма, фотографии. Проделала огромную работу, хотя с первого взгляда на живой труп стало понятно – что за страсть в нем пылает, заставляя тянуть свое существование дальше, а не воспользоваться правом на эвтаназию там, где такое право предоставляется любому желающему.
– Я такой же. И нас в ГИРДе-два таких большинство. Тех, для кого космос закрыт навсегда, но кто не смирился. У кого-то синдром гравитации, кто-то не переносит невесомость, кому-то анкета не позволяет воспользоваться услугами Главкосмоса, а кто-то считает, что отказ от собственности – чересчур несправедливое условие для того, чтобы выкарабкаться из гравитационной ямы.
Я вспомнил, когда первый раз услышал байку о комете Хэйла – Шумахера. Не сказать, что момент из приятных – предстартовый мандраж, усугубленный видом толпы. Мимо окон автобуса проплывали плакаты, с разными вариациями повторяющими ту нехитрую мысль: мол, главное всегда остается на Земле. Но если древние писатели вкладывали в нее тот смысл, где под главным понимаются людские заботы и чаяния, то здесь же главным оставались деньги и только деньги.
Вот тогда-то Юрка и сказал: будь он в правлении Главкосмоса, он бы дал этим бедолагам, которые наверняка сюда согнаны не по доброй воле, денег, да еще столько, сколько бы они не унесли. Никто в автобусе на его сентенцию не отреагировал, ибо Юрка имел славу болтуна и балагура, но меня будто что-то кольнуло, и я поинтересовался – каким образом? Золотые астероиды? Или кометы, чьи ядра – чистый редкозем? И прочая иная чушь, о которой травили байки на орбите?
Но Юркина байка оказалась байка из баек. Супербайка. Еще тогда у меня мелькнула мысль – он выдумал ее прямо там, в автобусе, дабы отвлечь друзей-космистов от запрудившей улицы города демонстрации. По всему выходило, что где-то по Солнечной системе плавают осколки металлического водорода величиной с Эверест. Откуда метводород, чья рыночная стоимость на порядки выше стоимости любого драгвещества? Вестимо, из Юпитера. Всем известно, что его ядро состоит из чистейшего водорода, а что такое водород, сжатый чудовищным давлением этой планеты-гиганта, чуть-чуть недотянувшей до небольшой звезды? Металлический водород!
К тому моменту автобус миновал периметр, враждебная толпа осталась позади, мы пылили по южноафриканской саванне, поросшей синей травой, а справа и слева высились тонкие башни проходящих предстартовую подготовку ракет. Подъездными путями ползли тяжелые платформы с модулями первых и вторых ступеней, ловкие пальцы шагающих кранов подхватывали их и складывали друг на друга точно так, как ребенок складывает разноцветную пирамидку. Если смотреть на все это шевеление, которое превращало саванну в бесконечную строительную площадку, то можно увидеть все этапы сборки и подготовки, которые увенчивались стартом ракеты в выбеленное раскаленным солнцем небо. Даже и не верилось, что когда-то подобные процедуры являлись не отработанными фазами конвейера, а штучным и весьма трудоемким процессом.
Сейчас же в пике ракеты стартовали каждые десять-пятнадцать минут, словно некто взялся расстреливать небесную мишень оперенными узкими стрелами, но и это вовсе не было рекордом. На заре реконкисты старты шли с интервалом в несколько минут, и можно поражаться надежности двигателей Кузнецова, которые в те дни первой волны штурма околоземного пространства не допустили ни одного сбоя, ни единого отказа.
Но вот автобус притормозил, остановился, пыхтя, раздвинулись створки дверей, впуская внутрь волну жара, запахов раскаленного металла и ароматов горючих смесей, что закачивались в ракеты из покрытых изморозью баков, водруженных на все те же платформы, что курсировали между стартовыми площадками по густой рельсовой сети.
– Отряд! – зычно скомандовал командор Звягинцев, поднимаясь со своего места около водителя. – Даю приказ на последнюю оправку! У вас три минуты, время пошло!
И вот когда мы стояли, смотрели вдаль на ракеты и совершали традиционный обряд последнего отливания, который активисты «главноземельцев» окрестили «актом величайшего презрения к матушке Земле», но не объяснять же им в миллионный раз, что это всего лишь своеобразная дань памяти первому космонавту Земли, который вот так же, как и мы, 12 апреля 1961 года стоял около автобуса и освобождал переполненный мочевой пузырь, так вот, когда мы выполняли этот обряд, Юрка продолжал перетирать про суперкомету Хэйла – Шумахера, которая десяток лет назад вторглась в Солнечную систему неизвестно откуда, на третьей космической скорости снарядом прошила ее и попала аккурат в Юпитер, будто он и был главной мишенью.
Тогда эта история наделала много шума. Ученые за головы хватались от параметров суперкометы, которую, однако, удалось исследовать лишь дистанционно, ибо за недолгий срок ее присутствия в системе не смогли подготовить исследовательский перехватчик. Удар о Юпитер был такой силы, что планету размером с Марс легко могло разнести в клочья, но гигант устоял и даже не подавился.
– Вася божится, что с борта «Леонова» видел ее, – сказал Юрка, оправляясь.
– Комету?
– Да нет же! Гору! Метводород размером с Эверест! Представляешь?!
– Нет, – честно сказал я Юрке. Не до горы мне тогда было, даже из метводорода. Сколько стартовал, а предстартовый мандраж все еще охватывал. Мандраж казался важнее.
«Титов» по размерам превосходил «Леонова», хотя являлся кораблем того же типа. Больший простор внутри и даже, черт возьми, отдельные каюты для каждого члена экипажа! А не те закутки, что я видел на «Леонове», когда овеянный легендами корабль вернулся из броска к Юпитеру. Космический долгострой, которым называли «Леонова» после того, как он с пяток лет провисел на стапелях «Великого похода», тем не менее показал – шаровидная компоновка и сердцевина в виде термоядерного толкача вполне удачно сочетаются и обеспечивают необходимые для исследовательских кораблей дальность и скорость. И вот новенький, с иголочки, «Титов», а вокруг – все та же система Юпитера, вид сбоку. И странные слухи о цели экспедиции, а главное – «откуда деньги, Зин?».
Нет красивее зрелища, чем планета-гигант, опоясанная слоями облаков, похожая на огромный космический торт с вишенкой Красного пятна. Юпитер встретил нас полярной грозой, словно догадывался – на этот раз наши помыслы отнюдь не так чисты, как у первопроходцев с «Леонова». Маневр торможения в гравитационном поле, сброс теплового щита, и вот мы все в кают-компании выслушиваем вводную. Мы воображали себя героями классического фильма Кубрика, а оказались героями Стивенсона из «Острова сокровищ». Не хватало Сильвера и попугая, орущего в невесомости: «Пиастры! Пиастры!»
Потомственный ленинградский интеллигент Евгений Онегин на пирата не похож, но недрогнувшим командирским голосом он обозначает главную цель полета, в котором сошлись интересы родного Главкосмоса и некой финансовой корпорации, которая согласилась полностью принять на себя расходы за второй бросок к Юпитеру. Что получает Главкосмос, понятно и ежу – испытание в деле новейшего корабля, в перспективе – серии, которой предстоит прорыв дальше за Юпитер, где ждут Сатурн, Нептун, Уран и облако Оорта, а неназванная финансовая корпорация (секрет Полишинеля!) весьма заинтересована в металлическом водороде.
Вулканический Ио, как две капли воды похожий на филиал ада, заполнял корабль багровым отсветом, «Титов» шел по сложнейшей незамкнутой траектории, которая сама являлась шедевром навигационного искусства, спасибо нашему навигатору Лене Насечкиной, а Вася держал меня за грудки, потряхивал и божился, будто знает, для чего и кому понадобился метводород. Манера у него агрессивная, привыкнуть можно, если сходить с ним в пару дальних рейсов и наконец-то догадаться, что так человек реагирует на невесомость. Кого-то тошнит, а кто-то хватает за грудки – ну, чисто пацан, затеявший школьную потасовку.
Метводород, чья стоимость превосходила стоимость алмаза величиной с Эверест, являлся, по мысли Васи, взяткой человечеству. Мол, каждому по куску, чтоб успокоились на голубом шарике, а как только кому в башку опять мысль закрадется – а зачем им вообще этот космос, так чтоб на слиток метводорода посмотрели и поняли – для чего! Что ж, при всем безумии эта догадка была настолько безумна, что лежала очень близко к истине. Ибо я являлся единственным членом экипажа, кто точно знал – для чего, во имя чего и как же много от этог